По черным улицам Реймса — сквозь шторы затемнения пробивались лишь желтые струйки света — мы выбрались на парижскую дорогу, но где-то за городом пропустили поворот и через два часа обнаружили, что находимся на середине пути к Суассону. В Суассоне снова ошиблись, двинулись на Компьен вместо Парижа. Часов в одиннадцать вечера проехали маленький, уже спящий городишко, углубились в знаменитый Компьенский лес, где в 1918 году маршал Фош подписал перемирие с поверженной Германией, а в 1940 году Гитлер подписал перемирие с вишиской Францией. Лес стоял черной молчаливой стеной по обеим сторонам дороги. Снова заморосил дождь, машина стала буксовать на подъемах, за Сен-Лисом она совсем остановилась: кончилось горючее. Американцы долго и придирчиво проверяли наши документы, прежде чем дать горючее. За один месяц немцы научили их порядку больше, чем многие годы армейской тренировки.
Лишь к четырем часам утра мы добрались наконец до Парижа. Лужи, огромные, как озера, заливали его пустынные улицы. Одинокие полицейские, спрятав головы под черные плащи, подобные грачам, торчали на перекрестках. Дорога вывела нас на Орсейскую набережную. Оттуда мы быстро нашли Вандомскую площадь, охраняемую лишь Наполеоном, который продолжал держать свой венок над спящим городом, покрытым снегом.
Ранним утром в мою комнату в «Скрибе» ввалился молодой американский унтер-офицер с знаками корреспондента армейской газеты «Старз энд страйпс». Мы виделись с ним недели две назад в Маастрихте (Голландия), где он просил проконсультировать его обзор о военных событиях на Восточном фронте. Теперь он прибежал за новыми справками. Я помог ему. Газета «Старз энд страйпс» долгое время занимала сравнительно объективную позицию в оценке хода воины. Она публиковала статьи о Советской Армии, о Советском Союзе, о жизни его народов, чтобы сблизить американцев с русскими. Реакционные генералы американской армии раздраженно бурчали о «красноте» газеты, но открыто ее не преследовали. Только к концу войны, когда после смерти президента Рузвельта в американской политике определился резкий крен вправо, генералы открыли поход против газеты, разогнали ее работников с демократическими тенденциями, обрушив дубину дисциплинарных репрессий на наиболее непокорных.
Унтер-офицер был весело и деловито настроен. Он сообщил уйму новостей о жизни «Скриба» — отеля, где находился пресс-кэмп ШЭЙФа, — сказал, что отношения между американцами и англичанами все еще натянуты и что эта натянутость особенно чувствуется в ШЭЙФе, где, кажется, сам «Айк» покороблен той рекламой, которой англичане постарались снабдить свои арденнские подвиги.
За обедом ко мне подсел корреспондент либеральной английской газеты, которого я знал еще по Лондону. Это был пожилой человек, занимавшийся в своей жизни различными профессиями и перепробовавший много политических вер. Он побывал в нескольких партиях, прежде чем объявил себя независимым. Он принадлежал к числу беспочвенных мечтателей, которые ограничивают свой социальный долг именно такими мечтаниями: это ведь ни к чему не обязывает, хотя и дает известное моральное удовлетворение. Но в его искренности сомневаться было нельзя: если он хвалил, то восторженно, если критиковал, то с ядом, сарказмом и ненавистью.
Сейчас он возмущался бездействием, которое фактически наступило на всем Западном фронте. Он точно знал, что немцы снимают с Западного фронта дивизию за дивизией и поспешно гонят их на восток. Теперь даже небольшое усилие на западе, заставив немцев прекратить эти переброски, помогло бы Советской Армии больше, чем крупное наступление весной, к которому готовятся англо-американские союзники и о котором идет столько разговоров. Он критиковал стратегию ШЕЙФа, сваливая все на американцев. Допуская мысль, что 1-я американская армия после арденпского «представления» не способна наступать, англичанин спрашивал: «А что делают остальные шесть союзных армий?»
