Граев настоял, чтобы пулеметы, вымененные у чехо-словаков, поставили к нему на паровоз. Граев сам тщательно осмотрел, исправно ли оружие, заправил пулеметы лентами и нашел места, где уставить на паровозе пулеметы так, чтобы можно было вести и продольный, а если нужно, и поперечный обстрел из них. Чехо-словацкий офицер, назначенный на паровоз для связи, был молчалив, ни во что не вмешивался и спокойно курил, сидя в тендере на железном ящике с инструментами.

За время долгой стоянки в узле чехо-словаки хорошо его изучили. Перед рассветом их патрули заняли все стрелочные и сигнальные посты, ведущие к Богоявленску. Мурманские декаподы сделали нужные маневры, убрав в тупики стоявшие на ходу составы; декапод впрягся в чехо-словацкий эшелон; следом за ним, соблюдая разрыв, вышел на сплетение путей ряжского узла мурманский маршрут…

На ближайших к Ряжску постах приходилось спорить с железнодорожниками; угрожая оружием, их принуждали открывать сдвоенному поезду путь. Когда же вышли на магистраль, станции или сразу давали путь или молчали, это означало, что станция или разгромлена или оставлена в страхе перед наступающим врагом. Магистрали были свободны — весь подвижной состав сгруживался в узлах. На восходе солнца миновали, перейдя на левый путь, Богоявленск и неслись, уже не спрашивая пути, к Козлову, с риском налетать на встречный поезд, но выбора не было. Машинист Андреев, бывший когда-то в командировке на дороге, объяснил, что если итти по правому пути, то не пробиться через Козловский узел, а может быть даже Козлов занят казаками. Тогда с левого пути будет легче пройти узел, минуя Козлов I-й. Чехословацкий офицер, выслушав Андреева, согласился с его планом. Перед Козловом оба декапода подняли оглушительный рев. Граев для острастки построчил немного (кстати и попробовать надо было) из пулеметов, и перед угрозой этих двух непонятных поездов, которые вопреки правилам катились по левому пути, покорно складывали крылья семафоры, поворачивались круглым бельмом глаз и провожали, недоуменно смотря вслед, стрелочные фонари.

Прогремели виадуки, проплыл мимо Козлов с церквами, садами, кирпичными корпусами мастерских и закопченными воротами депо — впереди меж двух стен леса снова раскрылась даль саратовской двухколейной магистрали.

До Тамбова перешли на правый путь. На станциях встречали сдвоенный поезд недоумением и радостью: Ряжск давно не отвечает, Козлов молчит, — везде провода режут зеленые банды или казаки. Запросили Тамбов по телефону, и оттуда ответили, что мурманский маршрут примут, а чехо-словакам не давать пути; подкрепить это запрещение было нечем и оба поезда снялись с места «без жезла», поменявшись очередями — впереди мурманский маршрут, а за ним чехо-словацкий эшелон, — начальник станции только развел руками, со злобой швырнул вынутый было из аппарата жезл[74] и сказал Тамбову, что оба поезда один вслед другому вышли без жезла…

К Тамбову подходили с тревогой и к удивленью своему увидели, что пути тамбовского узла почти свободны… Оба поезда станция приняла на главный путь. На станции была та же, что и везде, серая толпа мешочников, но не видно было воинских поездов; казалось, что Тамбов оставлен…

В депо было три исправных паровоза. Мурманцы хотели отцепить от чехо-словацкого эшелона свой декапод и распроститься с ним. Командир эшелона резко заявил, что он этого не позволит сделать и потребовал, чтобы бригада и охрана мурманцев покинула паровоз. Мурманцы ощетинились ружьями, поняв, что чехо-словаки открывают из-под маски лицо врагов.

Мурманский маршрут получил путь, а споры около декапода, впряженного в чехо-словацкий эшелон, продолжались: видно было, что чехо-словаки готовы к открытой схватке…

Граев, подумав, послал сказать своим, чтобы уходили на Иноковку. Когда мурманский маршрут ушел, Граев с паровоза увидал, что чехи с винтовками выскакивают из вагонов и, равняясь, бегут к паровозу.

Граев закричал их офицеру:

— Эх! А мы поверили вашему слову…

Офицер ответил, пожимая плечами:

— Я не бегу. Я верен своему слову.

