И вдруг он запел, вернее — завопил, нет, просто завыл:

— Сегодня нам принадлежит Германия…

Германия… Германия,

А завтра весь мир!

Потом вдруг совсем тихо:

— Мы должны пойти к ним домой, Альберт. Мы должны рассказать об этом их матерям, их отцам. Всему миру…

И Шольтен, горестно всхлипывая, как маленький мальчуган, со стоном уткнулся в плечо друга.

У Альберта было так плохо на душе, что он не понимал даже, почему спокойно идет рядом с Шольтеном, поддерживает его и лишь пассивно наблюдает, вместо того, чтобы сделать что-нибудь отчаянное, безрассудное. Он только сказал:

— Не спрашивай меня, Эрнст, я сейчас ни о чем не могу думать. Я уже ничего не соображаю. Не понимаю самых простых вещей. Знаю только: мне хочется спать. Долго-долго. Я ужасно устал, Эрнст!

Так подошли они к восточному берегу.

Шольтен снял руку с плеча Мутца, остановился, но Мутц не отпускал его.

— Идем, — проговорил он, — идем ко мне домой.

— Домой? — переспросил Эрнст, неподвижно глядя перед собой. — Ах да, домой…

И тут оба услышали шум мотора. Грузовик!

— Это машина идет из города, — удивленно заметил Шольтен. — Не послал ли генерал людей нам на смену?

Оба застыли в ожидании. Грузовик остановился как раз возле мальчиков. С машины спрыгнули пять-шесть солдат, из кабины вылез лейтенант Хампель и шумно приветствовал забрызганных грязью, осунувшихся подростков, которые настороженно уставились на него.

— Давай! Давай! Тащите гостинец сюда! — крикнул он своим людям. — Да поживее, у меня вовсе нет охоты получить пулю в лоб за два часа до конца войны!

Затем повернулся к мальчикам:

— Ну, как дела, вояки? Дрались вы роскошно. Генерал приказал выразить вам благодарность! Отчаянные ребята! Два танка, это ведь не пустяк! Да… Ну, а теперь вы можете идти по домам!

У лейтенанта в запасе было много подбадривающих словечек, но что-то в лицах ребят, в их нелепо сгорбленных фигурах мешало ему продолжать в том же духе. «И все-таки они здорово держались, — подумал он, — этого тоже нельзя забывать. Молоды еще, нет настоящей солдатской закалки. Их многому нужно учить… Н-да, но только не я, — добавил он мысленно, — только не я. Надо бы им еще что-нибудь сказать, — мелькнуло у него. — Но что? — И вдруг его осенило. — Ну конечно!»

— Похвала генерала чего-нибудь стоит, ребята. Он не больно-то часто хвалит! Скажите об этом остальным! Ясно?

И тут Шольтен, тот самый Шольтен, который минуту назад совершенно разбитый висел на руке друга, словно очнулся.

— А не скажете ли вы это нашим товарищам сами? — спросил он с вызовом.

«Чего это он взъелся? — подумал лейтенант. — Подозрительно». В чем дело, он не понимал, но чувствовал: парень раздражен, бунтует. Вот-вот сорвется с привязи. Он хорошо знал таких юнцов, только что с учебного плаца. С ними нужно держать ухо востро. Их строптивость надо подавлять без промедления.

Но тут лейтенант вспомнил: скоро конец. Возможно, и ему и этому парню доведется попасть в один и тот же лагерь для военнопленных. И он постарался сохранить добродушие.

— Генерал благодарит каждого из вас! Вы держались молодцами! Каждый из вас герой! Ясно?

— Они будут очень рады, — сказал Шольтен. — Прямо-таки безумно рады!

Потом добавил, сделав такой размашистый жест, что ошеломленному лейтенанту пришлось на шаг отступить:

— Господин лейтенант, там, внизу, они ждут награды генерала!

Тёмные глаза на худом юношеском лице лихорадочно блестели. Взгляд их был полон ненависти.

«Он свихнулся! — мелькнуло у Мутца. — Совсем свихнулся!»

— Нам хотелось бы домой, господин лейтенант, — обратился он к Хампелю. — Мы очень устали.

— Можете сматывать удочки, — милостиво разрешил тот.

Мутц отдал честь, схватил Шольтена за руку и потащил за собой.

Эрнст покорно сделал несколько шагов.

— Чем занимаются эти свиньи на нашем мосту, Альберт? Не видишь, с чем они там возятся? — внезапно спросил он, остановившись.

— Выгрузили ящики, открыли люки в устоях моста и суют туда свой груз.