К нам присоединился корреспондент лондонской газеты «Дейли геральд» Мэтьюз. Он внимательно выслушал нашего общего знакомого, потом обратившись ко мне, спросил, не слышал ли я о переговорах между Рундштедтом и Эйзенхауэром. Слухи об этом действительно носились среди нескольких сот обитателей «Скриба». Одни утверждали, что адъютант Рундштедта прилетел в Париж со специальным письмом от немецкого командующего, который предлагал перемирие. Другие уверяли, что это был сын Рундштедта. Все, однако, сходились на том, что германская генеральская клика предложила Эйзенхауэру открыть союзникам Западный фронт. Единственное условие, которое выдвигали немецкие генералы, заключалось в том, чтобы западные союзники позволили немцам забрать свои войска с запада для отражения советского наступления. Эйзенхауэр, как говорили корреспонденты, связанные с ШЭЙФом, отказался обсуждать с немцами какие бы то ни было условия. Однако командующий союзными войсками на западе посоветовал немецким генералам поступать так, как они считают для себя более выгодным, то есть они могли открыть фронт западным союзникам, но без каких-либо условий.
Работники штаба Эйзенхауэра отказывались говорить на эту тему. Бригадир Фурд (разведка ШЭЙФа), выступивший вечером того же дня с докладом в пресс-кэмпе, не ответил на вопрос Мэтьюза о переговорах. Он отказался подтвердить или опровергнуть циркулирующие слухи.
На доклад бригадира Фурда собралось несколько сот человек: военные корреспонденты, оперативные офицеры штаба Эйзенхауэра, генералы. Большой конференц-зал пресс-кэмпа в первом этаже отеля «Скриб» был набит битком. Доклад был закрытым, — но бригадир Фурд обещал дать общую картину военного положения на западе после отражения немецкого контрнаступления в Арденнах, и поэтому штабные офицеры даже дальних армейских соединений приехали в Париж.
Свое сообщение Фурд начал указанием на то, что русское наступление в Польше серьезно изменило общеевропейское военное положение в целом. Прорыв русских выбил из рук немецкого командования инициативу, которую оно во время атак в Арденнах захватило на Западном фронте впервые с момента его возникновения. Эта инициатива позволила немцам парализовать активность всего союзного фронта, хотя по числу людей и по массе техники он в несколько раз превосходил немецкие силы на западе.
Бригадир подробно разобрал причины провала замыслов противника в Арденнах, подчеркнув стойкость американских окруженных частей и господство союзников в воздухе. Немецкое командование не сумело развить успехи своего прорыва в Арденнах, нанести более серьезный удар союзникам потому, что советское наступление заставило Гитлера начать поспешную переброску на восток самой боеспособной и технически наиболее оснащенной 6-й танковой армии СС. Эта армия совершенно исчезла с Западного фронта уже к 20 января. Вслед за ней стала уходить 5-я немецкая танковая армия, которая сумела оторваться от союзных авангардов около недели назад (доклад Фурда состоялся 31 января 1945 года).
Немецкое командование на западе занялось переформированием своих частей. Боеспособные дивизии в спешном порядке отправлялись на восток.
Докладчик был удивлен тем обстоятельством, что германское командование перебрасывало на восток войска с Западного, а не с Итальянского фронта, где оно легко могло бы «сэкономить» 10–12 дивизий. Он полагал, что противник, напуганный советским наступлением, оголил Западный фронт в надежде прикрыть его войсками из Италии. Пока же Рундштедт вытягивал свои войска вдоль всего фронта тонкой цепочкой, которая во многих местах прерывалась, образуя большие бреши.
Картина, нарисованная бригадиром Фурдом, была настолько оптимистической, что слушатели поставили вопрос о сроках окончания войны в Европе. Союзники могли немедленно нанести удар немцам, смести жалкую цепочку Рундштедта и ринуться навстречу русским, лавина которых подкатывалась уже к Одеру, а в ряде мест даже переправилась через него и вела бои на заодерских плацдармах. Бригадир отвечал уклончиво. Он обещал в ближайшие дни лишь очистить последний кусок французской земли в районе Кольмара. Фурд отводил на эту операцию две недели. Нелишне заметить, что «кольмарский мешок» был очищен через два дня после пресс-конференции.
