На этой московской встрече с журналистами Лобановский оставался самим собой — высочайшего класса профессионалом, терпеливо пытающимся поднять аудиторию до своего уровня понимания предмета. Импонировала и позиция Лобановского по отношению к родному клубу, к своим коллегам. Когда прозвучал вопрос: «Сохранилась ли за время вашего отсутствия в киевском „Динамо" преемственность?» — мне показалось, что ответ Валерия Васильевича был не без особого удовольствия.

— Естественно сохранилась! — воскликнул Лобановский. И когда мне говорят, что вы пришли и начинаете с нуля, я отвечаю: «Как это с нуля? А до меня, что, там никто не работал?! А разве до меня там работали люди, которые отстали от современного футбола?»! В киевском «Динамо» преемственность была, есть... Вот будет ли она? Я не знаю. Но она есть.

Лобановский не зря сомневался: будет ли? Футбол социален. И главный тренер киевского «Динамо», вернувшийся после долгой разлуки на родину, видел (с его-то аналитическим складом ума!), не мог не видеть всего того, что происходило в стране. Почти все, что было в прошлом, отбрасывалось, разрушалось, охаивалось. А как, разорвав традиции, можно существовать?

...На фоне всех политических, экономических и социальных потрясений Украины родной клуб Лобановского оставался чуть ли не единственным островком благоденствия в безбрежном море несчастий и бед. Не потому ли, что, кроме прочих факторов, руководители динамовского коллектива с почтением относились к истории, традициям и преемственности?

Лобановский после прочтения моих книг о нем соглашался далеко не со всеми выводами. Обратимся к стенограмме нашего телефонного разговора, произошедшего в мае 1991-го.

— ...Совсем я не понял, как это Лобановский конфликтовал с Блохиным? В его голосе слышалась вопросительная интонация. Но он вовсе не дожидался от меня ответа, а излагал на этот счет свои мысли. Причем начал не с футбола, а с театральных примеров. Вот когда мне стало ясно, что просмотр Лобановским во время его отпускных дней спектаклей ленинградского Большого драматического театра (БДТ), общение со многими известными актерами и выдающимися режиссерами — это не просто хобби.

— Георгий Александрович Товстоногов в общем-то демократичный человек, считался со своими артистами,— говорил Лобановский. Но демократичность его заключалась в том, что он выслушивал актеров. Если те ему что-то доказывали, он соглашался. Не доказывали, он просто выражал интеллигентный протест. Вот пример. Репетиция. «Кирилл, ты выйдешь с этой стороны сцены»,— говорит он Лаврову. «Как с этой? — парирует актер. Какая разница? Я с той выйду!» Георгий Александрович спокойно повторяет: «Нет, ты должен выйти с этой». Начинается полемика. И снова, не повышая голоса, Товстоногов поднимается со своего места и говорит: «Ну, если вы сами, без меня можете поставить спектакль, я не нужен и ухожу». И уходит! Совершенно спокойно, ни с кем не ругается. К нему приходят интеллигентные люди и просят: «Объясните почему?» «Видите ли, меня не интересует, с какой стороны вы выйдете,— поясняет Георгий Александрович. Это точно. Но меня интересует то, что я вижу в целом. Не Кирилла Лаврова или Олега Борисова, а в целом то, что я должен увидеть. Поэтому я говорю: вы выйдете с этой стороны, вы с той, а вы подниметесь из зала... Я хочу увидеть общую картину, а не частности!»

Лобановский, словно бы иллюстрируя тонкие взаимоотношения актеров-звезд ленинградского БДТ и выдающегося режиссера, привел немало других примеров. При этом называл фамилии Смоктуновского, Дорониной, Юрского. Потом коснулся известных ему коллизий и московской театральной жизни:

— Я беседовал с Юрием Петровичем Любимовым. Он сам себя называл жестоким, хотя у него в труппе были такие выдающиеся личности, как Высоцкий, Филатов и другие. «Меня называют деспотом,— рассуждал Любимов. Мне говорят, что я не даю возможности раскрываться талантам, что я их загоняю в какие-то рамки. А где лучше театр, где демократия? Покажите мне, пожалуйста, где?!» То есть он не отрицал, что у него «театр режиссера». А есть «театр актера», где полная импровизация...

