Ежеминутно курбаши слышал за своей спиной свист сабли, дикий вопль басмача и глухой звук удара свалившегося на дорогу тела. Испуганно втягивая в плечи узкую, как у змеи, голову, Кара-Сакал вонзал шпоры в окровавленные бока коня.

«Не стреляют! — пронеслось в голове курбаши. — Живым захватить думают».

Сады с каждой минутой становились все ближе. Собрав всю свою волю, курбаши заставил себя оглянуться.

Всего в полусотне шагов от него невысокий, но, видимо, очень ловкий и сильный конник с чубом, лихо выбившимся из-под буденновки, привстав на стремена, обрушил свой клинок на голову настигнутого басмача.

Увидев, что курбаши оглянулся, красноармеец с веселой злостью в голосе крикнул ему:

— Стой, дура! Не уйдешь! Бросай оружие, помилуем!

Кара-Сакал понял, что ему крикнул красноармеец. Передернув от страха плечами, он вырвал из ложен драгоценную саблю и концом ее уколол круп коня.

Веселый, привставший на стременах красноармеец с высоко занесенным клинком показался Кара-Сакалу страшным, как сама смерть.

Курбаши не знал, что этот парень — командир взвода разведки полка Семен Буранов — еще в начале погони приказал своим разведчикам:

— Заруби себе на носу, братва: хоть лопни, а вон того шакала в золотом халате надо живьем взять. Это курбаши. С ним разговор особый будет.

Ахалтекинец сделал еще несколько судорожных скачков и вдруг, почти по-человечески застонав, тяжело рухнул на дорогу.

Натыкаясь на упавшего скакуна, один за другим повалились на землю мчавшиеся следом кони. На дороге сразу образовалась куча из хрипящих лошадей, стонущих, разбившихся при падении или раздавленных конскими копытами людей.

Но курбаши уцелел. Когда конь повалился, Кара-Сакал не упал. Успев освободиться от стремян, он соскочил на землю, отбросил саблю и кинулся к ближайшему саду, на бегу отстегивая пояс с золотыми ножнами. Тяжело перевалившись через невысокий в этом месте дувал, он услышал позади встревоженный окрик:

— Ох, гад! Ловок! За мной, ребята! Курбаши упускать нельзя.

И все-таки Кара-Сакал ушел. Буранов и с полдесятка конников, кинувшихся вслед за курбаши, прямо с седел прыгнули на стену, потом в сад.

Семен бросился в глубину сада, на ходу срывая из-за спины карабин. Широко раскинувшиеся ветви плодовых деревьев и густые кусты, между которыми петлял удиравший курбаши, затрудняли преследование бандита.

Выбежав на длинную прогалину между двумя рядами яблонь, Буранов увидел впереди себя в сотне шагов Кара-Сакала, пробиравшегося через ягодные кусты к следующей стене, за которой начинались дворы дехкан.

Забыв о том, что он сам запрещал своим конникам стрелять в Курбаши, Семен на бегу вскинул карабин и выстрелил. Кара-Сакал на мгновение остановился и схватился за левое плечо, но тотчас же еще быстрее бросился к стене.

А до Семена донеслись перепуганные крики женщин.

— Черт! — вырвалось у Буранова. — Не стреляйте, хлопцы, — остановил он догнавших его разведчиков. — Не стреляйте. Там женщины. Одним словом, гражданское население. Курбаши по дворам искать придется. Ничего, найдем. Морда приметная, не скроется.

Командир полка Данило Кольчугин подъехал к кишлачной чайхане злой на весь свет. День, начавшийся так хорошо, грозил закончиться неудачей.

Банда Кара-Сакала перестала существовать. Человек тридцать басмачей сумели ускакать еще в привалках; более ста, обезоруженные и перепуганные, стояли сейчас в окружении красноармейского конвоя на площади около мечети, недалеко от чайханы, а остальные полегли под пулями и златоустовскими клинками красных конников на плато, в привалках и по дороге к Ширин-Ташу.

Но самый опасный из басмачей — курбаши Кара-Сакал сумел убежать и затаиться в этом испуганно притихшем селении.

Кольчугин спешился, отдал коня коноводу и, присев на застланный ковром помост, расстегнул воротник гимнастерки. Горбатый, с огромным зобом чайханщик испуганно выглянул из дверей чайханы и хотел уже юркнуть обратно, но, увидев, что командир смотрит на него, затоптался на месте.

