Кто думает, что свеж и здоров, что соки его тела полны жизни и смешаны должным образом, тот-то и есть самый хилый и погибнет скорей других. Нет столь несокрушимой силы, что могла бы устоять против дыхания болезни. Мы созданы из праха: дунет ветер и развеет прах по земле. Не обманывайте же себя, не мните, будто вы не то, что вы есть, и не вверяйтесь обольщениям плоти.
Но они твердят тебе то же, что и другим: коли тебе дана власть — делай что вздумается; если ты нарядный кавалер — гуляй и веселись; красив и богат — распутничай; знатен — презирай других, и пусть никто не посмеет равняться с тобой; тебя оскорбили — не прощай обиды; ты правитель — правь себе на пользу, ничем не смущаясь; ты судья — порадей приятелю и плюнь на закон; ты в чести у великих — пользуйся случаем, попирай бедняка, ибо твое имя, твое звание, твой сан и твое могущество столь высоки, что он не посмеет прийти и потребовать назад свои деньги и украденный тобою плащ.
Нет, милостивые сеньоры, что бы вы о себе ни воображали, на деле все далеко не так, и самый лучший из вас, как он ни хорош, все-таки не более чем горсть праха. Выбирайте, из какого праха хотите быть сотворены: из пыли земной или из остывшего пепла? Ибо третьего не дано. И если из пыли земной, то извольте припомнить, что господь создал вас из увлажненной грязи, ибо земля без воды бесплодна; а это значит, что и ныне вы должны увлажнять себя для жизни небесной, познавая самих себя; если же ваш бренный прах иссушен пороком и вы не окропите его небесной росой святых помыслов, не оросите добрыми делами, не простите обидчикам и не вымолите прощения у обиженных, уплатив тем свой долг и покаявшись от всего сокрушенного сердца, то станете лишь кучками остывшего пепла. И поступят с вами, как с обычным пеплом, из которого изготовляют мыло для отмывания пятен, а остатки выбрасывают на помойку… Ваш пример да послужит уроком для тех, кто стремится спасти свою душу, а вам одна дорога: в жерла адских печей. Все это истинная правда, и давно уже пора высказать ее вам в глаза. Если в молодые годы я лгал, то ныне опыт жизни и подступающая старость открыли мне, сколь тяжек был мой грех.
Вы же не надейтесь, что вам, как и мне, господь отпустит долгий срок жизни и что вы еще успеете замолить грехи, отложив покаяние на старость: налетит ураган и умчит вас во цвете лет. Ни моя жизнь, ни ваша не заговорена. Мы, люди, все равно что куры на птичьем дворе: камнем ринется ястреб с неба и унесет, которую наметил; а не то придет хозяин и зарежет первую попавшуюся; ни одна не ведает своего часа, и все сгинут одна за другой».
Впрочем, я увлекся своими мыслями и не заметил, что сбился с дороги. Но ведь ты сам знаешь, что задача моя — создать совершенного человека, и всякий раз, как на пути попадется подходящий камень, я подбираю его и кладу к другим. В этих находках весь смысл моих странствий; каждая приближает меня к цели. Но пусть ноша полежит пока здесь; я вернусь за ней, как только найду время, и думаю, что ждать придется недолго.
Итак, повторяю, что тогда я был насквозь пропитан ложью. С одними свистал соловьем, с другими каркал вороной. Не всякому можно и должно говорить все. Вот почему я не любил упоминать о своих делах и никогда не рассказывал о них подробно. Одним плел одно, другим другое и всегда привирал. Однако кто врет, должен памятлив быть; я же сегодня врал на один манер, а завтра перевирал на другой. Это было замечено, и словам моим перестали верить, более полагаясь на слухи. Домочадцы сходились на том, что со мной случился какой-то конфуз. Но каждый судил и рядил об этом по-своему, вкривь и вкось, как все мы судим о чужих делах.
В те дни в Риме только и было разговоров что о моей особе. Горожане рассказывали друг другу о происшествии в переулке и смаковали, словно подливу, грязь, в которой я искупался. Господин мой все это знал, но, как человек рассудительный, молчал. Иной раз неведенье — лучшее прибежище для сеньора, ибо осведомленность обязывает его вершить суд. Итак, хозяин мой притворялся, будто ничего не знает, но не так ловко, чтобы не выдать себя невзначай усмешкой или взглядом. Он вспахивал ниву, и я шел по проложенной им борозде: ему было на руку притворяться, а мне — все отрицать. Домашние тоже помалкивали, но, как известно, шила в мешке не утаишь.
