Она знала, что кто-то кого-то убьет, и от этого ей было тревожно. Но так должно быть, не зря ведь она купила детектив. Вот-вот случится. Как же иначе? С. тихонько ушла на кухню и снова села у кухонного столика, на котором лежали готовые блинчики (осталось только начинить их сырковой массой). Прочла несколько страниц: герои по-прежнему разговаривали и ходили на прогулки. Еще несколько страниц она пролистала и невольно задержалась на одной фразе: «Сегодня вечером я хотел бы быть Ведущим, — сказал Лонгфелло и оглядел собравшихся».

С. быстро закрыла книгу с неясным чувством вины, злясь на себя так, будто позволила, чтобы ее обманули.

Всю вторую половину дня она просматривала газеты за минувшую неделю, потом устроила стирку. Дети тихонько улизнули. Муж утонул в мерцающем свете телевизора.

Незаметно наступил вечер — долгий, пустой, он будто выпал из потока времени и в тревожном ожидании повис над городом. С. смутно ощущала, что должна что-то сделать, совершить нечто очень важное. Уютно устроившись в спальне на застеленной кровати, она стала размышлять. Вскоре пришло простое решение. Она надела плащ и туфли. В гостиную на первом этаже проникла без труда. Она хорошо знала, где что находится. На столе стояли пустые коньячные рюмки и пепельница, забитая окурками. На лестнице была ковровая дорожка, и ей удалось подняться наверх бесшумно. Минуя второй этаж, она лишь покосилась на ряд закрытых дверей, плохо различимых в темноте. Которая из двух комнат под крышей спальня Ульрики, она не знала. Рискнула. Открыла дверь, петли негромко заскрипели. Когда глаза привыкли к отливающему медью полумраку (снаружи, в парке, еще горели фонари), разглядела маленький коридорчик; он вел в библиотеку, где посередине стоял огромный письменный стол, а в камине тлели темно-красные угли. За раздвижными дверьми должна быть спальня. Двери оказались приоткрыты — С. почти не задела створки. Ее взору предстало печальное, в сущности, зрелище: старуха спала, широко открыв беззубый рот. Она была практически лысая. Тело напоминало почерневшую шкурку от банана. На туалетном столике в стакане лежали зубы Ульрики, поблескивая, как настоящие, в свете парковых фонарей. Только они здесь и казались живыми. Над зубами с победоносной спесью возвышался седой парик с тщательно уложенными локонами (этим, наверное, занималась фрейлейн Шацки). С. осмотрела спальню и, не обнаружив ничего подходящего, вернулась в библиотеку. Подошла к письменному столу. Отыскала взглядом продолговатый острый предмет — нож для разрезания бумаг, небольшой, изящный, с узорной рукояткой. Пальцы ощутили выпуклости узора и округлую, приятную на ощупь поверхность самоцветов. Бирюза, подумала она.

Вернувшись в спальню, С. осторожно присела на край кровати. Когда она заносила нож, Ульрика, видимо движимая инстинктом самосохранения, проснулась — по крайней мере открыла глаза.

— Что? — бессознательно спросила она, и тогда С., отвернувшись, нанесла удар.

Она удивилась, как это просто. Нож чуть-чуть задержался на чем-то твердом, а потом вошел до конца, точно в масло. Ульрика испустила дух, не дождавшись ответа на свой вопрос.

С. больше не хотела иметь с этим ничего общего. Ее переполнило отвращение к этому мертвому телу, к этому дому, к самой себе. Жестом, известным по детективным фильмам, она вытерла рукоятку ножа о постель и вышла. Задвигая за собой большие стеклянные двери, еще услышала отголосок спускаемой где-то в туалете воды.

На следующее утро, едва проснувшись, она сварила себе чашку крепкого ароматного кофе, съела, стоя, холодный блинчик и с ощущением блаженства устроила поудобней подушку. Муж еще спал, как-никак было воскресенье. Она раскрыла книгу.

— Этого не может быть, — сказала Анна-Мария. — Это какой-то кошмар.

Фрейлейн Шацки беззвучно рыдала, закрыв лицо мокрым платком.

— А знаешь, что мне приходит в голову, — начал Лонгфелло, наплевав на приличия и обращаясь к мадам дю Лак на «ты». — Знаешь, что это значит? Это может быть только один из нас.

