Я и не предполагал тогда, что вижу фламинго в последний раз. Две недели спустя я вернулся на то же место и не нашел ни одной птицы, ни одного яйца — повсюду лишь осколки скорлупы да пустые гнезда. В жидкой грязи виднелись следы голых человеческих ног — островитяне выследили гнездовье и разорили его, забрав все яйца. После этого я, наверное, целый месяц искал другие гнездовья, но не обнаружил ничего, кроме небольших стай птиц, не высиживавших птенцов.

Фламинго с успехом могут противостоять различным стихийным бедствиям, угрожающим их существованию, — таким, как наводнение, ураганный ветер, болезни тропические ливни. Но если в довершение всех бед еще и человек начинает преследовать их в период кладки яиц, дело принимает совсем другой оборот, и едва ли можно надеяться, что эти великолепные птицы смогут долго отстаивать себя от посягательств с его стороны. За последние восемь лет количество фламинго на остове Инагуа заметно сократилось, и если багамские власти не примут мер по охране этих птиц — хотя бы из чисто эстетических соображений — недалеко то время, когда фламинго, чудесное украшение земли, бесследно исчезнут с ее лица.

Фламинго и фантастически причудливый подводный мир барьерного рифа у побережья Инагуа, там, где дно круто обрывается вниз, в глубины океана, — я не знаю более удивительных и неправдоподобных зрелищ на свете, и остается только удивляться, что Инагуа, остров, во многих отношениях жалкий и неприглядный, располагает всем этим великолепием на своих скудных восьмистах квадратных милях. Что может сравниться с ним? — спрашиваю я себя, занося на бумагу эти строки, и не нахожу подходящих сравнений. Северное сияние? Внушительно, но слишком водянисто, слишком нереально. Бухта Самана в Доминиканской Республике, с рощами царственных пальм на берегу и извилистыми сине-фиолетовыми заливчиками? — Слов нет, на земле едва ли сыщется еще одно такое место, где с каждой пройденной милей вам открываются пейзажи один другого чудеснее, но и этой картине недостает последнего, заключительного мазка, того воплощенного величия, которым поразил меня барьерный риф.

Мне уже не раз приходилось заниматься подводными исследованиями в водолазном костюме либо просто в резиновой маске, а также в массивных стальных цилиндрах с иллюминаторами из толстого стекла. Не один час я провел в темно-зеленых глубинах Чесапикского залива и в прозрачных прибрежных водах Флориды; однако то, что представилось моим глазам после того, как я спустился в воду с борта замызганного парусного шлюпа, стоявшего на якоре у берега Инагуа в нескольких милях от Метьютауна, явилось для меня полной неожиданностью. Сверху из шлюпа невозможно было определить, что находится внизу, под поверхностью океана, хотя я и ожидал увидеть нечто из ряда вон выходящее, до того многообещающе выглядела уже сама верхушка рифа. Со стороны океана вода имела темно-синий оттенок, словно ее подкрасили синькой, — признак огромных глубин и царящего в них мрака. Дно круто обрывалось вниз и, если верить карте, на целых две тысячи морских саженей уходило в черноту вечной ночи.

Из простора океана один за другим накатывали гигантские валы, подгоняемые неослабно дувшим с востока пассатом. Они горою вздымались перед рифом и с яростным грохотом разбивались о его зазубренный коралловый гребень. Со стороны острова вода была спокойна и совершенно другого цвета — зеленого с ярким изумрудным оттенком. Она сверкала на солнце, отсвечивая гладким песчаным дном, и невозможно было определить, в каком месте она сливалась с нежной зеленью и белизной безмятежного тропического берега. Позади береговой полосы, обозначаясь на фоне неба отчетливой волнистой линией, колебались на ветру кроны кокосовых пальм. Выступавший над водой гребень рифа являл собою зрелище первозданной красоты — и все же это ничто по сравнению с тем, что таится в недрах океана.

Капитан, он же владелец шлюпа, иссиня-черный островитянин, не на шутку встревожился, узнав о моих замыслах.

— Господин босс, — взмолился он на своем смешном иннагуанском наречии, — господин босс, я бы ни за что не полез туда — там акулы и барракуды, большие, как эта лодка.

И он широким жестом обвел место нашей стоянки. Я прикинул на глаз длину нашего шлюпа — по меньшей мере двадцать пять футов — и недоверчиво усмехнулся.

— О'кей, босс. Дело ваше — вам и отдуваться. Я бы не полез туда и за миллион шиллингов.

Но я как раз затем и прибыл на Инагуа, за тысячу восемьсот миль от родного дома, чтобы «полезть туда», и отговаривать меня было совершенно бесполезно. Вместе с капитаном мы распаковали восьмидесятифунтовый водолазный шлем, перебросили его через планшир, установили в надлежащем положении и присоединили воздухопровод. Я нырнул в воду и тут же выплыл на поверхность: после горячего тропического солнца вода казалась холодной. Капитан дал сигнал, что воздушный насос включен, и я, оставляя за собой шлейф пузырьков, поднырнул под шлем и закрепил его на голове. Затем я махнул рукой в знак того, что готов к спуску, и тихо заскользил вниз на спасательной веревке. В течение какой-то доли секунды в моем поле зрения промелькнули пальмы на берегу, клочок голубого неба и башни облаков на нем, а уши заполнил низкий рев огромной волны, белопенной массой накатывавшей на зазубренный гребень рифа. Затем наступила полнейшая тишина, нарушаемая лишь слабой пульсацией шланга — таинственной ниточки, связывавшей меня с надводным миром, — и оттого казавшаяся особенно напряженной. Я взглянул наверх и едва не задохнулся от неожиданности: волна, разбившись о риф, распалась на несметное множество пузырьков — красных, зеленых, синих, всех цветов радуги, — которые стремительно пошли вниз, искрясь в лучах солнца, пронизывавших толщу воды. Затем они на мгновение как бы застыли на месте и быстро побежали кверху. Первыми достигли поверхности пузырьки покрупнее и бесследно исчезли, словно слившись с литой серебряной стеной. Наступило короткое затишье, во время которого лишь отдельные струйки захваченного водой воздуха медленно вытягивались кверху. Затем, совершенно неожиданно, зеркало воды снова разлетелось разноцветным роем пузырьков и клочьями пены. Самым поразительным при этом было то, что все это происходило совершенно беззвучно, хотя я отлично знал, что всего в нескольких футах надо мной воздух содрогается от гула прибоя.

Я повернулся спиной к рифу и огляделся. Над моей головой чернело замшелое, облепленное обрывками водорослей дно шлюпа. Вода возле него была пронизана длинными золотыми полосами солнечного света, ярко вспыхивавшими и гаснувшими в глубине. Вокруг меня струилась прозрачная синева нежнейшего пастельного оттенка, какой мне когда-либо приходилось видеть, и казалось, будто я плыву в отливающем перламутром голубом просторе, безмятежном, почти оживотворенном и полном какого-то неуловимого мерцания, словно сотканном из солнечного света и небесной лазури; я и в самом деле невесомо парил в воде, почти не ощущая натяжения спасательной веревки. Вдали это слабое мерцание мало-помалу меркло, и толща воды, принимая бледный золотисто-серебристый оттенок, прорезалась длинными мутно-белыми снопами света, перебегавшими, исчезавшими и возникавшими по мере движения волн, которые наподобие призм преломляли солнечные лучи, то и дело изменяя их направление.