— Пока я только француженка!..

Я снова услышал это восклицание на самой границе Нормандии и Бретани примерно шесть недель спустя. Следуя за авангардом американских танков, мы пересекли речонку, отделяющую Бретань от Нормандии. В первой же деревушке на берегу нас встретила небольшая толпа французских крестьян. Они пытались приветствовать танкистов, но вид быстро идущих танков с закрытыми люками не вдохновлял на изъявление восторгов перед освободителями. Мы оказались первыми союзниками, которым освобожденные бретонцы могли излить свои чувства. Старик-огородник, принесший в корзине под капустой две розы — белую и красную, достал оба цветка, долго перебирал их в руках и, наконец, подарил красную розу советскому подполковнику, а белую — английскому капитану.

Старая женщина принесла трехцветное французское знамя, которое хранилось у нее. Когда ее спрашивали, как она осмелилась прятать его, старушка задорно отвечала:

— Я — француженка!

Молодые парни полезли на пожарную каланчу, чтобы водрузить знамя. Они долго возились со старым флагштоком. Толпа напряженно следила за каждым их шагом. Наконец знамя повисло в неподвижном горячем воздухе, яркое под палящим солнцем. Старая женщина ласково смотрела на него, как смотрят на любимых и удачливых детей, и повторяла:

— Я — француженка…

Тремя днями позже, направляясь снова в Бретань, мы застряли у въезда в Авранш. В город входила французская танковая дивизия Ле-Клерка. Она прошла с союзниками весь путь от Северной Африки до Бретани, хотя опоздала к первым боям в Нормандии. Дивизия была сформирована из людей, которые начали борьбу с немцами до прихода союзников в Северную Африку. Некоторые ее бойцы и особенно офицеры дрались против немцев с оружием в руках во время гражданской войны в Испании. Когда англо-американские войска вторглись в Африку, дивизия быстро пополнилась за счет решительных солдат и офицеров французской африканской армии. Вопреки стараниям Ле-Клерка, дивизия была «левой» — прослойка коммунистов среди ее солдат и офицеров оказалась очень большой. Время от времени Ле-Клерк кричал: «Мои собственные большевики», но пожаловаться не мог — дивизия дралась отлично!

Население Авранша восторженно встречало патриотов. Девушки засыпали цветами танки и бронетранспортеры. Женщины стаскивали за ноги солдат, отважившихся влезть на броню машин, целовали и обнимали их. Солдаты были взволнованы не меньше встречающих. От самого Шербура до Авранша они не видели живых французов. Они двигались через разрушенные города и деревни, над которыми стоял страшный запах трупного тления, они проходили меж пустынных полей и мертвых садов. Встретив первых французов, они смеялись от радости и плакали от горя: верные сыны Франции возвращались на растерзанную врагом и войною родину.

Наша машина попыталась протиснуться между танками и тротуаром. Солдаты, видимо, обратив внимание на нашу английскую форму, громко спрашивали:

— Англичане?

— Нет, русские.

Рослый и рыжий, как подсолнух, капрал вскочил на башню «шермана» и, потрясая над головой кулаками, заорал:

— Да здравствует Советская Россия!

Толпа, поддержанная солдатами, поднимая сжатые кулаки, ответила мощным и дружным:

— Да здравствует!..

— Да здравствует Советская Армия!

— Да здравствует!.. Да здравствует!..

Запыхавшаяся девушка подбежала к нашей машине с букетом цветов, потянулась было к дверце, но потом быстро отдернула букет, отобрала только ярко-красные цветы и вручила их нам торжественно и молча.

Встреча в Авранше взволновала, но не удивила нас. Мы узнали об истинном отношении французского народа к героической борьбе Советского Союза против немецких захватчиков на второй день после нашего приезда в Нормандию.

Французский офицер связи в Байе, торопливый и рассеянный, говоривший по-английски с чудовищным акцентом, пригласил нас поехать с ним на какой-то заводик. Он хотел показать живых русских живым французам. Офицер был на этом заводике утром. Когда он случайно обмолвился, что в Байе находятся двое советских военных людей, слушатели с типичной французской экспансивностью стали аплодировать и кричать: «Да здравствует Советская Армия. Да здравствует Сталин!» Мы думали тогда, что офицер связи, желая быть приятным, кое-что прибавил. Однако последующие несколько дней показали нам, что это не только могло быть, но именно так и было.