— Да вы не иначе как спятили! — взвился Фрюхт, балансируя на грани истерики. — Мы все спали…

— В том-то и дело, мсье Фрюхт: ни у кого из нас нет алиби. Мы все спали в своих комнатах, никто никого не видел, об этой ночи ничего нельзя сказать.

— Мог кто-то войти снаружи, да-да, конечно! — Фрюхт от возбуждения так и подскочил. — А прислуга, эта подозрительно угрюмая фламандская чета?

— У них был выходной, — всхлипнула фрейлейн Шацки.

— Они могли вернуться. Она, то есть Ульрика, хорошо с ними обращалась? Может, она им не платила? Может, издевалась, а они много лет таили обиду, но в эту ночь… в эту ночь чаша переполнилась, им не под силу больше стало сносить унижения, они не смогли…

— Довольно, мсье Фрюхт, это звучит слишком пошло, — процедила сквозь зубы Анна-Мария. — Нам нужны не домыслы, а факты. А вы, вы почему молчите? — повернулась она к Лу.

Лу встал, закурил сигарету и пожал плечами.

— Это какой-то фарс, — произнес он флегматично и совершенно спокойно. — Она все и придумала. Это розыгрыш, неужели не ясно? Возможно, сейчас она подслушивает сверху и помирает со смеху.

Фрейлейн Шацки зашлась в рыданиях.

— Ее убили, убили, убили! Зарезали, как скотину!

От такого сравнения Лонгфелло слегка передернуло.

С. встала и, не отрываясь от книги, пошла на кухню еще за одним холодным блинчиком.

По дороге заглянула в комнату сына. Он спал одетый.

— Фрейлейн Шацки, вы позвонили в полицию? — спросила Анна-Мария, протягивая ей рюмку коньяка.

Зубы секретарши противно звякнули о стекло.

— Нет. Мистер Лонгфелло…

— Я подумал, сначала надо выяснить все, что мы сможем, самостоятельно, — сказал Лонгфелло и принялся расхаживать взад-вперед по гостиной. — В конце концов, мы цивилизованные люди. Полагаю, следует рассказать друг другу все, что нам известно об этой ночи. Во-первых, кто последним видел Ульрику?

— Я. — Фрейлейн Шацки, будто школьница, подняла руку. — Я помогла ей лечь и потом еще какое-то время причесывала, причесывала… парик.

— Какой парик? — спросил Фрюхт.

— Она носила парик, вы разве не замечали? — со злостью бросила Анна-Мария.

— А что, должен был?

— Вы писатель и должны обращать внимание на подобные вещи.

— Что общего между париком и тем, что я писатель? Чушь!

Муж беспокойно заворочался и потянул одеяло. С. в последний момент успела подхватить чашку. Вчерашнее пятно скорбно темнело на белом пододеяльнике. С. выяснила, что вечером после игры в Убийцу почти все в одно и то же время поднялись наверх. Только Фрюхт еще заварил себе вербену, но и он отправился прямо в свою комнату. Ничего подозрительного он не заметил.

— Помню, на столе оставались окурки, но я подумал, что прибираться здесь — не моя забота.

— Любой из нас мог среди ночи встать, подняться на третий этаж и сделать это. Любой, — сказала Анна-Мария. — Это-то и ужасно.

— Можно мне пойти на нее взглянуть? — вдруг спросил Лу. — Не верю, что она мертвая. Она была слишком умна, чтобы позволить убить себя в собственной постели. При ее уровне интеллекта это как-то странно. — И, не дожидаясь ответа, направился к лестнице.

Все встали и пошли за ним.

— Возможно, на месте преступления остались какие-то улики, — сказал Фрюхт. — Мы обязаны проследить, чтобы никто ничего не трогал.

— Это вам не ваш детективный роман, — раздраженно прошипела Анна-Мария.

С. поставила пустую чашку на пол и продолжала читать. Щеки ее горели.

Лу, склонившись над убитой, приложил ухо к ее плоской груди.

— У нее на голове парик, — с упреком заметил Лонгфелло. — Раньше его не было.

— Это я надела. Она никогда не появлялась на людях без парика, — виновато объяснила фрейлейн Шацки.

Лонгфелло укоризненно на нее посмотрел:

— Вам не следовало ничего трогать.

— Я больше ничего не трогала. Ничего! — Компаньонка прижала руку к груди.

Лу носовым платком взял лежавший на постели нож для разрезания бумаг и тщательно его изучил.