Курлыкин снял фуражку, носовым платком, счищая пыль, провел по козырьку, стал расспрашивать:

— Он вам нанес побои?

— Да, то есть нет, хотел, но я не позволил. Он моего сына избил до полусмерти…

Кто-то его бесцеремонно перебил:

— Правду рассказывай! — И сразу вмешалось в разговор несколько голосов:

— Оба виноваты!

— Они подрались из-за ребенка!

— У мальчика два отца!

Милиционер поднял руку, строго предупредил:

— Давайте, граждане, по порядку, не все разом.

Выслушав подробный рассказ о происшествии, Курлыкин объявил:

— Это не хулиганство. Здесь мотивы личные.

— Выходит, вы его не накажете? — растерянно обратился к представителю власти Спиридон Филиппович.

— Это дело частного обвинения, — быстро, как давно заученную фразу, проговорил милиционер. — Подавайте в суд. Возможно, что суд оштрафует виновника или применит другие меры. А в отношении ребенка вам следует обратиться в гражданский суд.

Спиридон Филиппович раздраженно заругался:

— Обидят, изобьют, ребенка отберут и — никакой управы. Вот и ищи правды…

— Ты ее сам давно потерял, — возразила тетя Маша.

Спиридон Филиппович шел домой, понуро опустив голову. Мрачные мысли теснили душу. И зачем Николка затеял этот скандал? Опозорились только. А ведь до этого жили тихо, мирно. Связался с этим Гришкой. Раз не отдает добром, и не надо. Пускай воспитывает. Можно и еще родить, не поздно. Что ж из-за этого мальца теперь на дуэли биться? Проживем пока и без внука. Ничего не случится, еще покойнее будет…

Чисто вымытый некрашеный деревянный пол еще не просох. На нем то тут, то там виднелись темные круги. От пола несло сыростью и прохладой. Григорий дышал тяжело, капельки пота проступали у него на лбу. Он вставал, когда суд появлялся в зале судебного заседания и удалялся через маленькую, плотно прикрывавшуюся дверь, в совещательную комнату. Душою овладевала робость, беспокойство. Судьи садились на высокие с гербом кресла, слушали очередное дело о взыскании материального ущерба за падеж скота, алиментов либо о расторжении брака, дружно поднимались, как по команде, и исчезали в боковой двери. И снова повторялся тот же четкий и слаженный ритм. Григория в суд вызвали впервые. Ему казалось, что народный судья обращается к людям так: «Не волнуйтесь, дорогой товарищ. Расскажите нам не торопясь, все что вы хотите, раскройте перед нами всю свою душу и горечь, и, поверьте, мы поймем вас». Но вместо этого он услышал сухие безликие слова: «Слушаем вас, истец», «Встаньте, ответчик», «Это к делу не относится».

Непонятные слова «истец», «ответчик» не воспринимались разумом, холодком ложились на сердце. И хотя суд решил все, по мнению Григория, правильно, он трепетал перед предстоящим разбором его дела. Строгость народного судьи Анны Павловны Дмитриевой, ее проницательный взгляд, устремленный иногда выше голов присутствовавших в зале, словно ему было тесно в душевных границах этих простых людей и он вырывался на широкий простор, преждевременный кивок головы, задолго до того, как допрашиваемый скажет последнее слово, означающий: все мне давно ясно и понятно, — лишали Григория надежды на решение дела в его пользу, сеяли сомнения. «Какой я ему отец? Ну кормил, одевал, воспитывал, и все. Ведь это каждый человек может сделать для ребенка. Выходит, что у него и всякий может быть отцом. А у ребенка должен быть один отец — родитель».

С паническим настроением он ждал своего процесса. А когда объявили слушание иска Скворцова Николая Спиридоновича, Григорий совсем упал духом.

Николай Скворцов говорил перед судом спокойно, уверенный в своей правоте:

— Весной нам дали квартиру, вернее — нам дали ее раньше, но жильцы долго не выезжали. Когда мы вселились, решили взять от бабушки нашего сына Игоря. Но не успели. Жену отвезли в роддом, и там она от тяжелых родов скончалась. После похорон я поехал за ребенком. А Королев Григорий мне сына не отдал, в драку полез. Прошу вас, судьи, отобрать у него моего ребенка и отдать на воспитание мне. Аза драку я его прощаю, потому что сам кое в чем был неправ.