Граев велел кочегару снять с крюка первого вагона упряжной крюк паровоза и услыхал выстрел; на крыше первого вагона сидел чешский солдат и, грозя револьвером, что-то кричал вниз кочегару, который развинчивал сцепку, не обращая внимания на угрозу.

Граев схватил винтовку, приложился — выстрел, и чех свалился с крыши. Со стороны чехов и с крыш эшелона затарахтели выстрелы. Андреев дал передний ход — и декапод снялся с места. Чех-офицер, бывший на паровозе, встал на площадке у пролета, бросил окурок, вынул револьвер из кобуры и выстрелил себе в голову; тело его свалилось на путь. Кочегар карабкался сзади на буфер, тендер и дрова. Чехи открыли по паровозу стрельбу пачками. Граев взобрался на тендер, где из дров было сложено гнездо для пулемета, и открыл огонь по эшелону.

Пули щелкали в паровозной будке, разбивая стекла. Пока на прямой было безопасно, дальше до перелеска была кривая и обстрел паровоза начался сбоку. С чешской стороны тоже заговорил пулемет. В оконце пулеметного щита Граев видел, что чехо-словаки разбегаются четами[75] по путям, — очевидно, они еще ранее решили занять станцию. Граев крикнул Андрееву, чтобы он «гнал во всю». Паровоз вырвался со станции на кривую, и Граев, чертя по эшелону чехов пулеметом, видел, что падают люди, а в классном вагоне посыпались стекла. Зато и дробный стук пуль по паровозу — градом. И сразу смолкло, когда паровоз юркнул на выемку в лесу. Граев перестал стрелять. Еще пули противника срезали ветки в вышине и потом громко пели рикошетом, но опасность миновала.

— Граев, бандита твоего задело, — крикнул товарищу Андреев.

Граев кинулся с тендера в паровозную будку: на приполке под передним стеклом у реверса лежал, поникнув, Марк — бледный, с закрытыми глазами, рубашка смочена кровью.

Пуля пробила Марку левое плечо на вылет. В Платоновке, где паровоз настиг мурманский маршрут, наскоро перевязанного Марка сдали в околодок на попечение фельдшера и «милосердной сестры». Аня с болезненно сведенным ртом омывала сквозную рану Марка комками ваты. Налагая на раны тампоны и новую повязку по всем правилам «десмургии», фельдшер (он был из петербургской школы военных фельдшеров) утешал Аню:

— Рана хорошая, чистая. Легкие не задеты. Крылышко пробито или оцарапано — не беда, это у него живым манером заживет. Пуля нынче гуманная.

Марк пришел в сознание и молчал, стиснув зубы, только морщился, когда его перевертывали, словно куклу, при перевязке.

Из Вертуновской на Платоновку сообщали, что там казаки, но станции не портят. Мурманцы, узнав, что от Иноковки есть на юг глухая подъездная ветка, решили свернуть туда и выждать время, а если нужно будет, то и биться до последнего. Запас топлива приходил к концу — дровяные вагоны маршрута были почти пусты.

На Иноковке второй декапод прошел треугольник и был прицеплен к хвосту маршрута; сделано это было по совету Граева затем, чтобы поезд без маневров и отцепок мог двигаться в любой момент, если приспеет в том надобность, и в прямом и в обратном направлении. Оба паровоза — и западный и восточный — были под паром и задний по ходу служил бы толкачом[76], тендером вперед. По тому, где у поезда паровоз, обычно узнают, в какую сторону он направляется. Глядя на стоящий мурманский маршрут, теперь никто бы без расспросов не мог сказать, куда — в Москву или в Саратов он направлен, — и в голове и хвосте поезда были пышущие дымом и паром декаподы и смотрели в разные стороны.

Скоростью десять верст в час мурманский маршрут шел по тупиковой одноколейной ветке; рельсы лежали красные от ржавчины, междупутье поросло травой. На тридцать первой версте — брошенный разъезд — раскрыта железная крыша и вынуты из окон рамы. Около станционного здания большой пакгауз для хлеба — пустой, ворота перекосились на петлях и хлопают одной створкой на ветре. Меж сосен на четыре стороны вьются давно неезженные лесные дороги. И тишина кругом — только сосны тихо звенят, обмахивая вершинами жаркое белесое небо.