И лишь после этого довольно обстоятельного экскурса в мир театра Лобановский перешел к футболу. Словно бы продолжил ответ на поставленный им же вопрос: был ли у него конфликт с Блохиным?

— У меня с любым игроком, начиная от великого и кончая мальчиком, естественно, с учетом индивидуального подхода, строятся одни и те же взаимоотношения,— говорил Валерий Васильевич. Почему? Потому, что я на поле вижу спектакль, а не замечаю игроков. Их должны замечать зрители, журналисты. Давать оценку, кого-то отметить, что он сделал в матче больше, другой — меньше. Да, но в рамках спектакля! Из рамок выходить? Нет! А вот в рамках давай, твори. И самое, наверное, интересное, что талантливый игрок Блохин работал все время в рамках. Выходя на поле, люди должны выполнять определенные функции. Есть требования общего характера. Выполняя их, твори, показывай себя. И это ни в коей мере не глушит творчество игрока. Боже упаси! Наоборот, это развивает...

Лобановский привел примеры выдающихся звезд мирового футбола и снова вернулся к Блохину.

— Поэтому я прочел и удивился,— сказал Валерий Васильевич. Может быть, это Блохин так понимает, что я с ним конфликтовал? Но у меня с Олегом были совершенно нормальные отношения. Абсолютно. Впрочем, как и с другими игроками, которым я не давал гарантии, что они будут играть в основном составе. Были такие, которые спрашивали: «На следующий год вы даете мне гарантии?» Как я могу дать гарантии? Никому! Зависит от того, как вы подготовитесь, как будете реализовывать то, что вам предложат... И я всегда говорил: «Ты вправе выбирать, но гарантий тебе дать не могу». Поэтому некоторые уходили. Причем очень спокойно. То есть ни с одним человеком я не поругался, никого не отчислил. Уходили сами. Потом, бывало, просились назад... Так что конфликт искусственно как-то выглядит. Не только с Олегом, но и с другими. Преувеличен. Думаю, что это эмоции, связанные с амбициями, какими-то притязаниями.

Помните, я писал о своем твердом убеждении в том, что Лобановский так и не стал великим тренером? Но, утверждая так, считал, что это не вина, а беда этого человека, бесспорно талантливого и одаренного, израсходовавшего много сил и здоровья, нервной энергии и интеллектуальных ресурсов. Представляю, каково ему было читать мои «оценки»?! И безмерно благодарен Лобановскому за интеллигентность, чувство такта и терпимость, которые он проявил в том телефонном разговоре со мной.

— ...Я немного не понял, как же все-таки оценить труд тренера? Каковы критерии? — сказал Валерий Васильевич и сделал небольшую паузу.

Но мне было ясно, что и на эти свои вопросы он не ожидает моих ответов.

— Для оценки нужно обычно иметь критерии,— спокойно продолжал Лобановский. Просто сказать, что тренер «хороший» или «плохой», «нормальный» или «великий», без критериев? Я такого не понимаю. Я всегда считал, что основная заслуга тренера не в количестве побед, хотя это — результат его работы. Не в количестве поверженных соперников. А ведь это уже не только — команда, но и — тренер. И здесь масса критериев: стратегия, тактика, селекция и прочее. На мой взгляд, заслуга тренера — это все-таки верность своей идее! Это самое главное.

И Лобановский снова обратился к примерам мирового футбола. В том числе привел известный в те годы факт того, как во французском «Олимпике» из Марселя отвергли кандидатуру тренера Беккенбауэра, хотя знаменитый на весь мир Кайзер Франц, как его называли на родине, возглавляя команду Германии, выиграл чемпионат мира!

— Но журналисты пишут о нем, что он не тренер и никогда им не был,— сказал Лобановский. Хотя такую категорячность я тоже не воспринимаю. Все-таки Беккенбауэр выиграл чемпионат мира! Преуспевающий он тренер, либо это будет единственный результат в его жизни? Хороший он специалист или плохой? Не знаю. Не могу судить, потому что у меня совсем другие критерии оценок.