Вот и знакомый — будто по сну — кривой переулок и в нем высокий серый дом. Лестница. Дверь. Дощечка: «Курт Кроон». Марк стучит. Точно так же, как и в первый раз, раскрылась дверь в темную переднюю и кто-то за Марком ее запер. Марка пустили в кабинет и ему навстречу Марс спрыгнул с кресла. Марк склонился к полу и, обняв пса, стал целовать его. Марс не противился, пока не почувствовал, что его голову кропят росинки. Пес недовольно дрогнул кожей на спине, уклонился от ласки Марка и встряхнулся. Марк встал с колен. Перед ним стоял Курт Кроон — попрежнему с коротко остриженной седой головой. Курт Кроон внимательно взглянул Марку в глаза и сказал:

— Ты вырос, мальчик. Где барышня, которую мы тогда нашли в лесу?

Марк рассказал, почему с ним нет Ани Гай и он без нее едет домой. Курт Кроон качнул головой, как-будто признавал, что дело решилось хорошо, и сам заговорил о Стасике, не ожидая спроса Марка:

— Твой друг печально кончил. Можешь об этом написать своей подруге…

— Он умер? — в печали и испуге спросил Марк.

— Да. Его расстреляли месяц тому назад. Он попался и у него нашли очень много золота… Где золото — там кровь…

Марк смущенно поник головой, вспомнив про тяжелый чемоданчик из желтой кожи и «рыжики», подаренные ему Стасиком на прощанье…

— В чем дело, мальчик? — спросил Курт Кроон, поднимая его опущенную голову за подбородок.

Марк смотрел ему в темные глаза и, с трудом отрывая слова, напомнил о чемодане и сказал о подарке Стасика.

— Ты думаешь, — сказал Курт Кроон, — что напрасно взял червонцы? Да, ты прав. Вот что, дружок, ты помнишь, я при тебе остерегал мальчишку. Он был талантливый, смелый и добрый, но разгильдяй. И часто не понимал, где нарушение закона. Это и мешало мне все время взять его на службу… К сожалению, наше дело таково, что мы должны близко подходить к нарушителям законов, и надо быть очень строгим к себе, победить много соблазнов, чтобы не сбиться с верного пути. Он этого не смог. И погиб.

Кроон замолчал. Марку хотелось что-то сказать, но он не находил слов.

— Тебе жаль его, — помог ему Кроон, — мне тоже жаль. Это хорошее чувство. Но помни одно: никогда в жизни не поступай, жалея. Скрепись, спроси ум, сердце и, если видишь ясно цель, поступай, как тебе велит она. Что ты сделал с червонцами?

Марк ждал, что, узнав о том, какое назначение получили золотые, полученные Марком от Стасика, Кроон его похвалит и этим снимет с Марка что-то тяжкое, что легло на сердце…

Кроон промолчал — и в первый раз Марк почувствовал себя причастным к чужой вине и снова защемило сердце.

Грустный Марк простился с Крооном и Марсом, и эта сумрачная грусть не укрылась от его приятелей, когда он вернулся в свой белпорожский вагон. О том, что узнал в Москве, Марк никому ни слова — и это положило черту между ним и товарищами…

Поезд, покинув Москву, приближался к домам; все смотрели туда, на север, и затуманиваться стали те дружные и горячие дни, когда мальчишки работали на мельнице, в бору… Думая, что Марк тоскует об Ане Гай, его дразнили:

— Что, кинула тебя малявочка-то? За мордвина пойдет. Старик-то с красными подмышниками на нее зарился, помнишь?

Мальчишки снова, как и в те дни, когда маршрут шел с севера, начали ссориться, драться и браниться, разбивались в поезде по станциям, откуда были родом. Белпорожский вагон снова был в голове поезда, тотчас вслед за классным вагоном — дежурной паровозных и поездных бригад.

Граев подбадривал сына:

— Приедем, у капусты листья во какие! И твой- то лосось нагулял жиров. Приедем и прямо его в листовик! Жаль вот только одно: мешок-то ты отдал Ане — так мы с тобой смерти и не пымали. Ты не горюй, девчонка с этим мешком не потеряется: заметка хороша.

Однажды ранним утром Марк проснулся в непонятной радостной тревоге. Высунулся из окна, прислушался, оглянулся кругом — шумит где-то не то поезд, не то мельница — милые мои, ведь это падун шумит и все незнакомое, как будто бы кругом на оси повернулось и стало на свои места… Вагон стоит один, отцепленный на путях станции. Шумит падун и ели дремлют в синеватом молоке тумана.

Марк стал расталкивать Волчка:

— Сашка, вставай, домой приехали…

— Погодь! Не стреляй!

— Домой приехали, говорю…

— А, приехали? — И Сашка, сопя носом, стал натягивать сапоги.

Разбудив Леньку и Петьку, белпорожцы спустились с верхних нар и отодвинули дверь вагона: старших в нем не было — они уже ушли домой…

Мальчишки побежали каждый в свою сторону. У Марка колотилось сердце, когда он потянул за скобку дверь своей квартиры…

Он увидал, что в печке, под клеткой сложенными дровами корчится в огне и дымит береста. Отец сидит, устало сгорбясь, на лавке. У него между ног стоит и жмется к нему Лиза; на лавке стоит с завернутыми краями пудовичек с мукой, а мать с засученными по локоть руками месит в кадочке тесто.

Марк кинулся к ней и обнял… Она ахнула, обернулась, схватила его голову мучными руками и прижала к груди…

— Вот он мой-то! Мой милый-то!.. Серебряный, золотой, бриллиантовый! Атаман мой! Мельник! Что же это ты невесту кинул и матери не показал. Какой же ты у меня кавалер вырастешь?

— Она только погостить осталась, — сказал Марк, — приедет.

— Знамо, приедет! — засмеялась мать, — такого сокола, как ты, не забудет…

Видно было, что Граев, пока мальчишки спали в вагоне, уже кое-что успел рассказать матери, не все, конечно, а только главное и вкратце. Сразу всего не перескажешь.

— Погоди, месяц мой ясный, вот лепешки испеку — слушать будем с Лизанькой, а вы нам рассказывайте.

Дрова в печке жарко занялись и застрекали угольками.

Граев сидел молча, устало и задумчиво смотрел на огонь и в его глазах плясало веселое пламя.