Легкий очень заинтересовался: он об аде и рае, оказывается, почти ничего не знал. Дядя Тихонок кое-что говорил ему о святых и грешниках — Тихонок очень богомольный, почти каждое воскресенье ездит на Вороном в село Бацкено в церковь, — но он неграмотный, того не знает, что я узнал из книг. И притом же дядя больше стращал Легкого адом, куда после смерти попадают все грешники. Там их черти мучают, сажают в котел с кипящей смолой, колют раскаленными вилами. Тихонок говорил, что Легкому не миновать ада, если только он не утихомирится, не перестанет озорничать, — черти давно ждут его не дождутся. Я же говорю Легкому, что не все грешники после смерти попадают в лапы к чертям: те, которые раскаются в своих грехах, хотя бы перед самой смертью, вместо ада идут прямехонько в рай, а вот такие, как Семен Столпник, поголодав хорошенько, живыми туда переселяются. У Легкого даже глаза разгорелись. Он слушает меня внимательно. Я нарочно прочел вслух то место, где ангелы прилетают к Семену Столпнику и уносят его на небо.

— Вот это здорово, вот это лихо! — говорит Легкий. — Молодец Семен этот! Как он ловко на небо живым угодил. Я слыхал, что только мертвому туда можно попасть, а оказывается, и живые пролезают.

— Да еще как пролезают-то! — замечаю я.

— Знаешь что, Федя…

— Что?

— Я приведу завтра к тебе своих ребят, ты нам опять расскажешь про это. Ладно?

— Ладно.

Он ушел, а я от радости места не нахожу. Наконец-то и я буду чем-то полезен Легкому и его ребятам! Я им буду рассказывать про все, что сам узнаю из книг. Никогда бы я не подумал, что книжки могут меня выручить.

На следующий день Легкий опять является ко мне, но уже не один: пришли с ним также ребята.

— Ну, Федя, рассказывай, как обещал!

И я опять рассказываю про небо и рай, про Семена Столпника. Всем интересно, один Леник ничего не понял, глуп он еще.

— А знаете, ребята, что я надумал? — говорит Легкий.

— Что?

— Мы тоже должны попасть на небо живыми.

— А как ты попадешь туда? — спрашивает Митька.

— А так же, как и Семен этот. Заберемся на столбы и будем сидеть сорок дней и сорок ночей не евши. И нас тогда прямо со столбов — на небо!

— Да, а ежели есть захочется? — говорит Тишка. — Ведь сорок дней и сорок ночей не шуточка. День, другой можно бы потерпеть, но сорок дней…

— Ежели ты не можешь, так не ходи, а мы пойдем. Ребята, кто хочет попасть живым на небо со мной и Федей? — спрашивает Легкий у ребят.

Меня он не спрашивает, во мне он уверен.

— Я! — кричит Митька.

— Я! — заорал Захар.

— И я, и я! — захныкал и Леник, хотя и не понимал толком, куда мы собираемся.

— Ну вот, с нас и хватит, а ты оставайся дома. Но, только ежели ты разболтаешь нашим, скажешь, куда мы ушли, я тебя тогда вздую, — пригрозил Легкий Тишке.

Тишка молчит.

— Ребята, — говорю я, — голода не бойтесь. Трудно только перетерпеть день, другой, а там уж легче будет. Да и ангелы к нам прилетят, будут песни петь, чтобы нам есть не хотелось. К Семену они прилетали, утешали его песнями. Только вот где мы пустыню найдем, чтобы столбы такие стояли?

— Пустыни у нас такой нету, но зато лес есть, — говорит Легкий. — Я знаю в Жбанковой углине, там за болотом такое местечко, что никакая пустыня в подметки не годится. Том нет столбов, это верно, но зато есть елка, такая здоровенная, что мы все на ней поместимся. И никто нас не найдет там сроду, а уж взбираться на нее совсем легко — сучья почти от самой земли.

— Вот здорово-то! — кричим мы.

— А как же вы удерете? Кто вас пустит? Ежели заметят ваши батьки да матери, они вам за то всыплют, — ехидно заметил Тишка.

— А мы, думаешь, дураки, скажем им? Мы, брат, так ловко удерем, что ни одна душа о том знать не будет.

— Но раз вас не будет дома, то вас начнут искать, матери плакать будут.

— Пусть поплачут. Зато когда мы попадем на небо, мы их тоже туда возьмем живыми. Федя, это можно будет? — спрашивает меня Легкий.

— Можно, конечно. Раз мы будем святые, то все можно будет, — заявляю я.

