Девушки постояли возле него, пока не убедились, что профессор принялся за еду. То, что он ел, профессору не понравилось, все было какое-то безвкусное, и есть сразу расхотелось. Он пару раз ткнул вилкой в клецки и вытер губы бумажной салфеткой. Подошел к стойке, протянул девушке банкноту. Та дала ему сдачи большую сумму — так, по крайней мере, решил профессор: много банкнот и целую кучу монет. Он вышел на улицу, стараясь побыстрее забыть этот «Bar», чувствуя себя осмеянным, жалким. Ему захотелось снова очутиться дома на одиннадцатом этаже, телефон наверняка уже заработал. Он увидел автобус, который появился из-за угла и остановился метрах в десяти от него. Люди, толкаясь, выходили и входили. Поддавшись внезапному порыву, профессор вскочил внутрь. Автобус тронулся. И тут профессора бросило в жар — автобус поехал совсем не туда, куда, по его мнению, должен был. Он проворно развернулся на площади, въехал в короткий туннель, а потом вдруг оказался на мосту, и профессор Эндрюс увидел внизу реку, по которой неторопливо плыли льдины. Ему стало казаться, что люди смотрят на него с неприязнью, поэтому он постарался взять себя в руки, не подавать виду, что неожиданная выходка автобуса его напугала. Кроме того, у него не было билета. Если на улицах стоят солдаты, за это можно угодить в тюрьму. Да, ему приходилось слышать о случаях, когда люди навсегда пропадали в тюрьмах Азии. На первой же остановке он выскочил и пошел обратно. Дул сильный ветер. Пришлось завязать под подбородком тесемки шапки-ушанки. Нос у него почти заледенел. Наконец профессор вышел на знакомую площадь и отыскал дорогу домой. От холода он не чувствовал собственных пальцев и едва ли не бежал. В глаза ему бросилась витрина, освещенная ярче других. Профессор подошел к ней — скорее соскучившись по краскам и свету, чем из любопытства. Это был магазин, самый настоящий магазин, где полки пестрели разнообразными товарами. Сквозь зарешеченное стекло он видел бутылки со знакомыми этикетками, банки, сладости, одежду, игрушки. Было еще не поздно, но магазин оказался закрыт. Профессор попытался прочитать табличку с часами работы. Он понимал, что время рабочее, и магазин должен быть открыт, но тем не менее… Профессор с разочарованием продолжал смотреть сквозь стекло. Мимо прошел человек, который нес крохотную елочку. Он что-то сказал профессору и рассмеялся. Профессор ответил ему улыбкой, но мужчина пошел дальше и вскоре исчез.
Человек, несущий деревце. Это какой-то знак, профессор не знал — какой, его разум внезапно отказался от мышления символического, психологического, ясного. Его обуяли какие-то смутные, неоправданные чувства. Например, злость, которую сменяло детское отчаяние. А потом вдруг где-то внутри зазвучал тихий смех. Демонический. Профессор Эндрюс достиг большого мастерства в оценке собственных эмоций, он долго этому учился. Но сейчас это умение показалось ему совершенно ненужным. К тому же он спохватился, что за два дня не произнес ни одной разумной фразы, за исключением той, с которой обратился к прохожему, и жалобного: «Eat, eat, food».
На следующий день, убедившись, что телефон по-прежнему молчит, он нашел поблизости маленький магазин, который работал. Этот магазинчик отличался от вчерашнего. Там были только бутылки с чем-то прозрачным, возможно с водкой, и горчица. На полках расставляли баночки со свекольным салатом. Он понял — придется купить что есть. Когда он выходил, привезли хлеб, и в магазин за несколько минут набилось полно людей. Профессор встал в очередь, и продавщица, ничего не спрашивая, протянула ему буханку; он расплатился и отошел. Но его тянуло к людям, в тепло толпы, извивавшейся в длинных очередях, и не хотелось сразу возвращаться в тесную и пустую квартиру. Он остановился возле расставленных прямо на тротуаре металлических столов, у которых люди покорно стояли в очереди. Смотрел на их лица, искал среди них Гошу, может, она была где-то здесь. Люди мрачно молчали. Серьезные, напряженные, как будто не выспавшиеся.
Стояли, притопывая на месте. Самый унылый народ в мире. Но все же он остановился рядом. Нет, не потому, что ощущал потребность в их обществе, а потому что от них исходило привычное человеческое тепло. Морозный воздух согревался от их дыхания. Профессор смотрел на закутанных продавщиц, которые вылавливали из больших бочек крупных серых карпов. Бросали их прямо навесы. Рыбы трепетали на морозе. Продавщицы спрашивали у каждого покупателя одно и то же, что звучало, как припев, как мантра. Ухо профессора Эндрюса уловило мелодию этого гимна, и теперь в голове вертелось: «Живую? На месте?» О значении слов он мог только догадываться. Когда покупатель кивал, продавщица ударяла рыбу гирей по голове. Рыбы находили свой последний приют в разинутых пастях веревочных сеток.
