Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Тогда он достал шахматы. К своему облегчению заметив их среди нескольких растрепанных книжек, стоящих в застекленной тумбе под телевизор. Шахматы, кстати, тоже входили в собрание мантр «А помнишь, как…».

Обычно они играли в сосредоточенном молчании, без спешки, одну партию растягивая порой на несколько дней. Он принялся расставлять черные фигуры — он всегда играл черными, она закурила, и в этот момент он почувствовал острую, как укол, злобу: он не переносил, когда она курила в доме. Но промолчал. На сей раз обошлось.

Вначале как всегда быстрый розыгрыш дебюта; первую партию играли не особо раздумывая, почти механически переставляя фигуры, заранее предвидя каждый следующий маневр партнера. Она вдруг подумала, что ей досконально известен ход его рассуждений, и это ее ужаснуло. К горлу подступила легкая тошнота — вино было сухим и чересчур терпким. Партию она ему уступила, и он догадался — поддалась нарочно. Притворно зевнул.

— Давай сыграем еще, но только не абы как, по-настоящему. Помнишь, как однажды мы играли неделю напролет? — спросила она, снова расставляя фигуры.

— Ага, в рождественские каникулы, у твоих родителей, — подхватил он. — Вдруг начался снегопад, и мы не могли выехать — так все завалило снегом.

Сразу вспомнился запах холодной комнаты, куда ее мать выносила блюдо с праздничным пирогом, прикрытым чистой тряпицей.

Они сделали по два хода, и игра застопорилась. Следующий ход был его, и она вышла покурить на веранду. Через стекло ему были видны ее хрупкие плечи под пуховым платком. Когда она вернулась, он все еще сидел задумавшись.

— Может, на сегодня достаточно? — спросила она.

Он согласно кивнул.

— Ну так что, пойдем спать?

В ее голосе ему послышалась все та же наигранность, будто для нее было делом принципа, чтоб этот простой вопрос прозвучал как можно непринужденнее.

— Угу, только узнаю погоду на завтра, а потом постелю.

Он включил телевизор, стало как-то привычнее. Напряжение спадало — каждый, наконец, занялся своим делом. Он открыл еще банку пива. Защелкал кнопками пульта, перескакивая с канала на канал. Целиком уйдя в себя.

Она пошла помыться перед сном.

Электрический рефлектор быстро нагревал небольшую ванную. Она расставила на полочке под зеркалом несколько баночек с кремами и прочие женские мелочи. Придвинув лицо вплотную к зеркалу, внимательно изучала тоненькие ниточки красных прожилок на щеках. Потом дотошно рассмотрела кожу на шее и груди. Глядя себе прямо в глаза, ваткой смыла косметику. И лишь раздевшись донага, вспомнила, что ванны здесь нету, ванна была в городской квартире, тут только неудобный душ за виниловой занавеской, разрисованной морскими раковинами. Она готова была разрыдаться, но, злясь на себя, подумала: это истерика. Кто же станет плакать из-за отсутствия ванны.

Тихо войдя в спальню, она увидела, что ничего не постелено — пододеяльники с наволочками так и лежат на стуле аккуратной стопкой, холодные и скользкие. Снизу доносился бубнеж телевизора. Вне себя от накрывшей ее, словно лавиной, злости, она начала запихивать одеяло в пододеяльник, возясь с непокорными уголками, и физическому усилию вторил бушевавший в ней гнев: теперь они гремели на два голоса. Она было подумала, что это просто ни на что конкретно не направленный приступ слепого бешенства, но внезапно, к ее немалому удивлению, гнев — словно в мультике — сперва обратился в клинок, острие которого было нацелено вниз, на кресло, в котором сидел мужчина с банкой пива, а потом роем рассвирепевших пчел ринулся по деревянным ступенькам в гостиную. С порога, где она стояла, был виден только профиль мужчины, и на какое-то мгновение ей вдруг почудилось, что материализовавшийся гнев со всей силы ударяет ему в висок: мужчина застывает в оцепенении, а потом бессильно откидывается в кресле. Мертвый.

— Эй, ты не мог бы помочь? — крикнула она сверху.

— Сейчас приду, — ответил он и нехотя встал, не отрывая глаз от экрана.

Пока он подымался наверх, она уже успокоилась. Несколько раз глубоко вздохнула.

