Хотя панский нунций, посланец святейшего римского папы в Варшаве, неоднократно настаивал на том, чтобы католическое духовенство помогало немецкому командованию вылавливать партизан, но что мог сделать пан ксендз, когда религиозные чувства в народе все больше и больше оскудевают. Даже глубоковерующие католики, открывая свою душу на исповеди, не бывают чистосердечными до конца. Пан ксендз чувствовал это и приходил в ярость, видя свое бессилие. В самом деле, ведь он всего лишь скромный служитель церкви, а не жандармский офицер. Да и весь народ в гестапо не отправить. Пожалуй, совсем без прихожан останешься. И так их с каждым днем становится все меньше и меньше.
Пан ксендз очень сожалеет, что никак не мог дознаться, где укрывался этот отчаянный Нехода.
«Подумать только, двадцать тысяч марок да еще золотом, — сокрушался в душе пан ксендз, подходя к заветному холму, — капитал. Благодарение богу, о Неходе уже месяца три ничего не было слышно. Напоролась, видимо, его отчаянная головушка на случайную немецкую пулю. Может, так неопознанного и зарыли его в наспех вырытую яму. А то просто валяется где-нибудь в глухом углу леса тело страшного для немцев партизанского командира не отпетое, не зарытое на радость воронам. Только даром двадцать тысяч пропало. Никому из хороших людей не пришлось воспользоваться.
Однако даже потеря двадцати тысяч марок золотом не нарушила благостного настроения пана ксендза. Он был человек не мелочный. Тем более, что с каждым шагом пан ксендз приближался к месту, где лежали его сокровища. Идти оставалось совсем немного. Еще метров триста широкой лощиной выгона, затем узкая лента мелкой поросли орешника и дальше начинается тот благословенный терновник, которым зарос весь холм, лежавший в самом конце выгона у опушки леса. На сердце пана ксендза стало легко, и он с благосклонной улыбкой смотрел на окружающий мир. Солнце стояло еще довольно высоко. Пан ксендз взглянул на светило и с удовольствием подумал о том, что до заката еще не меньше трех-четырех часов и, значит, он успеет не только проверить место, где зарыты его сокровища, но и засветло побывать кое у кого из нужных людей. Сейчас настало время действовать. Русская армия пришла и уйдет дальше, а Польша останется, и в ней надо налаживать старую благочестивую жизнь.
При своей ненависти к русским большевикам пан ксендз прекрасно понимал, что сила на их стороне, что фашистов вышибли навсегда, что они больше никогда не вернутся. Пришло время, о котором более полугода назад был предупрежден пан ксендз, когда еще ранней весной ездил в Варшаву и был принят самим нунцием — посланцем святейшего папы.
Мысли ксендза опять вернулись к тому пункту, от которого были отвлечены воспоминаниями о нечестивце Яне Неходе. Конечно, к власти в отвоеванной от фашистов части Польши должны придти наиболее уважаемые люди. Об этом уж позаботятся здесь, в Польше, все те, кто по своему священному сану призван господом влиять на сознание народа, просвещать и воспитывать его, — словом, все служители римско-католической церкви. Но помогут и друзья, находящиеся за пределами Польши. Благодарствие богу, который даже в самую тяжелую минуту не оставил Польшу во власти анархии. Творец всего существующего, даже отдав всю Польшу во власть фашистов-завоевателей, сохранил для нее ее правительство. Конечно, из Лондона оно должно вскоре приехать в Польшу, ибо страну, столько лет бывшую под игом завоевателей, нельзя надолго оставлять без центрального правительства. Ну, об этом, конечно, своевременно позаботятся союзники. Возможно, что пан Миколайчик со своими министрами уже приближается к границам Польши. Пан ксендз попытался представить себе, откуда пан Миколайчик может приехать в Польшу. Неужели через эту, богом проклятую большевистскую Россию? Пан ксендз даже с отвращением сплюнул в сторону. Нет, не может быть. Союзники найдут возможность перебросить польское правительство из Лондона в Польшу по воздуху. Конечно, жаль, что вошли в Польшу и гонят немецких фашистов не американцы, не англичане, а русские, большевики. Если бы судьбами мира управлял пан ксендз, то он обязательно устроил бы так, что в Польшу пришли американцы или, на худой конец, англичане. Даже если бы и на год-два позже, не беда. Ведь терпела же Польша фашистское владычество более пяти лет, могла бы потерпеть еще немного…
По тут плавное течение мысли почтенного священнослужителя было нарушено. Нужно было взобраться на холм.