С каждым новым днем мы снова и снова убеждались, какой популярностью пользовалась славная Советская Армия и какое восхищение вызывал самоотверженный русский народ среди рядовых французов даже в далекой Нормандии. Врачи больницы в Байе тайно приняли, укрыли и вылечили двух советских военнопленных, раненных немецкими часовыми при побеге из лагеря. Виселица угрожала врачам, но они не остановились перед этой угрозой. Французские парни с таким же упрямством сдирали антисоветские плакаты, с каким немцы и фашистские прихвостни наклеивали их. В Шербуре такой плакат был приклеен к стене арсенала, где постоянно стоял часовой. В одну из штормовых ночей часовой оказался убитым, а плакат содранным. Часовых продолжали ставить у этой стены, но плакатов на нее, уже не наклеивали.

Нам, двум советским военным корреспондентам, двум «русским из Москвы», приходилось принимать самые различные знаки французского восхищения и благодарности, адресованные Советской Армии. Нам вручали простые и сердечные послания с коротким адресом: «Сталину, в Россию», нас обнимали и целовали, приговаривая: «Это — Советской Армии».

Французские патриоты, как мы убедились несколько позже, знали о мужестве и самоотверженности русского народа не понаслышке. Они видели, как немецкие дивизии, затопившие сначала Францию, убывали, отправляясь на восток, откуда они никогда не возвращались. По мере приближения могучего потока советского наступления от берегов Волги к Неману и Висле они физически ощущали ослабление немецкой хватки на горле французского народа. Каждый удар Советской Армии по немцам рождал у французов новую надежду на скорое освобождение, вселял бодрость и веру в победу. Поэтому не было ничего удивительного в том, что сердце французского народа билось в унисон с сердцами русских людей.

В полдень 22 августа парижское радио объявило, что столица Франции освобождена внутренними силами сопротивления. Весть эта застала нас в грязной гостинице Алансона, где мы коротали дождливые дни. Штаб соседней американской дивизии не имел ни малейшего представления о том, что происходит в Париже. В штабе 5-го американского корпуса, который мы разыскали следующим утром в окрестностях Манта, знали не больше. Полковник оперативного отдела любезно объяснил, что передовые части французской дивизии, получившей приказ прорваться к Парижу на помощь восставшим парижанам, должны находиться в Версале. Но там ли она уже или еще нет, полковник сказать не мог. Он не советовал корреспондентам пробиваться к Версалю: дорога пока опасна.

Мы все же решили ехать: каждому хотелось поскорее узнать историю освобождения Парижа. Но нашей решимости хватило ненадолго. На пустынной окраине городка Пиллье, где-то западнее Версаля, наша колонна (несколько «джипов» и штабных машин) была остановлена громыхавшей машиной молочника. В ее болтающемся кузове стоял вихрастый парень и самозабвенно палил из винтовки куда-то назад, не то в лес, не то в небо, покрытое низкими тучами. Было совершенно очевидно, что парень занят чисто звуковыми эффектами, но корреспонденты и сопровождавшие нас офицеры оказались загипнотизированными этой грозной картиной. В сгущающихся сумерках, когда очертания предметов становятся рысплывчатыми и даже фантастичными, а звуки, напротив, яркими и отчетливыми, мы долго стояли на улице тихого городка и обсуждали, что делать, пока не решили, наконец, ретироваться и поискать наутро счастья на более безопасной дороге.

Утром, совершив стокилометровый пробег по рокадным дорогам, мы выбрались на шоссе Шартр — Париж, быстро достигли Рамбуйе, а оттуда направились в Рошфор. Изредка мы обгоняли автоколонны: мотопехота французской танковой дивизии подтягивалась к окрестностям Парижа. День выдался ясный, погожий. Население деревушек и городков, высыпавшее на улицы, приветствовало французскую пехоту с дикой восторженностью. Парни бросали работу и, схватив ружье, пистолет или просто топор, устремлялись за грузовиками и солдатами. Они были готовы ввязаться в драку с немцами: любое оружие годилось в дело!