Народный заседатель Сергей Тимофеевич Горбачев, директор книжного магазина, сидевший слева от председательствующего, взял в руки со стола тонкое дело, достал из кармана пиджака очки, надел их на узкий длинный нос, зашелестел страницами и, склонившись, стал читать какой-то документ.

Анна Павловна, посмотрев на маленький столик, за которым сидела белокурая девушка, недавно оформившаяся на работу секретарем судебного заседания, и, убедившись, что та успела записать показания истца, приступила к допросу:

— Почему вы считаете ребенка своим сыном?

Николай Спиридонович удивленно глянул на судью. Вопрос ее он посчитал нелепым и не знал, что сказать.

— Как «почему»? — торопливо спросил он.

— Отвечайте на вопрос, — спокойно потребовала Анна Павловна.

Николай, ища сочувствия, глянул на народных заседателей. Но Сергей Тимофеевич читал дело, а второй заседатель, бухгалтер сберкассы Раиса Степановна Чайкина, скрестив на столе руки, смотрела в зал.

— Так он же мой!

— А чем вы это докажете?

«Ах, вот оно в чем дело, — понял Николай. — Нужны им доказательства». Он приложил руки к груди, со всей убедительностью произнес:

— Об этом все село знает, да и Королев Григорий подтвердит.

«Ишь какой самоуверенный, — скосил Григорий на него глаза. — А вдруг да откажусь, чтобы ты на моем пути никогда больше не стоял. Возьму и заявлю: ребенок от меня, родился при нашей совместной жизни с Мариной, записан на мою фамилию. Никаких серьезных отношений до нашей женитьбы у жены с ним не было. И все. Пусть кто-нибудь опровергнет. Анастасии Семеновны нет, Марины тоже. А больше об этом, кроме меня и тебя, никто теперь толком и не знает. Нет, дела мои не так уж и плохи. Зря расстраивался. Судьи правильно, все по закону делают. Одна беда: язык не повернется сказать неправду», — с грустью подумал он.

— Предположим, что вы его породили…

— Это точно.

Анна Павловна приподняла ладонь, ровным тоном закончила:

— Но это еще не значит, что вы его отец.

«Правильно, правильно, — приободрился Григорий. — Насквозь видят судьи и до тонкости все знают…»

— Я вас не понимаю, — загорячился Николай, — я породил, но не отец. Вы говорите столь парадоксальные вещи, что мне затруднительно давать вам объяснения.

— Позвольте, — снимая очки, спросил Сергей Тимофеевич у председательствующего разрешения. Пощипывая короткие седенькие усы, он резко заметил: — Отец не тот, кто породил, а тот, кто воспитал и вырастил. Вы инженер и должны были давно усвоить эту истину.

«Так, так его, — заулыбался Григорий, — и этот судья не на стороне Николая».

— Я прочитал ваше заявление, — говорил Николаю народный заседатель, — просмотрел все документы в деле, и нигде не указано, что вы воспитывали ребенка, хотя бы один день провели с ним вместе.

— Вот я и хочу его взять, чтобы всю жизнь быть вместе, — высказался Николай громко и напористо.

— Теперь и скажите сами: кто же у ребенка отец? — сказал народный заседатель.

— Я, конечно, — не долго думая, выпалил Николай и оглянулся, ища поддержки у присутствовавших в зале.

Но зал замер. Все, затаив дыхание, слушали, с жадностью ловили каждое слово судей, молча прикидывали: «Кто же настоящий отец? Как решит суд?» Тишина лишь изредка нарушалась приглушенным стеснительным покашливанием.

— Поймите, граждане судьи, мне стыдно перед людьми: ребенка воспитывает чужой человек, а я, отец, в стороне.

И будто в защиту «чужого человека» в зале взметнулся нетерпеливый голос:

— Какой ты сыну отец? Сам ты ему совсем чужой.

— Тихо! — строго потребовала Анна Павловна.

Бледный и растерянный стоял Николай перед судом. Он чувствовал, как у него дрожали пальцы рук. Желая скрыть от суда свое волнение, он одну руку опустил в карман, а пальцами другой ухватился за пуговицу на пиджаке, стал ее закручивать.