Переведя дыхание, я огляделся. Гладкая равнина, покрытая ослепительно белым песком, уходила в открытое море, слегка наклоняясь вниз, прежде чем совершенно скрыться из виду. Направо хаотически громоздились обломки скал, отторгнутые какой-то грозной силой от юго-западной береговой стены. Слева подобная же, но меньшая груда камней, сброшенных в лазурные глубины. Обе груды испещрены рубцами, шрамами и увешаны целыми гирляндами живых существ. Длинные нити тончайших кружевных водорослей то беспомощно свисали, то, подхваченные приближающейся волной, сначала слегка приподнимались, а потом взлетали вверх над своим каменным ложем.

Взглянув снизу, со дна, на поверхность, я обнаружил, что двигается не вся толща воды, а только волна. Основная масса голубой жидкости лишь чуть подавалась вперед и тотчас же возвращалась в исходное положение. Я убедился в этом, наблюдая за разными обломками, дрейфующими у самого водного потолка. Только на протяжении последних нескольких ярдов у берега волны всей своей массой накатывали на утесы. В открытом море волны шли непрерывно одна за другой; их сила как бы передавалась от частицы к частице, однако сами частицы все время сохраняли свое положение относительно друг друга. В противном случае на берег обрушились бы удары чудовищной разрушительной силы и все острова и материки были бы очень скоро размыты волнами.

Чтобы увидеть издали, как выглядит остров, покоящийся на своем песчаном ложе, я двинулся по равнине в сторону открытого моря и вышел из-под прикрытия береговых утесов. В тот же миг вода сбила меня с ног и, переваливая с боку на бок, потащила по гладкому песчаному дну. Шлем наполнился горько-соленой морской водой. Задыхаясь, я барахтался на дне, пытаясь встать. Рывком я натянул спасательную веревку, которую держал в руках. Затем меня снова сбило с ног и стало болтать на конце веревки. К счастью, я каким-то образом снова очутился в вертикальном положении, вода с всплеском ушла из-под шлема и я снова мог глотнуть воздуха. Мощный ток воды подхватил мое почти невесомое тело, подбросил по дугообразной траектории почти к самой поверхности и снова опустил на песок.

Тут только я заметил, что по открытой воде, не защищенной береговыми утесами, с головокружительной скоростью несется множество различных предметов. Я и раньше видел их, но не обратил особого внимания. Между утесами течение было едва ощутимо, давая о себе знать лишь прохладными боковыми ответвлениями. Я еще раз попытался преодолеть его напор, но меня снова отбросило назад как бы невидимой, но могучей рукой. Давление воды превосходило по плотности любую другую силу, действие которой мне когда-либо приходилось испытать. Штормовой ветер толкает и валит с ног, но вода, движущаяся в двадцать раз медленнее, смывает и сравнивает все на своем пути.

Прилив привел в движение и песок. У самого дна перекатывались песчинки, образуя, как это ни странно для подводного мира, миниатюрные пылевые вихри; оседая, песчинки укладывались в длинные, изогнутые кряжи, высотой приблизительно в фут, располагавшиеся под прямым углом к направлению движения воды. По строению эти насыпи-кряжи в точности воспроизводили мелкие борозды, остающиеся после отлива на отмелях. Казалось, будто все океанское дно ожило и поползло к неизвестной цели.

Я устроился поудобнее возле самого крайнего валуна и стал наблюдать за происходящим передо мной потрясающим явлением. Иначе это назвать нельзя. Во всем мире, вдоль береговой линии, тянущейся на многие сотни миль, происходило одно и то же: огромные массы воды, огибая тысячи мысов, вливались в заливы лагуны, устья ручьев и рек. Перехлестывая через отмели, двигаясь по глубоким проливам, перекатывая бесчисленные песчинки, вода несла кислород, пищу жизнь и смерть миллионам живых существ.

