Она возмутилась таким поступком, но при людях не хотела устраивать скандала. Оглянувшись, она увидела, как Николай помахал ей рукой.

А на следующий день в библиотеке появился он. В тот день они пошли гулять вместе…

Теплый вечер. Солнце ласкало последними багряными лучами высокий камыш, зеленый берег и молчаливый бор. По реке неслышно скользила лодка. Волны покачивали у берега широкие лопухи с маковками. На лугу блеяли овцы. В лесу сладко пели птицы. На разливе реки плясовой музыкой стрекотала моторка.

Не понимала она тогда тоскливого крика кукушки, оплакивавшей свое одиночество. Как он близок ей сейчас! В ту пору какой-то вихрь закружил ее, завертел.

Вскоре Николай уехал сдавать экзамены в институт связи. А когда вернулся, от него повеяло холодной снисходительностью. И на свидания он приходил вовремя, будто и веселый, но не было порывистых движений, дрожи в голосе. Плавно и спокойно скользила его рука по круглым плечам Марины, хладнокровно трепал он ее волосы, равнодушно смотрел в печальные глаза. Ей казалось, что и смех его стал каким-то тусклым и ласки не от большой любви, а от доброты и жалости. И она как-то сказала ему:

— Ты, Коля, стал почему-то сдержанным, умным, то ли от нашей глупости, то ли от мудрости своей матери. Чужой, холодный…

— Неровный. Да? Пятнистый, как барс? — заулыбался Николай.

— Давай с тобой поговорим серьезно, — попросила его Марина.

— Не хочу никаких анализов, терпеть не могу, когда начинают копаться в душах, — ответил он раздраженно.

Они были у него в саду. Она сидела на скамейке, а Николай стоял перед ней. Над их головами густо повисли на тонких ветках спелые сливы. Лунный свет струился меж листьев, светлыми пятачками плясал на присыпанной песком дорожке. Рябоватые тени скользили по лицу Николая. Он подошел к ней, сел рядом, привлек ее к себе, хотел поцеловать в губы. Но Марина легонько отстранила его, встала.

— Эгоист ты, ненадежный друг, — с болью в сердце сказала она и пошла к выходу медленно, вяло.

— Осторожнее в выражениях, — недовольно пробурчал он.

Ей хотелось, чтобы Николай разуверил ее, успокоил. Но он шел за ней молча, ни в чем не раскаиваясь и, видно, не жалея об ее уходе. Возле калитки он спросил:

— Проводить тебя?

Марина не успела ответить, В открывшееся вдруг окно выглянула его мать, Татьяна Михайловна, требовательно позвала:

— Поди сюда, Коленька!

Идя домой, Марина надеялась, что он догонит ее. Она не верила, что так неожиданно может все кончиться.

А на другой день, когда она утром собиралась на работу, увидела в окно, как Николай с чемоданом шел вместе с матерью по противоположной стороне улицы, на станцию. Даже проститься не зашел. Она выскочила на улицу, хотела закричать громко, отчаянно, догнать их, обхватить руками Николая, удержать. Несколько шагов она сделала по своей стороне улицы, но остановилась, не могла идти. Рыдая, облокотилась под акацией, на загородку дома соседа.

А он, не оглядываясь, уходил все дальше и дальше. И с каждым его шагом больнее, тоскливее становилось на сердце.

Она вдруг ясно осознала, что все кончено. Больше она ему не нужна. Все кругом помрачнело, утратило значение и смысл. Куда и зачем промчалась мимо нее машина? Это поехал Григорий. Но разве надо куда-то ехать, спешить? Ей совсем ничего не надо. Да и всем людям тоже. Они к чему-то стремятся, что-то хотят сделать. А ведь это никому не нужно.

Вернувшись домой, она упала на постель, уткнулась в подушку и проплакала целый день. Только на следующее утро Марина поднялась и пошла на работу. В ушах ритмично постукивали молоточки, в висках ломило, опухшие от слез глаза избегали людей. Мир ей казался чужим и далеким. У дома Тихона Федотовича лениво, по-дурацки гавкал пес, глупо хлопал крыльями петух, опустив голову в корыто, мерзко, противно чавкала свинья.

Ничего ей не хотелось делать. На работе книги валились из рук, дома томительно и скучно шло время. Больная мать с ног сбилась, готовя ей что-нибудь повкуснее. Но еда, не тронутая дочерью, остывала на столе.

