Мы пошли за сараи, на болото, по которому протекала наша Гнилушка. Изарковы кони паслись тут же, за сараями. На шее гнедой кобылы позванивал колокольчик, возле нее резвился жеребенок. Рыжий, думая, что идут за ним, кинулся было кусать Легкого, но, получив обротью, успокоился. Зато Вороной был смирен.

Легкий живо обротал его и мигом вскочил верхом. Я прямо диву давался, как смело и ловко он обращался с конями. И удивительней всего было то, как он быстро очутился верхом на Вороном. Мне бы сроду так не взобраться — ведь этот Вороной такой высоченный!

— Федя, лезь и ты ко мне, вместе будем ехать! — кричит Легкий.

— Я боюсь, — отвечаю я.

— И я хочу ехать верхом! — захныкал Ленин.

— Ладно, поедешь и ты. Дай сначала Федю посажу. Федя, давай руку, а ногой на мою ногу ступай.

— Легкий, я боюсь… И конь троих не довезет.

— Кто? Вороной не довезет?.. Эх, ты! На нем один раз трое больших ехали верхом, а они не то что мы! Давай сюда поживей!

Кое-как вскарабкался я на Вороного, да и то с помощью Легкого. Леник, хотя и маленький, очутился на коне куда скорее меня.

— Ну, Леник, держись за гриву крепче, а ты, Федя, за меня, — говорит Легкий, натягивая поводья.

Вороной сразу пошел крупной рысью. Вороной такой конь, что кнут ему не нужен. Стоит шевельнуть вожжой или поводом, как уже он пошел, а опустил иожжи — останавливается как вкопанный. Есть же такие кони на свете!

Я вцепился, как клещ, в Легкого, Леник — в гриву, а Легкий, натягивая поводья, кричит:

— Пошел, милый!

Легкому хорошо было сидеть посередине. Ленику у самой гривы было жестковато, а мне хоть и мягко, зато неудобно: сидеть приходилось, широко расставив ноги, чтобы не свалиться.

— Вася, тише! — умоляю я Легкого.

Но у Легкого разгорелись глаза, он разошелся не на шутку; ему хочется не ехать, а лететь.

— Пошел, милый! — погоняет он Вороного.

У самых ворот двора Изарковых Легкий опустил поводья. Вороной сразу же остановился, и мы — сначала я, а за мной и Леник — кубарем полетели наземь. Легкий же каким-то чудом удержался и захохотал над нами. Он еще посидел с минутку на Вороном, покрасовался перед нами, подергал поводьями и уж только потом слез.

— Ты боишься шибко ездить? — спрашивает оп меня.

— Да. Ведь я никогда еще верхом не ездил.

— А я не боюсь! По мне, хоть какая лошадь и как она ни скачи — не боюсь. Мне еще лучше, когда она несется как сумасшедшая! Я люблю ездить с ветерком, так, чтоб в ушах свистело, — говорит Легкий.

Глаза у него сверкают. А мне досадно, что я не такой ловкий и смелый, как он. Я сержусь на Легкого — пришлось мне натерпеться страху, но в то же время и рад: как-никак, а я тоже ехал верхом!

Мы открываем ворота, ведем коня на двор.

Двор Изарковых широкий, большой, не сравнить с нашим. У нас во дворе только два хлевка, коровник да свинушник, а у них — десять хлевков, три клети, два амбара и две хаты с сенями. Эти постройки окружают двор с трех сторон, а с четвертой тянется поветь!

— Федя, ты с кем дружишь? — спрашивает меня Легкий.

— С Ванькой Прошкиным, Романом Киреевым и еще кое с кем, — говорю я Легкому.

— А хочешь со мной дружить?

«Это он надо мною шутит», — думаю я.

— Нет, нет, я правду говорю, — уверяет он меня. — Хочешь, давай дружить, вместе играть будем. Приходи к нам хоть каждый день! Я подружу тебя со своими ребятами: с Тишкой, с Захаром, с Митькой.

— Ладно, — соглашаюсь я радостно.

— Потому, раз мой батя и дядя дружат с твоим тятькой, то и мы будем дружить, — поясняет мне Легкий.

Я, конечно, рад. Подружиться с Легким каждый бы не прочь, он парень боевой, а я сам хоть смирен и робок, а люблю боевых ребят.

Но тут я вспомнил про своих мальчишек, с которыми каждый день играю, и мне их стало жаль. Ведь они тоже ребята хорошие.

«Как же я буду дружить с Легким? Что они скажут тогда про меня?» — думаю я.

Вася Легкий, видно, догадался, о чем я задумался.

