В штабе 3-й армии, в Люксембурге, нас встретили тепло и приветливо. Генерал Паттон, принимавший в тот день корреспондентов, сделал несколько восторженных комплиментов по адресу Советской Армии, заметив, что верховное руководство советских вооруженных сил умело организует быстрое движение крупных войсковых масс и умно использует большие танковые соединения. Когда Паттон пошутил, что он ожидал нас с востока, а не с юга, корреспонденты и офицеры начали сыпать анекдотами на эту тему.

Рассказывали про какого-то капитана, который, приказывая своим бойцам занять холм, предупреждал: «Да будьте осторожны на восточном склоне. Возможно, что там отдыхают русские». Командир одной из дивизий отдал приказ предоставить тридцатидневный отпуск тем, кто первым встретит и приведет к нему русских. На другой же день двое расторопных солдат привели в штаб дивизии полдюжины русских, бежавших из немецкого плена, и потребовали вознаграждения. Командиру дивизии пришлось издать дополнение к приказу, разъясняющее, каких русских он имел в виду.

Пресс-конференция заняла две-три минуты. На фронте 3-й армии царило затишье. Из ее четырнадцати дивизий только одна вела операции, да и то местного характера. О них-то и рассказал офицер штаба. После него цензор объявил, как обычно, что нельзя упоминать того-то и того-то. Кто-то насмешливо бросил.

— И вообще нельзя упоминать, что мы ведем войну.

Корреспонденты закричали:

— Старо! Мы это еще вчера слышали…

Все же мы отправились в дивизию, которая вела операции на люксембургско-германской границе, севернее городка Эхтернах. Дорога тянулась лесом, высоким, молчаливым и печальным. Совсем недавно здесь шли бои. Клерки, повара и музыканты штаба 12-й группы и 3-й армии сражались в этом лесу, чтобы не пропустить немцев снова в Люксембург. За лесом, упираясь в самые облака, поднимались огромные антенные мачты. Немцы ухитрились захватить радиостанцию, но почему-то решили не разрушать ее перед своим отступлением.

Уже в сумерках мы добрались до передовой линии фронта. Она пролегала по дну глубокого скалистого оврага, который разделял здесь две страны. За скалами нашего склона прятались американцы; на той стороне, в густом лесу, виднелись серо-зеленые блиндажи. Американские минометы и пушки, не переставая, обстреливали их. Среди черных деревьев время от времени взвивалось пламя и клубами вставал белый дым. Блиндажи молчали.

Капитан, командир роты, бил кулаком по мокрому камню, из-за которого мы наблюдали за обстрелом, и ругался. Немцы, но его словам, не откликались на стрельбу, но, когда американская пехота спускалась на дно оврага, пересекала ручеек и начинала карабкаться по склону, немцы открывали бешеный огонь. Отбив атаку, они снова спокойно усаживались и продолжали есть и пить.

— Когда у них кончается жратва, — злобно говорит капитан, — они вылезают из блиндажей, поднимают руки и сдаются. Предполагается, что мы должны взять их в плен, накормить, напоить…

Под покровом темноты мы покинули передовые позиции и вернулись в Люксембург, в нашу гостиницу, полную света, шума и людей. Группа американских корреспондентов собралась в нашей маленькой, но теплой комнате. В один голос они прославляли Советскую Армию, восторгались русским народом, предсказывали вечною американо-советскую дружбу…

Политические события в бельгийской столице (отставка правительства Пьерло) заставили меня наутро выехать в Брюссель. Однако неделю спустя, продолжая нашу поездку по фронту, мы снова явились в Маастрихт, в 9-ю американскую армию (мы не поехали в 1-ю армию: она переформировывалась). Знакомый офицер штаба 9-й армии повел нас в конференц-зал и коротко рассказал, как все союзные армии на Западном фронте ничего не делают. На вопрос, кто же в конце концов действует, подполковник серьезно ответил.