Кольчугин, думая о том, что сейчас надо вызвать кого-нибудь из представителей сельской власти, с интересом разглядывал чайханщика, пораженный его на редкость безобразным видом.

— Господину угодно что-нибудь приказать? Может быть, приготовить плов? — пробормотал урод, склоняясь в низком поклоне. Тонкие синеватые губы до самых ушей растянулись в угодливой улыбке.

Кольчугин рассмеялся. Неожиданное обращение чайханщика к нему со словом «таксыр» — «господин» развеселило комполка. Он ответил чайханщику по-узбекски, но высокопарно, говоря о себе в третьем лице.

— Господину не угодно затруднять достопочтенного хозяина изготовлением плова. Он хотел бы только утолить жажду чайником душистого чая.

Чайханщик удивленно взглянул на командира. Он никак не ожидал, что этот русский так хорошо владеет узбекским языком.

Но Кольчугин, уже перестав шутить, тоном приказа добавил:

— Кроме того, мне нужно видеть председателя Совета. Пошлите за ним кого-нибудь.

— Хорошо! Все будет исполнено, — снова согнулся в поклоне чайханщик.

Через полминуты из двери чайханы выскочил заплаканный чумазый мальчишка в изорванном халатике, надетом прямо на голое тело, и побежал в глубь сельской улицы.

К чайхане подъехал помощник Кольчугина Нияз Кадыров. Он неторопливо спешился, взобрался на помост и сел, привычно подогнув под себя ноги и аккуратно уложив на ковер саблю.

Черноволосый, слегка курчавый, с тонкими красивыми чертами смуглого лица и широкими вразлет бровями, из-под которых смотрели внимательные, широко расставленные глаза, Нияз Кадыров представлял ярко выраженный тип самаркандского узбека — прямого потомка древних согдийцев.

— Все в порядке, — коротко доложил он и, сняв выгоревшую, пропыленную буденновку, вытер ладонью высокий вспотевший лоб.

Зная немногословность своего помощника, Кольчугин был вполне удовлетворен его коротким рапортом. В данном случае слова: «Все в порядке!» означали, что селение Ширин-Таш полностью окружено и что не только человек, но даже кошка или курица не смогут незаметно скрыться из села.

К помосту степенно подходила группа седобородых стариков.

Впереди важно вышагивал пожилой и толстый, словно весь налитый жиром, человек. На полном румяном лице с пухлыми красными губами зло и пренебрежительно поблескивали глаза. Несмотря на жару, толстяк был в стеганом ватном халате из полосатого ферганского шелка. Из-под распахнутого халата виднелась белая шелковая рубаха с глубоко вырезанным воротом и широкие штаны, заправленные в мягкие ичиги. На ичигах блестели новые остроносые калоши. В поясе рубаху перехватывал ярко-зеленый вышитый платок.

На голове этого человека красовалась небольшая, туго повязанная чалма из белого шелка. Видимо, из щегольства он заложил под нее стебелек огромной ярко-красной розы.

— Председатель нашего Совета, уважаемый Абдусалямбек, — негромко проговорил зобатый чайханщик, ставя перед командиром поднос с двумя чайниками чая, пиалами и небольшой горкой стекловидного местного сахара.

Следом за председателем, как гуси за вожаком, так же неторопливо шагали три старика.

«Видимо, члены Совета», — подумал Кольчугин, разглядывая стариков, шествовавших за председателем.

Подошедшие вежливо, с достоинством поздоровались. Кольчугин и Нияз Кадыров каждому из них по очереди протягивали руку, которую представители местной власти, по обычаю, пожимали обеими руками, придавая лицу своему выражение дружелюбия и чрезвычайного расположения.

Кольчугин, прекрасно знавший не только язык, но и обычаи узбеков, во всем придерживался принятой формы восточной вежливости. Пожимая руки председателю и членам Совета, он осведомлялся о здоровье самого приветствуемого, его жены, детей, дальних и ближних родственников и, наконец, справлялся о благополучии всего хозяйства.

Кадыров, предоставив командиру полка выполнять все предписываемые обычаем любезности, молча, испытующе разглядывал прибывших.