Юхины домогательства пришлись весьма кстати служанке Рине, и это было очень важно. Такие приятно гармонические случайности нет-нет да и бывают в жизни. Рина была совсем одинока и к тому же имела основания полагать, что беременна от человека, выйти за которого она не могла и мечтать. Правда, бывают случаи, когда сын богатого крестьянина женится на служанке, но Рина понимала, что она-то не из тех служанок, которых берут в дом хозяйками. Об этом не могло быть и речи. Что касается Юхи, то она до последнего момента не испытывала к нему ровно никаких чувств, а следовательно, и той антипатии, которая, как говорится, зачастую делает из женщины мученицу. Рина продолжала ходить на гулянки, но отныне была верна Юхе. В ней появилось что-то неуловимо дерзкое, словно она хотела пресечь всякие попытки ухаживания со стороны других мужчин.
После случившегося женитьба стала для Юхи решенным делом. Этим теперь определялась внутренняя, а отчасти и внешняя сторона его жизни. Сладостное нетерпение овладевало его мыслями, когда он принимался рисовать в мечтах свое будущее. Он каждый вечер ходил к Рине за печь, но теперь это было для него лишь чем-то второстепенным, чем не следовало пренебрегать наряду с другим, более важным. Рина стала для него женщиной, с которой он должен был связать свою жизнь. Он не знал, ни кто ее родные, ни откуда она родом (только на следующее лето, когда они уже поженились, к ним явилась какая-то похожая на ворону старуха, которая, насколько понял Юха, приходилась Рине матерью) — и даже о женитьбе они не говорили, когда лежали вместе в постели. Да и стоило ли об этом говорить? Юха был каким-то рассеянным, Рина — равнодушна, так все и шло без особых волнений. Работал Юха добросовестнее обычного. Хозяин, имевший хороший нюх, скоро обо всем прознал, но он отлично разбирался в людях, был даже судебным заседателем и потому нисколько не беспокоился. Все же он как-то заговорил об этом с Юхой, а коль скоро разговор был начат, его следовало довести до конца. Хозяин выяснил, какими деньгами располагает Юха, каковы его планы. Юха хотел бы стать его торпарем. Хозяин спокойно смотрел куда-то в сторону, как бы раздумывая. В действительности же он не раздумывал ни минуты. Юха и Рина собираются пожениться? И у них может выйти что-нибудь путное в смысле семейной жизни? Какая наивная претензия! В нем говорила благожелательность, жалость и легкое презрение, но всякое вмешательство претило ему. Он не ответил Юхе ничего определенного насчет торпа, зато проявил большое сочувствие и интерес к самой женитьбе. Юха получил столько отечески твердых словесных поощрений, что после разговора не только не приуныл, но даже воспрял духом. Старый хозяин Пирьолы на всю жизнь остался в благодарной памяти Юхи, и даже впоследствии, когда Пирьола совсем состарился, Юха не раз приходил к нему в трудный час, и тот неизменно встречал его со столь непомерной благожелательностью, что зачастую Юха даже забывал рассказать, зачем явился. Все то время, что Юха работал на Пирьоле, его жизнь круто шла вверх — вплоть до самой свадьбы, расходы по которой хозяин взял на себя.
Первой о женитьбе заговорила Рина; в угрюмо-фамильярном тоне, словно между прочим, она сообщила, как обстоят у нее дела. И хотя в этом не было ничего неожиданного — этого следовало ожидать, — Юху прошиб холодный пот. Теперешний Юха смотрел на вещи совсем иначе, чем в ту пору, когда был лесорубом. Мысль громоздила возможное на невозможное. Женитьба представилась совсем в другом свете. Теперь только она стала чем-то неотвратимым, должна была свершиться в определенный срок. Где жить?.. Снимать угол? Эта мысль ужасала. Если даже хозяин отведет участок под торп, все равно он не сможет так скоро поставить там мало-мальски сносную лачугу. С его деньгами об этом нечего и думать, а срубить избу сам он не сумеет. Юха кряхтел и ворочался с боку на бок в постели Рины, а та знай себе полеживала, словно забавляясь его смятением.