— Я тоже возьму своего батю и мать на небо, — говорит Митька.

— И я! — кричит Захар. — Я даже деда с бабкою возьму.

— Ребята, сначала нужно не евши побыть самим, в святые попасть, а потом уж будем брать к себе на небо всех, кого задумаем. Я все свое семейство заберу, кроме дяди Тихонка, даже Жучку и Вороного возьмем. Рыжего не возьму, а Вороного возьму, потому на нем и в раю ездить хорошо будет. Федя, коней в рай можно брать? — спрашивает Легкий.

— Можно, — говорю я. — Там кони есть, огненные, на которых Илья-пророк по тучам раскатывает, значит, и Вороной ваш с ними будет там ходить.

— Огненные? А они не сожгут ему бок нечаянно, если он к ним близко подойдет?

— Нет, тот огонь не жжется. А потом же, Вороной остерегаться будет, конь-то, — он умный у вас.

— А собаки там тоже есть?

— Собак нету, но львы есть. Жучку вашу примут, она не помешает там никому, она собачонка хорошая.

— Ну конечно, не помешает. Она даже будет там яблоки караулить.

— Яблоки там караулить нечего, их много, каждый рви сколько хочешь, я ж тебе об этом уже рассказывал.

— Я понимаю, но все-таки собака в саду не мешает, потому что иной святой, может, зря начнет рвать яблоки, для баловства. Вот тут-то Жучка и пригодится, она безобразить не даст: она у нас хитрая.

— Ладно, Легкий, ладно. Жучку ты возьмешь, а что она там делать будет, это видно будет. Сейчас давайте лучше готовиться в лес удирать.

— А что нам готовиться-то? По мне, хоть сейчас идемте.

— Нет, подготовиться нужно.

— Да, подготовиться не мешает, — соглашается со мною и Митька. — Раз мы думаем сорок дней голодать, то нужно перед этим как следует наесться, чтоб потом долго есть не захотелось. Семен-то этот, наверно, как следует напоролся, перед тем как на столб лезть.

— Это мы обязательно сделаем. Я так буду лопать напоследок, что вздохнуть нельзя будет, — говорит Легкий.

Я вижу, что они не туда поехали.

— Нет, ребята, — говорю нм, — нет, не о том я хотел сказать.

— А о чем же?

— Подготовиться не так нужно, а по-другому. Все святые, перед тем как в пустыню уходить, исповедовались, причащались. Семен тоже это проделал и другие святые, про которых я читал. Мы тоже должны это сделать.

Легкий задумался.

— Да, вот горе-то еще! Ведь это нужно тогда в село Бацкено идти, а там поп очень сердитый. Он сейчас же нас спросит, для чего нам понадобилось причащаться и исповедоваться. И никакого причастия не даст.

— Ребята, — говорю я, — в село нам идти не нужно. Ежели хотите, я буду попом и всех вас причащу.

— А чем ты нас причащать будешь?

— Нет, вы сначала скажите, согласны или не согласны, чтобы я попом был.

— А нам что? Лишь бы ты причастия достал, будь чем хочешь тогда, — согласился Легкий.

Я знаю, что причастие в церкви делается из сладкого виноградного вина и белого пшеничного хлеба — просвирки. Просвирки у нас нет, вина тоже, зато есть хлеб черный, а вместо сладкого вина можно сладкую воду сделать. Сахар у нас тоже есть, лежит он в шкафчике, в уголке. Когда отец приезжает домой, мы всегда пьем чай, а без него мать самовар не ставит — боится, как бы не загорелась солома на крыше и не случился пожар. Но самое главное — она жалеет сахар, ведь за него деньги плачены: пятнадцать копеек за фунт! Шкафчик наш на замок не запирается, а только на щеколдочку, достать сахар проще простого. Но мне строго-настрого приказано не трогать сахар. Да его и тронуть нельзя, сверху лежит полный ряд из двадцати кусочков. И мать, конечно, заметит, если я возьму хотя бы один кусок. Взять сахар для такого дела не грех, ведь мы собираемся в пустыню, а потом попадем на небо. Но все же осторожность не мешает, лучше сделать так, чтобы мать не узнала.

И я лезу в шкаф за сахаром. Страх меня берет, а все же лезу. Достаю бумажный мешочек с сахаром, показываю его ребятам и говорю:

— Вот, ребята, дело какое. Мы натолчем сахару, высыплем его в миску, нальем воды и накрошим хлеба. Получится хорошая причасть. Но только как нам взять сахару, чтобы мать после не заметила? Ведь тут полные ряды.