Выйдя на улицу, Васарис тщетно старался подавить досаду по поводу того, что не удалось побыть вдвоем с Люцией. «Неужели, — думал он, — я все еще ревную, когда она флиртует с другими?»
У Гражулиса Васарис совершенно неожиданно застал Стрипайтиса. Гостей вообще было много. Депутат развлекал их, рассказывая о всяких происшествиях на митингах.
Ауксе угощала Людаса пасхальными лакомствами собственного приготовления и расспрашивала, как он провел первую неделю каникул и что думает делать на второй. Услыхав это, Стрипайтис подошел к ним.
— Людас, на завтра ни с кем не уславливайся, — сказал он Васарису. — Поедем завтра в Калнинай. Побываем в своей старой резиденции и устроим митинг. Там наши позиции еще довольно слабы. Министр дает мне свой автомобиль, захватим с пуд литературы и плакатов и зададим жару социалистам!
Как Стрипайтис «задавал жару», Васарис знал еще по довоенному времени, а теперь депутат разошелся вовсю. Поэтому Васарис боялся влипнуть в какую-нибудь скандальную историю.
— Поглядеть Калнинай, конечно, было бы любопытно. Но ты как хочешь, депутат, а я выступать не буду. Не представляю себе, что бы я мог сказать, взобравшись на воз либо на забор.
— Воображаю! — засмеялась Ауксе. — Хотела бы я услышать, как ты излагаешь программу христианских демократов и громишь социалистов.
— Раз вы так говорите, то, значит, ничего в этом не понимаете, — авторитетным тоном пренебрежительно сказал Стрипайтис. — Если бы мы взялись излагать программу партии, то ничего бы не добились. Программы у всех хороши, а на митинге надо уверять, что хороша только твоя. Разве глупая деревенская баба или мужик поймут что-нибудь, если перед ними разводить умные речи? Надо социалиста размалевать как черта: мол, он вернет барщину, продаст народ большевикам, ксендзов поубивает, костелы разрушит и погонит католиков венчаться к раввину! А мы, мол, и землю дадим, и налоги отменим, позволим вырубать леса, введем четырехчасовой рабочий день. И тогда, если после тебя какой-нибудь черт не наобещает еще больше, можешь рассчитывать, что будут голосовать за твою партию. О, провести митинг — это целое искусство! Порой одним удачным словом разгромишь противника! Надо знать психологию людей!
Тут в разговор вмешались хозяин и другие гости, — одни порицали подобные митинги, другие защищали. С митингов беседа перешла на сейм и политику. Оказалось, что многие из гостей — сторонники оппозиции, и Стрипайтис с трудом защищался от их нападок.
Вышел он вместе с Васарисом и по дороге говорил с озабоченным видом:
— Куда ни сунешься, всюду берет верх оппозиция. Плохой признак. На этот раз можем и провалиться. Ну да ладно, поглядим.
Приятели условились, что ровно в восемь часов Стрипайтис заедет за Васарисом, и уже собирались расстаться, но депутат неожиданно вспомнил, что еще нужно зайти к художнику Дягутису, который рисовал плакаты и должен был взять их из литографии.
— Пойдем вместе, — предложил Васарис, — может, там еще что-нибудь интересное увидим.
Дягутис был молодой, недавно окончивший училище малоизвестный художник, жил он довольно скудно и, когда началась предвыборная агитация, стал подрабатывать рисованием плакатов. Стрипайтис считал художника своим человеком, высоко ценил его работу и всей фракции внушал, что надо поддержать начинающий талант. Поэтому у Дягутиса было теперь полно заказов и от христианских демократов, и от крестьянского союза, и от федерации труда. Фантазии у него было хоть отбавляй, и он мог ярко изобразить лозунги любой партии.
— Ну, господин мазила, готовы плакаты? — едва успев поздороваться, спросил ксендз-депутат. — Ну, показывай. Если намалевал плохо — прибью!
Юркий человечек достал из-под кровати свернутые плакаты и один из них развернул на стене.
— Пожалуйста, господин депутат, вот ваш плакат. Ничего не может быть выразительней! Крестьянина он убедит скорей, чем десять брошюр.