Работал Юха день ото дня усерднее, как бы пытаясь поддержать таким образом свою надежду получить торп, хотя с течением времени это становилось все менее вероятным. У Рины уже ясно обозначился живот, и это вызывало в нем странно неприятные чувства. Ему казалось, будто на него надвигается что-то чуждое, к чему он не имеет никакого отношения, но что само собою навязывается ему. У Юхи никогда не возникало ни малейших сомнений относительно своего отцовства; слушок, ходивший среди баб на селе, так и остался слушком и заглох вскоре после того, как они с Риной устроились торпарями. Однако первый ребенок всегда был для Юхи каким-то непонятно чужим, и Рина постоянно дулась за это на мужа, хотя он ничем не выдавал своих чувств.
Итак, они все же стали торпарями, но не от Пирьолы, а от Юрьоли. В самый последний момент, уже после церковного оглашения, хозяин дал окончательный ответ: подходящей земли для торпа у него нет — «да тебе сейчас и не поставить новой избы. Но ты поди-ка поговори со стариком Юрьоля, его Кряпсяля как раз пустует. Дом там большой, земля добрая — было бы кому обрабатывать. Службы тоже в исправности. Я думаю, он тебе не откажет».
Говоря так, Пирьола не просто утешал Юху: он уже заранее все устроил тайком от него.
И вот в один воскресный день Юха сидел в хозяйской на Юрьоле; прошло уже несколько часов, как он пришел. Старый Юрьоля шамкал что-то свое, хозяйски значительное, покашливал и время от времени подходил к полке с табаком, чтобы набить трубку. Юхе он трубки не предложил. Юха сидел весь красный и тер вспотевшие от волнения ладони. Какая-никакая, сделка все-таки состоялась. Поскольку Юха не мог сразу же обеспечить обработку всей земли на торпе, заключать контракт было нельзя. «Но во всяком случае пока я жив, можешь оставаться там, если только будешь честно жить и работать», — сказал Юрьоля. По предварительному уговору, Юха должен был отрабатывать один день в неделю на собственных харчах.
Противоречивые чувства боролись в Юхиной душе, когда он возвращался с Юрьоли: у него было такое ощущение, будто он раскрепощен и заново связан. Он уже видел неисчислимые прорехи, которые придется затыкать своими скудными сбережениями… Но во всяком случае он делал шаг вперед.
Вышло так, что, когда Юха прибыл с новостями на Пирьолу, они оказались втроем — он, хозяин и Рина. Что-то почти торжественное было в этой встрече, и хозяин щедро сдобрил ее надеждой, заявив, что берет все расходы по свадьбе на себя, раз уж его служанки всегда выходят замуж.
— Ты, Юха, был мне верным слугой. Оставайся таким же и на своем поле, и да благословит тебя господь, — сказал он и шутливо заключил: — Как ворона перелетает с поля на поле, так и Рина с Юхой летят с Пирьолы на Юрьолю.
Он весь так и сиял довольством.
Свадьбу сыграли невдолге на Пирьоле. В ее гуле бесследно потонуло все, что было доныне, кроме одного: беременности Рины. Она давала себя знать каждый час, даже когда шум гульбы начал затихать. Незваные гости во дворе здорово дрались, но жених об этом ничего не знал; упившись, он заснул на кровати в пекарной. Человек спал, но уши его были открыты, и звуки скрипки, мешаясь с гомоном голосов, проникали в усыпленное сознание и доставляли ему такое блаженство, какое этот странник по жизни ни разу не испытывал наяву и уже больше никогда не испытал и во сне.
Рине в эту ночь поднесли на сорок марок свадебных подарков. Это было вдвое больше того, что бывшая служанка Пирьолы получила за всю свою службу. Она выходила во двор унимать драчунов, и самые бойкие из них последовали за нею в избу на танцы и тоже одарили ее деньгами.
Торп стоял на безлюдье в далекой лесной глухомани. Он давно уже пустовал и до того обветшал, что никто больше не помнил его настоящего названия. Правда, обычно его называли Кряпсяля, но даже чужой в этих местах человек мог бы догадаться, что это не было его настоящим именем. Разношерстный народ обитал на нем, и его наградили бранной кличкой. После того как там поселились Юха и Рина, торп стали называть по прозвищу Юхи — Тойволой. И только Юрьоля, сердясь на Юху, когда тот опаздывал вовремя явиться на отработки или по другим подобного рода причинам, упорно продолжал именовать его хозяином Кряпсяли.