Молча прошли они еще минуты две, еле передвигая ноги.

— Ящики, говоришь? — переспросил Шольтен и снова остановился. Затем добавил, дернув Мутца за рукав насквозь промокшей от дождя маскировочной куртки: — Ящики? Понимаешь, чем это пахнет?

Мутц уставился в горящие глаза друга. «Свихнулся», — снова подумал он.

— Они собираются взорвать мост, — сказал Эрнст и тут же почувствовал, как острая боль пронзила его. — Они хотят уничтожить мост — просто так, чтобы никому не достался, ни нашим, ни вашим! Зачем же мы тогда его обороняли? Во имя чего, спрашивается, погибли те пятеро, что лежат внизу?

Взглянув Шольтену в глаза, Мутц, наконец, понял, что взволновало его друга.

— Ну, нет! — процедил сквозь стиснутые зубы Шольтен. И с мрачной решимостью добавил: — Наш мост им не взорвать! Клянусь, им это не удастся!

«Он сказал «наш мост», — подумал Мутц, — «Наш мост»! — И еще — Да разве он не прав? Разве это, в сущности, не наш мост?»

Но Мутц не испытывал при этом никакого волнения и озадаченно стоял перед товарищем. Шольтен дрожал от возбуждения, глаза его горели бешенством.

Он резко повернулся и пошел обратно. Мутц попоплелся за ним. Он видел, как Шольтен снял с плеча автомат, вынул магазин, остановился на мгновение, осмотрел его и снова вставил на место.

Шольтен слышал, что Мутц идет за ним. Он подумал, что тот хочет удержать его и сделает это, если догонит, а потому бросился бежать. В шести метрах от лейтенанта Шольтен остановился.

— Не трогать мост! — сказал Эрнст тихо, и Хампель снова подумал: «Опасный парень!» Но молча повернулся и пошел к своим людям у люков.

Снаружи оставалось еще четыре ящика. Один из солдат прыгнул в люк и стал их принимать. Двое других на противоположной стороне моста сгружали с машины оставшиеся ящики.

Шольтен не отставал от лейтенанта. Тем временем Мутц подбежал к другу и схватил его за рукав. Но Шольтен только обернулся и поглядел на него. Всего лишь какую-то секунду. Мутц сразу же отпустил его руку.

— Порядок, Эрнст, — сказал он хрипло, — ты же знаешь, я твой друг!

Шольтен остановился перед Хампелем.

— Вы не взорвете мост! — повторил Шольтен, взяв автомат на изготовку. Его рука легла на спуск.

— Не делайте глупостей! — умоляюще сказал лейтенант, и в глазах у него появился страх. Правая рука скользнула по поясу, нащупывая кобуру.

— Не сметь! — угрожающе произнес Шольтен. — И убирайтесь с моста! Тогда все будет в порядке!

Люди в люках бросили работу. Они молча ждали, что будет дальше.

Хампель повернулся к ним:

— Приказа «отставить» не было! Делайте свое дело! И взорвите его, наконец, ко всем чертям! — Его голос сорвался — Здесь вам не детский сад! У нас еще пока война!

Лейтенант посмотрел на часы. «Черт возьми! Мы уже давно должны были убраться отсюда!» — подумал он и снова рявкнул на солдат:

— Быстро! Кончайте возню! И скорее шнуры по два на шахту. После этого сматываться!

Один из солдат снова было протянул руку к ящику.

— Руки прочь! — повернулся к нему Шольтен. В тот же миг лейтенант, вытащив пистолет, левой рукой отвел предохранитель. Но спустить курок уже не успел.

Его настигла пуля, выпущенная почти в упор из армейского карабина образца «К-98».

Альберт Мутц, смертельно бледный, опустил оружие.

«Не убий!» — гласит заповедь, и Альберт Мутц верил, что никогда в жизни, даже в помыслах своих, не нарушит ее. На раскрашенной иллюстрации к Ветхому завету, который стоял в книжном шкафу у матери, было изображено, как господь гневается на Каина, убившего Авеля. Каждый раз, когда маленький Альберт разглядывал картинку, его пугал испепеляющий взгляд бога. И он верил, что никогда в жизни никого не убьет.

Но когда ему было шесть лет, он задушил бы своего черного котенка, если бы вовремя не вошла его мать. Котенок мирно лежал у него на коленях, а когда ему захотелось соскочить и мальчик стал его удерживать, котенок вцепился коготками Альберту в руку. Альберт выпустил было его, потом схватил обеими руками и вне себя от боли и ярости стал душить.