Николай ничего не знал. Возможно, он не так бы повел себя. Да и сама она в то время еще не знала об этом. А когда ей стало известно, написала ему письмо в институт. Но ответа не пришло. Может быть, письмо затерялось где-нибудь. Ведь она не знала точного адреса. А может, Николай не захотел отвечать. О горе своем она ему ничего не сообщала, просто хотела сначала установить с ним связь, а потом рассказала бы ему обо всем…

На стене мерно отстукивали время ходики.

Марина поднялась с дивана, взяла с этажерки гребешок и стала расчесывать свалявшиеся, не просохшие еще волосы. Вдруг она откинула назад голову, глядя в зеркало, задорно тряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам волнистыми прядями. А глаза — вот они — не потухли, горят, горят зеленым огоньком. Нет! Еще не померкла ее красота! Не мог ее бросить Николай. Он любил ее. А беременную может оставить разве только один подлец. Надо достать точный адрес Николая и написать ему всю правду. За счастье люди дерутся. И она зря опустила руки.

Марина быстро стала собираться: сняла халат, вышла в коридор, помыла в тазу ноги, приподняла комбинацию, самовлюбленно оглядела полные упругие бедра. Возвратившись в комнату, она надела коричневую в белую полоску шерстяную юбку и такой же жакет и, припудрив лицо, вышла на улицу.

На дороге поблескивали лужи. Марина пересекла улицу, прошла три двора и, подойдя к большому дому, смело постучала в окно. Вышла из сеней на крыльцо рыхлая женщина в очках. Марина подбежала к ней.

— Татьяна Михайловна, я с вами хочу поговорить.

— Прошу, прошу, милочка, — сказала она трогательно, спускаясь по ступенькам.

— Татьяна Михайловна, — взволнованно произнесла Марина, — я в ужасном положении… Я… я не знаю, что мне делать, — и осеклась. Из-под стекол очков на нее глядели суровые глаза.

Вдруг морщинистый рот растянулся, на нем мелькнула на миг жесткая улыбка.

Садясь перед домом на скамейку и пригласив небрежным жестом Марину, словно подав ей милостыню, Татьяна Михайловна неожиданно заговорила с материнской теплотой:

— Тебе, Мариночка, надо учиться. Закончишь среднюю школу и поступишь в институт. В наше время нельзя с семилеткой всю жизнь сидеть.

Марина задрожала от обиды. Участия она ждала, а не нравоучений. А ласковый, вкрадчивый голосок сверлил и сверлил ей уши:

— Мой Коленька успешно закончил десятилетку. Но молодость безрассудна. Где-то сын пропадал до поздней ночи. Боялась я, что он провалится на экзаменах. Но ошиблась: выдержал.

— Татьяна Михайловна, — перебила ее Марина, прижав руки к груди, не потеряв еще надежду найти сочувствие и поддержку у этой умудренной жизнью женщины, — поймите меня и помогите.

— Да что ты, милочка, глупости мне говоришь, — строго произнесла Татьяна Михайловна, как говорила своим ученикам. — Я Коленьке советовала и тебе скажу: сейчас вам увлечения ни к чему. Серьезного ничего не может быть. Семья помешает учебе, да за это время и не сохранится. Пять лет — срок большой. Много воды утечет, пока институт окончишь. Что было ля вас дорогим — станет школьной забавой, — и бесцеремонно осмотрела Марину, думая: «Угловатая, пришибленная какая-то», — а вслух, заканчивая разговор, сказала: — Ты подумай и поймешь все, — и встала, грозно глядя в огород. — Совести у людей нет! — закричала она вдруг, потрясая пухлым кулаком в сторону соседей. — Опять корову в наш огород пустили.

— Татьяна Михайловна, дайте мне адрес Николая, — попросила у нее Марина, тоже встав со скамейки.

— Я сама, милочка, от него еще ни одного письма не получила, — хитровато ответила она.

Тогда Марина решилась на последнее: сказать ей, что у нее будет внук.

— Татьяна Михайловна… — начала она.

Но та не стала слушать, махнула рукой, схватила висевшие на суку яблони грабли и побежала прогонять с огорода корову, высоко задрав пестрый просторный сарафан, боясь замочить его о сырую ботву картофеля.