Плакат был разделен пополам. На одной половине пылал костел. Красные языки пламени уже достигали башен. Плачущие прихожане бежали с костельного двора. На базарной площади стояла виселица, и на ней болтался ксендз, у дороги заросший бородой большевик рубил топором крест. Внизу стояла многозначительная надпись: «Так будет, если вы отдадите голоса за такие-то и такие-то списки…» На другой половине плаката красовался залитый солнцем костел. На костельном дворе ксендз учил ребятишек, а по дороге мчались запряженные в брички неукротимые кони, гуляли нарядно одетые пешеходы. Вдали виднелись красные крыши новых крестьянских изб, тучные стада и поля с обильными хлебами. Надпись внизу гласила: «Так будет, если вы будете голосовать за такие-то и такие-то номера христианской партии».
Стрипайтис критическим взглядом изучал плакат, делая кое-какие замечания:
— Да… Вообще ничего… Идея есть… Мысль ясна, краски выразительные. Только ксендза, брат, напрасно вздернул на виселицу. Ни к селу, ни к городу… Хотя, иным, может, и понравится, — так сказать, нагонит страху. А вот тому, кто рубит крест, надо на поясе написать: социалист.
— И так поймут, господин депутат, — объяснил Дягутис. — Еще лучше, если люди сами начнут доискиваться смысла деталей. Больше заинтересуются.
— Отлично! Молодец! — похвалил его депутат. — Заверни-ка мне несколько десятков. Завтра в восемь утра заеду за ними. А это что такое? — полюбопытствовал он, увидав еще какие-то рулоны.
— Так, пустяки, господин депутат, разные бумажки, эскизы для федерации труда… — отговаривался Дягутис.
Но Стрипайтису захотелось полюбоваться и плакатами федерации.
— А, интересно, интересно. Поглядим, какое распрекрасное житье ждет трудовой люд, если на выборах победят федеранты!
Он расправил один лист и от изумления даже рот разинул. Плакат изображал страшную сцену. Пан пахал поле на запряженном в соху, оборванном крестьянине, а жирный ксендз шел рядом и погонял беднягу кнутом. Дальше виднелись роскошные палаты и сад, в котором пировали разряженные господа, а в сторонке ютилась покосившаяся избушка и плачущая женщина с маленькими детьми. Надпись внизу предостерегала: «Крестьянин, так будет в Литве, если ты проголосуешь за такие-то и такие-то списки клерикалов. Кто хочет земли и свободы, выбирает только кандидатов таких-то и таких партий».
— Ну не черт ли, — возмутился Стрипайтис, схватив за шиворот художника. — Мы ему деньги платим, поддерживаем, считаем своим человеком, а он для оппозиции, против нас, всякую дрянь малюет!
— Господин депутат, все мои симпатии на вашей стороне! — защищался Дягутис. Ваш плакат куда художественней и, главное, двойной: показывает и отрицательное и положительное. А это что? Действительно дрянь — только отрицательное…
— Вот я тебе как надаю по шеям и отрицательно и положительно, тогда ты живо узнаешь, как служить двум господам! — не на шутку рассердился Стрипайтис.
Дягутис, знавший грубость депутата, даже не очень обиделся.
— Прошу прощения, господин депутат. Я по своим убеждениям и по своему мировоззрению — ваш, но как художник стою выше всех партий. Если мне заказывают плакат ваши противники, я не могу отказаться. Этого требует от меня искусство, профессиональное беспристрастие.
— За копейку душу продаешь, — вот оно, твое хваленое беспристрастие. Шиш ты от меня в другой раз получишь, а не заказ! — пригрозил депутат.
Васариса эта сцена изрядно развеселила. Он попрощался со Стрипайтисом и, улыбаясь, зашагал домой.
На второй день пасхи, как было условлено, в восемь часов утра они в комфортабельном автомобиле выехали из Каунаса. В ногах у них лежали плакаты и основательная пачка брошюр, которыми надо было снабдить несколько сел.
Васарис, предвидя, что выступление Стрипайтиса в Калнинай может закончиться катастрофой, попытался его предостеречь.
— Знаешь что, депутат? Не ограничиться ли просто раздачей брошюр и плакатов? Откровенно говоря, с калнинцами ты расстался не ахти как тепло.
Но Стрипайтис и слушать не хотел:
— Ничего-то ты не понимаешь, директор! За десять лет много воды утекло. Наконец, если среди мужиков найдутся всякие, то бабы обязательно будут голосовать за кого я прикажу. Надо только поагитировать. Вот увидишь, все пойдет как по маслу.
