— Чего к тебе прицепился этот Индрулис? — спросил Варненас, когда друзья вышли на улицу. — Я с некоторых пор замечаю, что он на тебя косится.

— Вероятно, боится, что я отобью у него Ауксе, — откровенно признался Васарис.

Но Варненас не придал значения его словам.

— Я тебя предупреждал, что долго ты с ним дружить не будешь. Тяжелый человек. Разнюхал все-таки, что мы встречаем Новый год у Гражулисов.

Дойдя до угла, приятели расстались. Васарис проснулся утром с неприятным осадком в душе от едкой насмешки Индрулиса. Теперь он уже не сердился на него, словно Индрулис тут был ни при чем. В памяти остался только оскорбительный и унизительный факт. Индрулис сказал правду. Его устами говорил долг священника, мстящий за пренебрежение к нему именно в тот момент, когда Васарис потянулся к женской любви — наиболее запретному плоду. Васарис снова всем своим существом захотел покончить с этим двусмысленным положением, чтобы правда, сказанная Индрулисом, оказалась неправдой, чтобы подобные выпады его больше не задевали.

Новогодних визитов Васарис никому не делал, но счел своим долгом поздравить с праздником Глауджювене. Он пришел в обычное для визитеров время, в двенадцать часов, и, как и надеялся, не застал хозяина. Однако госпожа Глауджювене была не одна. В гостиной сидели два незнакомых господина и, потягивая вино, занимались банальным флиртом, говоря комплименты хозяйке дома. После их ухода Люция вздохнула с облегчением:

— Слава богу, пока придут другие, можно будет минутку отдохнуть с вами. Ну, рассказывайте, где и как вы встретили Новый год?

Услыхав, что Людас встречал Новый год у Гражулисов, она с любопытством принялась расспрашивать, кто был в гостях, кто с кем флиртовал, что ели и что пили.

— А как вам понравилась Ауксе Гражулите?

— Очень интересная девушка, — сказал Васарис. — Среди литовок таких мало.

— Чем же она отличается от других?

— Развитием, вкусом, манерой говорить, общей культурой. Деревенской распущенности и расхлябанности в ней нет и следа.

— И это говорите вы, хотя сами родились в деревне, — рассердилась госпожа Глауджювене.

— Увы, и во мне немало этой деревенщины и других присущих литовцам недостатков. Но у нее их нет.

— Ну а у меня? — кокетливо спросила Люция.

— Вы и родились и воспитывались не в деревне.

— Значит, я такое же совершенство, как и эта пианистка?

— Конечно, в деревне свои пороки, а в городе свои, неудачно поправился Васарис.

Госпожа Глауджювене весело рассмеялась:

— Ну, по крайней мере откровенно сказано! Вероятно, это вы только ради Нового года. Ого, да вы влюбились в это совершенство. Познакомьте меня с ней!

Поговорив немного с госпожой Глауджювене, Васарис захотел поздравить и крестника. Витукас строил у себя в комнате замок из кубиков и, увидав крестного отца, радостно кинулся к нему.

— Ну, Витукас, чего бы ты хотел больше всего в этом году? — спросил его Васарис.

Мальчик задумался и, глядя на свое сооружение, серьезно ответил:

— Я хочу, чтобы у меня был такой замок и мы бы с мамочкой жили в нем. Вас, крестный, я бы тоже принял.

Мать обняла его и горячо поцеловала, а Людас задал еще один вопрос:

— Ну, а мне, Витукас, что ты пожелаешь в Новом году? Витукас заколебался:

— Да я очень мало знаю вас. Я спрошу у мамочки. Возвратившись в гостиную, Васарис похвалил умного мальчика. А Люция, довольная сыном и своим кумом, предложила:

— Знаете, вы, как крестный отец, должны позаботиться о мальчике. Не могли бы вы понаблюдать за его занятиями?

— С большим удовольствием, — отозвался Людас, — я теперь директор гимназии, лицо компетентное в вопросах образования. После праздника и займемся этим.

Звонок в прихожей возвестил о новом визитере, и Васарис поспешил проститься.