Разыскав еле заметную тропинку, бочком пробравшись сквозь колючие кусты, пан ксендз с трудом достиг макушки холма и замер в горестном недоумении.
Вся вершина холма была перекопана узкими, глубокими окопами. Окопы сверху были покрыты ветками еще не успевшего повянуть шиповника. Тайник был разрыт. Сокровища бесследно исчезли.
Прошло немало времени, пока пан ксендз, полностью осмыслив происшедшее, разразился проклятиями и такими изречениями, которым в силу их чрезвычайной эмоциональности абсолютно нет места в печати.
В воздухе на большой высоте гудели бомбардировщики. Десятки тяжелых советских машин шли на запад вслед за отступающими фашистами. Летчикам с их орлиной высоты был совсем не виден жирный обрюзглый человек, изрыгавший яростную хулу на все небесное и земное и бесновавшийся на маленькой полянке среди густых кустов терновника.
Пан ксендз прекрасно понимал, что разыскать людей, отрывших тайник, невозможно. Через местечко прошли десятки тысяч бойцов отступавшей и наступавшей армий, и любой из них мог оказаться тем самым человеком, который сейчас был более всего ненавистен пану ксендзу. В кармане любого из солдат; толпившихся у колодца, как раз против дома пана ксендза, мог лежать один из золотых слитков. В походной фляге любого проходившего через местечко пехотинца могло быть налито несравненное душистое Асти. Пан ксендз и не пытался разыскивать. Он только бледнел от ярости, слыша веселый смех и голоса проходивших мимо дома русских солдат. Когда же ярость доходила до высшей точки, пан ксендз семенил от калитки в тихие сонные комнаты своего дома и здесь дуэтом с пани Ангелиной призывал все кары небесные на головы нечестивцев, присвоивших себе имущество священника.
А между тем столь яростно проклинаемые нечестивцы жили всего за три двора от пана ксендза, в доме почтенного пана Ярошека, который, бросив усадьбу и дом, уехал вслед за отступающими немцами на восьми возах, нагруженных разным скарбом. Его пустой четырехкомнатный дом и облюбовали разведчики лейтенанта Чернова. Благо рядом с домом стояла прекрасная банька, а какой солдат откажется от хорошей баньки, особенно если в ней можно попариться.
Сдать в медсанбат выкопанное из земли вино Чернов поручил разведчику Белову. Благородный сок французских виноградников перешел во владение старшины медсанбата, но ведь подполковник ничего не говорил в отношении посуды. Поэтому хозяйственный Белов никак не мог расстаться с вместительными, хотя и очень тяжелыми футлярами, в которых были запрятаны бутылки с вином. По его мнению, никакие термосы не могли идти в сравнение с этими объемистыми и очень прочными посудинами. Чтобы доказать посмеивавшимся разведчикам свою правоту, Белов лично погрузил все четыре сосуда на обозную подводу и поехал к колодцу. Нужно было подвезти к бане холодной воды. А колодец находился как раз на площади против дома, у калитки которого ксендз грустил о своей невозвратимой пропаже.
Когда убитый горем священнослужитель увидел подводу, на которой чинно в ряд стояли четыре заветных сосуда, ему показалось, что это чудо. Ему показалось, что подвода сейчас повернет к воротам и… но она повернула к колодцу. Атлетического телосложения повозочный перекинулся парой слов со стоявшим у колодца часовым и начал наполнять сосуды водой. Пан ксендз решил, что чудо все же совершилось, что всевышний дал ему указание, и теперь все зависит от умения и настойчивости его самого. Конечно, бесполезно говорить с солдатом, приехавшим за водой. Нужно посмотреть, куда он поедет. Ведь есть же там офицеры, — решил пан ксендз, и надежда затеплилась в его сердце.