— Ты и со своими ребятами дружи, — говорит он. — А я тоже, может быть, с ними подружусь, если они захотят. Дружить надо со всеми, которые хороши.

Тут я успокоился.

— Ладно, — говорю я.

Стали запрягать коня.

— Телегу мы запряжем вот эту, новую, хомут тоже новый наденем, оброть долой, узду нужно, — командует Легкий.

Мы с Леником не помогали ему, а только мешали.

Наверно, долго бы возились мы с упряжкой, если бы в это время во двор не прибежала моя мать. Ей, видимо, надоело нас ждать.

Она быстро запрягла коня, а мы с Легким живо взобрались на телегу.

— Меня! Меня! — закричал Леник. — Меня на телегу, я тоже хочу ехать!

— Сынок, ты еще маленький, тебе нельзя ехать с нами, — уговаривает Леника мать. — Ты будь дома.

Но Леник еще пуще орет.

А Легкий натянул вожжи, Вороной быстро и красиво вынес нас со двора на улицу. Мы словно птицы летим по деревне, минуем школу. Я и опомниться не успел, как мы очутились в поле.

По всему полю бабы жали рожь, а там, где рожь была сжата, стояли копны снопов, как маленькие хатки. Местами снопы были выложены в длинные ряды, просушивались на солнышке, кое-где мужики накладывали снопы на телеги.

Эх, как хорошо и весело на поле, какое оно большое! Дух захватывает от быстрой езды. Мне и страшно и радостно.

Мать указывает Легкому на свою полоску, где в трех копенках сложены снопы. Легкий поворачивает коня к ним.

— Тш-ш-ш-ш! — шипит он на коня и отпускает вожжи.

Вороной останавливается возле первой копны. Мать слезает с телеги, а мы с Легким остаемся на ней. Наше дело — укладывать снопы.

— Ах, лихо мне! — стонет моя мать. — Все косточки растрясло! Это ж зверюга какая-то, а не лошадь! И зачем ты только такого запряг? Неужто у вас нет лошади поленивей?

Мать начинает подавать снопы, а мы с Легким укладываем их рядком на телеге. Воз растет, и мы поднимаемся все выше, точно взбираемся на крышу. Стало видно далеко-далеко вокруг. Видно баб, которые жнут рожь, видно мужиков, укладывающих снопы на телеги, видно собак, ребятишек. Издали все кажутся маленькими, точно букашки или муравьи, и нам от этого почему-то весело, мы хохочем.

— Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха!

— Перестаньте гоготать, притка вас взяла! Кладите снопы ровнее! — кричит на нас мать.

Потом мы увязываем воз веревкой, а сверху притягиваем его жердью.

— Ну, слезайте теперь долой, — говорит нам мать.

— Зачем долой? — спрашивает Легкий.

— Коню и так тяжело, а вы не маленькие и пешочком дойдете.

— Нет, тетя Ган, мы не слезем. Вороной два таких воза дотащит, не то что один. Давай-ка лучше мне вожжи сюда.

Мать сдалась, отдала вожжи Легкому. Как-никак, а он сейчас хозяин над конем.

— Мы и с возом покатим не хуже, — шепнул мне Легкий.

Но мама точно услыхала, взяла Вороного за поводья.

— Тетя Ган, пусти, мы сами будем править, — говорит Легкий.

— Сидите-ка, где посажены, — строго отвечает мать.

Мы вздыхаем и успокаиваемся. Легкий замотал вожжи за ногу, чтобы они не упали вши, повалился навзничь на снопы и начал выбирать зернышки из колосьев. Я — за ним.

— Ты что дома делаешь? — спрашивает он меня.

— Когда что. Ежели мать не берет с собою маленьких в поле или на огород, я их нянчу дома, а ежели берет, тогда я дома сижу, хату караулю.

— А я почти ничего не делаю. Коней пасет Ванька, двор бабка караулит, а я пока гуляю с ребятами. Приходи ко мне завтра. Я покажу тебе ходы в сене, пчельню нашу. Сходим за яблоками в Матюшин сад, в лес за малиной и еще чем-нибудь займемся.

— Ладно, приду. Если только мать пустит.

— Мои ребята хорошие, особливо Тишка. Тишка боевой. Мы с ним недавно целый день плясали в закоулке. Ему батя купил сапоги, хорошие такие, а я надел материны. И вот раздоказывали камаринского! Только материны сапоги велики были мне, — я ногу натер.

Легкий поднимает ногу и показывает натертую до крови щиколотку.

— Да, здорово ты постарался.

— Мне нипочем, мне ничуть не больно…