Домой к нему зашли с новогодними поздравлениями несколько учителей гимназии и родителей учеников. Больше визитеров не предполагалось, и он решил, что вторую половину дня будет свободен.

Однако около пяти часов неожиданно пришли профессор Мяшкенас с отцом Северинасом. Приход Мяшкенаса не удивил Васариса, но появление отца Северинаса было для него сюрпризом. После встречи в гостинице они ни разу не виделись, и Людас совсем было о нем позабыл.

— Laudetur Jesus Christus, — проговорил отец Северинас. — Вижу по вашему изумлению, что вы меня совсем не ожидали. Но на Новый год уместно вспомнить даже дальних знакомых. Хорошо по этому случаю и навестить их, особенно, если они fratres in Christo[188]. Ну, gratulamur tibi, omniaque prospera optamus![189]

Торжественный тон монаха показался Васарису несколько комичным и сразу привел его в смешливое настроение. Он чувствовал, что отец Северинас непременно попытается его прощупать, и решил прикинуться наивно-откровенным и беззаботным.

Профессор Мяшкенас, как и подобает другу, не стал церемониться. Пожелав Васарису успеха, вдохновения и счастья, он поцеловал его, развалился в кресле и попросил сельтерской, потому что его порядком утомили визиты.

Васарис принес сельтерскую, откупорил бутылку вина, наполнил три стакана, уселся напротив Мяшкенаса и предложил выпить.

— Хорошее вино, — пригубив, похвалил монах. — С того времени, как я был в Италии, мне редко удается попробовать хорошее вино.

— Правда, — согласился Васарис. — У нас и во время обедни дают такую каплю, что даже вкуса не почувствуешь. Вот в Италии, как нальют сткляницу, так одно удовольствие.

— Ne misceamus sacra prophanis[190], — серьезно заметил отец Северинас. — А вы, domine, последние годы, кажется, жили в Париже, в этом новом Вавилоне!

— Великолепный город! — воскликнул Васарис. — Inter nos loquendo[191], парижанки, которых я видел в мюзик-холле или в театре, — самые изящные женщины во всей Европе.

Отец Северинас нахмурился, а профессор Мяшкенас расхохотался во все горло.

— Ха-ха-ха! Браво! Ну, директор, сегодня ты, видно, слишком много визитов сделал. Значит, парижанки! Вот, шутник!

Васарис не стал защищаться:

— По правде говоря, начал со вчерашнего вечера.

— Где же ты так весело встретил Новый год?

— Да у одного американца Гражулиса. Собралась веселая компания.

Отец Северинас многозначительно взглянул на профессора Мяшкенаса и спросил:

— Не тот ли это Гражулис, о дочери которого говорят, что она большая вольнодумка и in moribus suspecta[192]?

Мяшкенас понял, что монах зашел слишком далеко, и поспешил его поправить:

— Нет, отче, вы слишком резко выражаетесь о ней. Признаю, что взгляды ее не ортодоксальны, но suspecta, — нет!

— Я бы даже сказал наоборот, — заметил Васарис, — а вот судя по тому, что мне передавали об иных каунасских барыньках, так она сущая скромница. Право, такой культурной девушки, как эта Гражулите, я до сих пор не встречал. Отличная пианистка, знает толк в литературе, тактична, не сплетница. Сказать по правде, если бы я имел право жениться, то лучшей невесты и не желал бы.

Отец Северинас, не веря собственным ушам, гневно глядел на Васариса и ждал, что скажет профессор Мяшкенас.

— Ну, ну, директор, оставь свои шутки! — с неодобрением сказал тот. — Я тебя знаю давно и понимаю, что ты, братец, шутишь, но вот отец Северинас чего доброго и рассердится.

— Я ничего не сказал предосудительного, — с удивлением ответил Васарис. — Я и впрямь думаю, что целибат отжил свой век.

— Какими доказательствами можете вы подкрепить это мнение? — спросил отец Северинас ничего хорошего не предвещавшим тоном, решив, что молчать дольше было бы просто грешно.

— Да это не всерьез, — попытался успокоить его профессор.