Нашелся у него благожелатель (а мой, стало быть, лиходей), который, оставшись с ним наедине, посоветовал прогнать меня со двора и тем оградить свое доброе имя и высокое звание, ибо о господине моем тоже начинали судачить, и каждый мог истолковывать его поведение как вздумается; а ведь кабальеро его звания обязан ревниво блюсти свою честь и оберегать ее от малейшего пятна.
Не знаю, в таких ли именно выражениях подавались ему благие советы. Впрочем, что бы там ни говорили, господин мой, без сомнения, знал все наперед, и ему было крайне неприятно выслушивать подобные речи. Мне он не говорил ни слова и ни в чем не переменил своего всегдашнего обращения. Но под предлогом великого поста сидел дома и перестал бегать за женщинами.
Так все и тянулось. Однако, прослышав о скандалах, происходивших со мной всякий раз, как я выходил на улицу, слуги обнаглели, хихикали мне вдогонку и отпускали по моему адресу остроты; шуточки их были нешуточные, и я ходил весь исполосованный ими, словно ударами плетей. Куда бы я ни кинулся, где бы ни искал защиты — отовсюду навстречу мне неслось громогласное эхо, обличавшее мои грехи.
Однажды меня окружили глумливые мальчишки и другой уличный сброд и довели до такого исступления, что я едва не потерял рассудок. Правильно ответил один человек на вопрос: «За сколько времени умный может рехнуться?» — сказав: «Смотря по тому, как допекут его мальчишки». Вот когда я почувствовал, что волны захлестывают меня с головой, что я захлебываюсь и тону и что больше терпеть невозможно.
Я начал было отбиваться, швыряя в них камни, но тут на помощь мне подоспел какой-то юноша, одних со мною лет, миловидный, нарядно одетый, но, как видно, неробкого нрава. С двумя-тремя своими приятелями он пошел против всех и стал меня защищать: они вступили в перепалку с моими преследователями и, пустив в ход кулаки, разогнали мальчишек и утихомирили забияк. Затем, поручив своим друзьям отвлечь толпу, молодой человек успокоил меня и проводил до самого дома. Я не хотел отпускать его без подарка, но он ничего не брал; на настойчивые просьбы назвать свое имя он ответил отказом, но пообещал вскоре посетить меня и прибавил, что питает ко мне особенную дружбу как ради личных моих достоинств, так и по причине моего испанского происхождения: сам он тоже испанец, и злоключения мои вызывают в нем живейшее участие. На том мы и расстались.
От всех треволнений этого дня лицо мое осунулось, глаза покраснели, а рассудок так сильно помутился, что я, не подумавши, вошел вслед за пажами в залу, где уже были накрыты столы. Только там, заметив, что я нахожусь при шпаге и плаще среди знатных сеньоров, приглашенных моим господином, я понял свою оплошность. Я хотел исправить ошибку, незаметно удалившись, но было поздно. Хозяин, взглянув на меня, сразу понял, что со мной что-то случилось. Он спросил, в чем дело, и я оказался, так сказать, без мелкой монеты, не успев разменять крупные деньги, то есть припасти обычные лживые выдумки и увертки: пришлось неожиданно для самого себя выложить все напрямик, и это было первое слово правды, которое я продал в своей таверне, не разбавив его водой.
Хозяин промолчал; но слуги не могли удержаться от смеха; одни заслонялись блюдами, подносами или тарелками, другие закрывались рукавами и, трясясь от хохота, спешили выйти из залы. Они вели себя так дерзко, что монсьёр рассердился и, против обыкновения, крепко их отчитал за непристойное поведение. Я же был так сконфужен, так растерян, так не похож на самого себя, словно мне было ведомо чувство чести и стало невмоготу от этакого срама.
О, как отрезвляет нас удар судьбы и насколько он благотворней ее ласки! Сколь полезно порой больно ушибиться, чтобы в другой раз хорошенько смотреть, куда идешь и как ставишь ногу! Вот когда я постиг всю свою мерзость! Вот в каком зеркале увидел я наконец свое правдивое изображение! Теперь никакой влюбчивый хозяин и ни одна женщина в мире не заставили бы меня сводничать. Благое решение, кабы его надолго хватило! Однако что было, то было, и хозяин мой примолк, подперев рукой голову и задумчиво ковыряя во рту зубочисткой, крайне недовольный тем, что дела мои приняли скандальный оборот и что теперь придется поступить со мной так, как ему отнюдь не хотелось бы; но другого выхода не было, упорство могло дорого ему обойтись; защищая меня, он подвергал опасности себя самого. Всем известно: каковы хозяева, таковы и слуги. Он приказал мне пообедать внизу, и с того дня ни я, ни другие домочадцы не видели улыбки на его лице и не слышали от него ласкового слова.