Его передернуло. Ему казалось, что он стал участником религиозного обряда. Убийство рыбы. «Живую? На месте?» — повторяющиеся слова завораживали его. Вдруг ему захотелось включиться в ужасный круговорот и отойти с мертвой рыбой в сетке, как все. Не отдавая себе отчета в том, что делает, он встал в очередь, но, увидев четверых солдат с собакой, опомнился. Ему даже стало стыдно. Люди в молчании отводили взгляд от солдат. Теперь они смотрели себе под ноги или куда-то в сторону. Профессор с тоской подумал о своем кабинете в Лондоне, о книжках и тепле электрокамина.
Возле его дома на автостоянке продавали новогодние елки. За ними тоже выстроилась очередь, но намного короче очереди за карпами. Профессор купил елку. Теперь, шагая домой с елочкой под мышкой, он выглядел, как все. От этого вдруг стало радостно. Он посвистывал. Войдя в свою чужую квартиру, он сел за стол прямо в пальто и ушанке и открыл бутылку с прозрачной жидкостью. Это был уксус. «Боже мой, — подумал профессор, — невозможно, чтобы это происходило на самом деле. Я схожу с ума. Со мной творится что-то странное». Он пытался вспомнить, когда именно это началось, но разум отказывался ему повиноваться. Все, что профессору удалось вспомнить, — это аппетитные сэндвичи в самолете.
Профессора удивляло, что он так много думает о еде; его мозг, привыкший к располагавшимся в нем с комфортом четким идеям, абстрактным понятиям, с трудом принимал подобные мысли. Бутерброды сменились видом зарешеченного магазина с уставленными товаром полками. «Вот смешно! Нет, это просто невероятно», — думал профессор, веселясь и недоумевая. Он прислонил елку к стене в комнате и рассматривал тонкие аккуратные веточки. С неудовольствием подумал о том, что нужно что-то предпринять, начать действовать.
Он взял сумку, погасил свет, в последний раз окинул взглядом комнату и захлопнул дверь. Спустившись на лифте вниз, попытался засунуть ключ в почтовый ящик. Он был готов на все. Нужно найти посольство. Другого выхода у него нет. Возле дома он наткнулся на мужчину, который, несмотря на мороз, расчищал лопатой дорогу. Мужчина слегка поклонился и сказал что-то — наверное, поздоровался. Профессор внезапно почувствовал прилив сил и, недолго думая, удивляясь самому себе, рассказал ему о событиях последних двух дней. О том, что поселился наверху, так как приехал из Лондона читать лекции, что сопровождающая его дама должна была позвонить, но телефон сломался; про танк во дворе, про закрытый магазин, автобус, елку, уксус в бутылке. Мужчина стоял и внимательно следил за его губами. Лицо у него было непроницаемым.
Потом профессор очутился в тесной квартирке, битком набитой вещами. Передвигаться между ними было непросто. Он сидел за низким столиком, пил чай из стакана с пластиковой ручкой и то и дело осушал рюмку, немедленно наполнявшуюся вновь. Водка имела странный фруктовый привкус. Она была такой крепкой, что каждый глоток обжигал профессору нутро. Словно со стороны он слышал, как рассказывает мужчине и его жене (она появилась тут же, полная и розовощекая, с горячей колбасой, аппетитно разложенной на тарелке) о своей психологической школе, об Основателе, о предчувствиях, о том, как развивается человеческая личность. А потом вдруг занервничал, вспомнил про посольство, начал взволнованно повторять: «Embassy, British embassy». «War»[26], — ответил ему мужчина и схватил обеими руками воздух так, что из него едва не материализовалась винтовка. Потом присел, сощурился и издал звук, изображающий выстрел. Он обстрелял увешанные вьющимися растениями стены и повторил: «War». Профессор, пошатываясь, направился в туалет, но попал на порог кухни. На столе он увидел сложный химический аппарат, весь в трубочках и краниках. От резкого запаха профессору сделалось нехорошо. Хозяин деликатно подтолкнул его в сторону ванной. Профессор закрыл за собой дверь, а повернувшись, обнаружил, что в ванне плавает огромная рыбина. Живая. Он не поверил собственным глазам. Держась за пуговицу на брюках, смотрел в рыбьи глаза. Ее взгляд парализовал профессора. Рыба лениво двигала хвостом. Над ванной сушилось белье. Профессор простоял так минут пятнадцать, не в силах сдвинуться с места, пока встревоженный хозяин не начал колотить в дверь. «Шшшш», — шикнул на него профессор. Они с рыбой смотрели друг другу в глаза. Это было ужасно и в то же время приятно, исполнено особого смысла — и совершенно бессмысленно. Он боялся и каким-то непостижимым образом чувствовал себя счастливым. Рыба была живая, она шевелилась, толстые губы выговаривали какие-то беззвучные слова. Профессор Эндрюс прислонился к стене и закрыл глаза. Ах, остаться в этой маленькой ванной, в чреве большого дома, внутри ледяного города, избавиться от слов, не понимать и не быть понятым. Смотреть в самую глубину плоского, идеально круглого рыбьего глаза. Никуда отсюда не выходить.
