АЛЕША: Знаю: колхоз «Напрасный труд».

ВЕРА: Да нет же… (повеселев). «Красный пахарь»!

АЛЕША: Ну, вот видишь — я чуть-чуть не угадал (туза). У вас в колхозе в валенках ходят?

ВЕРА: Зимой — в валенках.

АЛЕША: Врешь. Летом — тоже.

ВЕРА: Нет, летом в валенках не ходят.

АЛЕША: Вообще не ходят, а в вашем колхозе ходят… И девки у вас замуж не девками выходят.

ВЕРА: Ну, уж это оставьте!…

АЛЕША: Чего там — оставьте! (идет к буфету, открывает дверцу). А потом мужья бьют их смертным боем. И поделом!… (достает бутылку и перевертывает ее). Кто выпил?

ВЕРА: Федор Федорович вылил вон.

АЛЕША: Тогда вот что: спустись в подвал и там за старой шиной, что в углу — найдешь. Да поскорей!

ВЕРА: Алексей Федорович, не надо… Меня ругать будут…

АЛЕША: Я тебе что сказал! Видишь — у меня нога… Не самому же мне идти (Вера угодит, Наташа входит).

НАТАША: Вот твой Диккенс (подает книгу). Ты чего на нее кричишь?

АЛЕША: Да ну ее к чорту!… Что с мамой?

НАТАША: Как всегда — сердце шалит.

АЛЕША: Отец дома?

НАТАША: Дома, там, у мамы (садится). Дай папиросу.

АЛЕША: Куришь во-всю? На. Держи… (Закуривают). «Голос Америки» слушала?

НАТАША: Да.

АЛЕША: Ну, что?

НАТАША: Еще два чехословацких видных коммуниста сбежали в Западную зону.

АЛЕША: А о Смите-то что?

НАТАША: Повторили утреннее сообщение. На второй протест советское правительство всё еще не ответило… А потом мы ничего не разобрали — начали глушить…

АЛЕША: Да, дело, видно, неважнецкое… Эх, придрались бы америкашки к случаю, да как двинули бы!

НАТАША: Нет, Алеша, не хочу я войны.

АЛЕША: А я хочу! Чтоб смели всё к чортовой бабушке! Ни людей, ни любвей, ни измен, ни доносов, ни допросов! — Хорошо!

НАТАША: Ух, как вспомню эти допросы! Вот, знаешь, наглость-то! А Северцев — просто патологический тип.

АЛЕША: А микрофонов в избе нет?

НАТАША: Нет. Я каждый день осматриваю. Да и новый шофер парень, по-моему, ничего…

АЛЕША (задумчиво): А Елены опять нет… Двенадцатый час.

НАТАША: Ну, может быть, задержалась где…

АЛЕША: Ах, сестра! Хоть ты меня не обманывай и не утешай… (Пауза). Была в тюрьме?

НАТАША: Да. Всё по-прежнему. Передачи принимают, но свиданья не дают.

АЛЕША: Укатают его лет на двадцать… Расстрелять-то, пожалуй, не расстреляют.

НАТАША: Ты думаешь — в лагерь?

АЛЕША: Наверно.

НАТАША: Что ж? Я его не брошу.

АЛЕША: Поедешь за ним?

НАТАША: Конечно. Поселюсь где-нибудь возле.

АЛЕША: Скажи на милость — какая декабристка нашлась! Мне бы такую жену.

НАТАША: А то — поступлю вольнонаемной служащей в самый лагерь.

АЛЕША: Не разрешат (пауза) Да… Мне бы такую жену (пауза) . Слушай, Наташа, идея! Если Женьку пошлют в лагерь, скажем — на Колыму, то надо ему удрать заграницу. Там — Аляска.

НАТАША: Чепуха! Разве удрать так просто? Чепуха.

АЛЕША: Ну, хорошо, Меня вот что интересует: допустим, что ему удалось бы удрать и добраться до Америки. Ведь тогда вы никогда… никогда больше не встретитесь… Вот как тут?

НАТАША: Знаешь, когда любишь, то самая большая, по-моему, радость — сознание, что любимому человеку хорошо… что он вне какой-либо опасности, независимо от того — рядом он с тобой или за тысячи верст. И если уж судьба решила так, что мы не можем быть вместе, больше того: Жене грозит многолетнее заключение, то побег заграницу — лучший исход. Родственников у него нет, наказывать некого… только — всё это мечты… мечты…

АЛЕША: Умница ты, Наташка, и сердце у тебя золотое. А вот с логикой-то у тебя того… На поверку-то она, пожалуй, выйдет бабьей. Например: вот я, скажем, сильно люблю Елену, и вот я сознаю, что сейчас ей очень хорошо с любовником… И что же: это самая большая для меня радость? Сознание-то это, что любимому человеку хорошо? Вот как тут по твоей-то бабьей теории?