Я вспомнил прилив в сумрачно-зеленых водах Чесапикского залива, в штате Мэриленд. Мне пришлось наблюдать его из иллюминатора в стальном цилиндре, спущенном с баржи, которая стояла на якоре в устье реки Патуксент недалеко от острова Соломонос. Прилив в Чесапикском заливе не выдерживал никакого сравнения с приливом на Инагуа, но и тогда меня поразило количество живых существ, проходившее через мое ограниченное поле наблюдения. Весь залив буквально кишел гребневиками — призрачными, студенистыми существами, относящимися к роду Mnemiopsis.

Из-за малой прозрачности воды я мог просматривать из окна цилиндра лишь небольшой участок около шести квадратных футов. Вместе с товарищем я приступил к подсчету гребневиков, которые беспомощно проносились мимо смотрового окна в водах поднимающегося прилива. Подсчет продолжался шесть часов. Мы установили, что мимо нас проплывало в среднем 48 экземпляров в минуту, что составляет 23 000 за все время наблюдения. Учтя ширину реки и сечение приливного потока в ее самом узком месте, мы получили астрономическую цифру — 1 218 816 000 гребневиков. Сюда не входят другие виды живых существ, в изобилии проплывавшие мимо нас. Подсчеты велись на маленькой речке — она даже не наносится на карты восточных штатов. Если представить себе, что каждый дюйм приливного течения всех океанов, от полюсов до экватора, не менее богат живыми существами, мы можем только почтительно склониться перед этим явлением.

Прилив в Чесапикском заливе не идет ни в какое сравнение ни по размаху, ни по мощи с тем, что я увидел на Инагуа. В Чесапикском заливе это было незначительное перемещение воды, с трех сторон ограниченной сушей. На Инагуа это мощное глубоководное течение, на которое давят два необозримых океана. На моих глазах оно непрерывно усиливалось, так что в конце концов даже тихие воды моего убежища пришли в движение и стали ощутимо подталкивать меня. Водоросли на обращенной к океану стороне подводных утесов вытянулись в одном направлении, и казалось, их вот-вот вырвет с корнем и унесет. Ничего похожего на нежное колыхание и плавные, дугообразные движения веерообразных кораллов, которые я наблюдал на рифе.

По поведению водорослей и живых организмов создавалось впечатление, что в море собирается подводный ураган и всех их сейчас унесет в синие бездны. Некоторые уже действительно сорвало с места: мимо меня пронеслись, кружась в водовороте, несколько буро-оранжевых водорослей и быстро исчезли в голубой мгле. К одной из них прицепился пятнистый, горбатый морской конек и небольшой шафранного цвета краб. Они изо всех сил старались удержаться на вращающихся стеблях, но, увы, их почти наверняка ждала гибель. Рано или поздно плавучее растение утратит свежесть и упругость и пропитается водой; частицы содержащегося в нем воздуха покинут разбухшие ткани, и тогда пассажиры — краб и морской конек — вместе с водорослью опустятся на глубокое океанское дно далеко от привычного, обжитого берега. Там, в черных безднах океана, их проглотит какая-нибудь голодная глубоководная рыба, или же они сольются с илистым, слизистым дном.

Если прилив принес гибель маленьким оранжевым водорослям и их обитателям, то крупные рыбы использовали его как эскалатор, несущий их по каким-то им одним известным делам. Лишь очень немногие рыбы решились бороться с приливом — основная масса всецело отдалась в его власть. До какой степени они напоминали людей, идущих по линии наименьшего сопротивления! На всех парах они мчатся к недостижимой цели, чтобы потом, когда наступит отлив, вернуться в исходное положение.

Мимо меня неторопливо проплыло множество скорпен,[68] ярких созданий в красных и оранжевых полосах. Несколько раз, сверкая радужной чешуей, проносились большие косяки грантов; они шли настолько плотно, что совершенно затеняли дно. За ними поодиночке мчались огромные луфари, чем, вероятно, и объяснялась паника, с которой удирали гранты. Несколько рыб пыталось плыть против течения, но у них ничего не выходило. Большинство таких упрямцев принадлежало к распространенному виду морских окуней. Они плыли поодиночке, вытянувшись в линию, или небольшими стаями в тридцать-сорок штук, держась около самого дна и используя каждую яму и впадину, где течение ощущается меньше. Иногда им удавалось продвинуться вперед, и их плавники отчаянно работали, но их тут же относило обратно.