— Мыться будешь? — спросила она абсолютно спокойным голосом.

— Нет, я принял душ перед отъездом.

Она лежала на спине в неприятно холодной постели, казавшейся даже слегка влажной. Он пошел потушить свет. Она слышала, как он закрывает дверь на веранду, шуршит мешком для мусора, заправляя в ведро чистый. Потом он разделся и лег на свою сторону кровати. Некоторое время они не шевелясь лежали рядом, затем она придвинулась и положила голову ему на грудь. Он погладил ее обнаженное плечо с отеческой нежностью, но с каждым поглаживанием нежность будто куда-то испарялась — прикосновение становилось всего лишь прикосновением, ничем больше. Он перевернулся на живот, а она положила ему руку на спину, как если бы хотела придержать. Так они засыпали уже давно. Рената, заворчав, устроилась у них в ногах.

Он встал первым, чтобы выпустить собаку. В открытую дверь ворвалась струя студеного воздуха. Он постоял, посмотрел, как Рената, припустив к морю, спугнула по пути двух чаек и, сделав свои дела, вернулась в дом. Ветер с моря налетал шквалистыми порывами. Он поставил чайник на газ и в ожидании, пока тот закипит, прошел в гостиную, мельком глянув на разложенную шахматную доску, — проверил, не осталось ли в камине тлеющих углей, но огонь потух окончательно. Залив кипятком кофе, добавил молока и сахару — для нее. С кружками поднялся наверх и снова залез в теплую постель. Пил свой кофе сидя, опершись на спинку кровати.

— Мне приснился целый самолет с пирожными, одни «наполеоны», — сказала она хриплым со сна голосом. — Уже выпал снег, но какой-то розовый.

Он не знал, что на это сказать. Ему редко что-нибудь снилось, а если он и видел сны, они не поддавались пересказу. У него попросту не хватало слов.

После завтрака он достал фотоаппарат, протер оба объектива — они собрались на прогулку.

Натянули на себя все теплые вещи, какие были с собой, — пуховые куртки, высокие сапоги, шарфы и перчатки. Побрели берегом моря по направлению к дюнам, туда, где кончались дощатые домики и начиналось царство трепещущей на ветру высокой травы. Он присел на корточки и сфотографировал кучку выброшенных морем веток, похожих на ребра какого-то животного. Потом, глядя в видоискатель, повертелся в разные стороны. Она немного опередила его и шагала теперь по самой кромке воды, оставляя вмятины следов, которые тут же слизывало море. Рената то и дело притаскивала длинные палки, подталкивая носом ей под ноги. Но как только она протягивала к палке руку, Рената, не желая расставаться с добычей, глухо ворчала.

— Как я могу бросить тебе палку, если ты, дуреха, меня к ней не подпускаешь, — сказала она собаке.

Наконец Рената отдала свой трофей. Палка высоко взлетела и тут же вернулась — в зубах у собаки.

Женщина вдруг заметила, что на нее наставлен круглый глаз объектива. На мгновение она увидела себя такой, какой ее видит мужчина — темный крохотный силуэт на фоне всех оттенков серого и белого, угловатая фигурка с четкими контурами. Он словно хотел застать ее врасплох. Разве она сделала что-то плохое? Спрятав лицо за фотокамерой, мужчина целился в нее, точно из револьвера. Она должна была бы к этому привыкнуть — он часто ее фотографировал, но сейчас, как вчера вечером, когда она стелила постель, ее снова накрыло волной злобы. Она отвернулась. Он догнал ее, и теперь они шагали молча. Тугой ветер, забивавший рот, заставлявший щурить глаза, служил оправданием их молчанию. Чем дольше они молчали, тем меньше оставалось слов для объяснений, тем большее облегчение это приносило. Его мысли были устремлены куда-то влево, в море, витали над скорлупками рыбачьих ботов и приземлялись на островах, в чужестранных краях, где попало. Ее — все время возвращались к дому, к содержимому ящиков и сумок, скользили по датам настенного календаря, проверяли счета. Молчание не было тягостным — хорошо, когда есть человек, с которым можно помолчать. С внезапным умилением она подумала: «Так молчать — большое искусство» — и мысленно повторила эту фразу несколько раз. Фраза ей понравилась.

38
{"b":"237807","o":1}