— Русские…

12-й английский корпус, расположившийся на левом фланге американцев, вяло вгрызался в немецкие позиции в направлении на Гейленкирхен. Командовал корпусом генерал Ричи, который так оскандалился еще в Северной Африке… На пресс-конференции в Брюсселе корреспонденты, услышав о медленном продвижении этого корпуса, пожелали узнать фамилию его командира. Офицер, докладывавший о положении на фронте, замялся: публиковать имена командиров запрещалось. «Не для печати, не для печати!» — закричали корреспонденты. После некоторого колебания докладчик, наконец, выдавил: «Ричи». Раздался смех. Австралийский корреспондент Стэндиш во всеуслышание бросил:

— О, это многое объясняет…

Далее на север фронт был неподвижен, как берега Мааса, по которым он тянулся. Лишь около Граве фронт переступал через Маас, образуя так называемый «неймегенский карман», занятый сейчас канадцами. Обладатели «кармана» пытались разнообразить свою унылую жизнь в холоде и сырости раскрашиванием дорожных плакатов. На восточном берегу Мааса, как раз напротив моста у Граве, они выставили огромный красочный плакат, который приглашал всех «пожаловать в неймегенский карман», обещая гостям приятное времяпровождение: «круглосуточная стрельба (двухсторонняя), грязевые ванны (бесплатные) и еженощные концерты (трио — артиллерия, пулеметы, минометы)». Дороги на всем канадском фронте были уставлены различными назидательными нравоучениями. «Лучше вернуться домой с ВиСи [виктори кросс — высокая военная награда], чем с ВиДи» (венерическая болезнь), или «Если хочешь достать сувенир, добудь его у немца, а не грабь своего гражданского союзника».

По всему фронту от Неймегена до острова Зееланд царило затишье. Штабы вывешивали сводки Советского Информбюро о боях на Восточном фронте; оперативники разрисовывали карты жирными стрелами и дугами советского наступления; впервые появились пунктирные линии, связывавшие два союзных фронта. Командование измеряло быстро сокращающееся расстояние между ними. И все же Западный фронт упрямо стоял на месте: немцы фактически боролись только на одном, Восточном фронте.

Почти перед самым концом зимы 21-я группа после долгих приготовлений начала продвигаться к Рейну. Канадцы, собравшие силы в «неймегенском кармане», двинулись на юг между реками Маас и Рейн. 9-я американская армия, вошедшая после арденнского сражения в состав 21-й группы, должна была рвануться прямо на север, навстречу канадцам, по долине между реками Рур и Рейн. Американцы, однако, не рассчитали, что в руках противника еще находилась плотина реки Рур, которая позволяла ему затопить всю долину наступления. В течение нескольких часов немцы разлили перед американцами большое, хотя и неглубокое озеро. Американцы остановились перед ним, ожидая, когда оно высохнет. Немцы получили возможность без большого труда отбросить канадцев.

Новое затишье продолжалось до самого начала календарной весны. Выдалась теплая солнечная погода, долина быстро просыхала, дороги появлялись из-под воды. Союзная авиация целыми днями кружилась над немецкими позициями и их ближайшим тылом, охотилась за вражескими грузовиками, повозками и даже мотоциклетами. Тяжелые бомбардировщики били по важнейшему тыловому узлу коммуникаций: теперь это был Дюссельдорф.

В самом начале марта танковые колонны 9-ой армии легко сбили хилый немецкий заслон, вышли на дороги прирейнской равнины, через два дня прошли крупнейший на западном берегу Рейна город — Мюнхен-Гладбах — и на следующий день достигли Рейна, почти напротив Дюссельдорфа. Немцы сохраняли дня два небольшой плацдарм вокруг городка Нейсс, но потом убрались на восточный берег, не приняв боя. Мосты, минированные заранее, взлетели на воздух.

Все союзные армии, обнаружив отсутствие немецкой обороны западнее Рейна, поспешно двинулись к реке. Канадцы выстроились против Эммериха, 2-я британская армия вышла к Везелю, а 9-я американская растянулась по рейнским изгибам, начиная от Везеля до Кельна, развалины которого были заняты в эти дни частями 1-й американской армии. Одна из танковых колонн 1-й американской армии, поднимаясь вверх по течению, обнаружила недалеко от Бонна одноколейный железнодорожный мост. Танкисты захватили его, перебрались на другую сторону и создали знаменитый ремагенский плацдарм. Это случилось 7 марта.