НАТАША: Циник ты.

АЛЕША: Уж какой есть… Передай-ка мне гитару.

НАТАША: Поздно, Алеша.

АЛЕША: Я тихонько (берет гитару и тихо наигрывает). Борю убили… Глупо…

НАТАША: Так мы и не знаем, как он погиб… Я уверена в одном, что погиб он героем.

АЛЕША: Отчаянная башка… Ах, Борька, Борька…

(Тихо начинает наигрывать песенку Широковых, запевает; Наташа поддерживает, и незаметно для себя они пропевают всю песню — звучит она не так, как в первом акте: бодро и уверенно, — а грустно, с налетом некоторой растерянности и трагизма).

(Пауза)

АЛЕША: Боже, сестра, как мне тяжело! Если б ты знала, как мне невыносимо тяжело…

НАТАША: Знаю, Алеша… Милый Алешка!(обнимает его).

АЛЕША: А как светло, радостно начали мы нашу жизнь… И вот…

НАТАША: Я вчера ночью слышала, как отец плакал. Алеша, ведь он перед нами маску носит. Ему всех тяжелее. И ты не обижай его (отходит, наливает, из графина стакан воды). Хочешь?

АЛЕША: Нет.

ШИРОКОВ (входит, в халате): Эй, вы, голуби, а спать кто за вас будет?…

НАТАША: Что мама?

ШИРОКОВ: Спит (садится). Я вот что, огоньки, подумал: не пора ли нам в Москву перебираться? Дача — дачей, а надо и совесть знать. Восемнадцать верст, конечно, не расстояние, здесь тихо, спокойно, но не надо менять наших правил. Жить так, как мы всегда жили, несмотря ни на что… Начинается театральный сезон. Наташа, ты взяла абонемент в Большой?

НАТАША: Ах, до этого ли, папа?

ШИРОКОВ (чуть раздраженно): Ведь я же просил! Взять, взять, как всегда! И на весь год! На всю семью! Я же просил!… Ничего не менять! Ничего нельзя менять!… (пауза).И потом — Алексей, мне не нравится, что ты ничего не делаешь. Ну, перерисуй ты на штрих эти фото, что прислали из Академии Архитектуры! Ведь свинство — взял заказ…

АЛЕША: Отец, Елены опять нет дома. Первый раз я ее простил.

ШИРОКОВ: Я ничего не хочу знать. Нельзя менять нашей жизни! Поймите — нельзя, нельзя!

(Тухнет свет)

НАТАША: Опять потух. (Алеша и Широков чиркают спички). Целый вечер дурит станция… Где свеча?

АЛЕША: Под носом у тебя, на столе (Наташа зажигает свечу, взяв горящую спичку из рук брата).

ШИРОКОВ: Так вот: назначаю на завтра семейный совет. Спокойно обсудим все наши проблемы. А теперь — марш по кроватям! А с Еленой у меня будет отдельный, свой разговор…

АЛЕША: Я немного посижу. Вот у меня Диккенс…

ШИРОКОВ: Не засиживайся особенно-то… (уходит вместе с Наташей).

ВЕРА (входит): Свет потух… (из-под кофточки достает бутылку и кулечек, подает Алеше). Вот.

АЛЕША: Спасибо, Верок. А это что?

ВЕРА: Огурчики соленые. Возьмите.

АЛЕША: Дай стакан.

ВЕРА: Не увидел бы Федор Федорович… Я так боюсь… Нате…

АЛЕША (наливает и пьет): А ты что — ждала, когда они уйдут?

ВЕРА: Ага…

АЛЕША (хрустя огурцом, повеселев): А ты без валенок? (Напевает):

Ты Елену Николаевну любишь?

ВЕРА: Раньше любила, а теперь — нет…

АЛЕША: Ну, и дура! А я вот и раньше любил, а теперь — еще пуще…

Иди-ка ты дрыхнуть, Верка.

(Вера, еле сдерживается, чтобы не заплакать). Ты чего? (Пауза). Вера, подойди… Подойди, подойди… (Она подходит робко и нерешительно). Ближе, ближе… (берет ее за шею и чуть толкает к себе. Она порывисто обнимает его и долго, пылко целует). Ух, ты какая… жаркая. (отталкивает ее) Теперь пошла… Луком, брат-Верка, от тебя пахнет. (Вера стремглав убегает. Алеша, улыбаясь, покачивает головой). Ну, и девчонка… Вот-те и «Красный пахарь»!

(Телефонный звонок; он не успел еще отзвонить, как Алеша срывает трубку).