На октябрьском вечере, после концерта, Кеша вышел на эстраду, держа в руках небольшой бумажный листок. И по тому свету, которым было озарено Кешино лицо, но тому огоньку, который искрился из узких прорезей его глаз, ребята поняли, что случилось необычное.

— «Дорогие товарищи! — медленно читал Кеша. — Впервые свободно и легко мы произносим и пишем эти волнующие слова. Горячий привет вам от школьников советского Луцка! Мы счастливы, потому что свободны. Нет ныне жандармов и шляхтичей, называющих нас «москалями». И на улицах Луцка льется вольная русская речь… Вместе с вами отныне будем строить новую, радостную жизнь».

Тетрадный листок в крупную продолговатую клетку с красной линией, отчертившей поле, переходил из рук в руки.

— Нынешний Октябрь — в сердце у каждого из этих ребят, — сказал Кухтенков Хромову.

Наконец письмо попало в руки Чернобородова.

— Вот и есть материал для нового номера «Дружбы»! — оказал редактор школьного журнала.

— И напиши, Толя, стихи — стихи о Луцке и Новых Ключах, — серьезно предложил Трофим Зубарев. — Только это должны быть очень хорошие стихи.

Наконец ребятам разрешили проведать Кузьму Савельевича. Хирург просил Хромова предварительно зайти к нему — он хотел о чем-то предупредить и учителя и школьников.

Шумливой гурьбой подошли ребята к дому Бурдинских. Танюша, игравшая во дворе, церемонно, но вместе с тем с каким-то затаенным лукавством поздоровалась с гостями.

— Папа и мама дома, — сказала девочка. И вдруг, не выдержав, побежала вперед и застучала в дверь: — К нам гости! К нам гости!

— Входите, входите все! — приветливо загудела Альбертина Михайловна, увидев ребят.

И снова запестрели в глазах Хромова и ребят цветные вышивки, матерчатые орнаменты, узорчатое домашнее рукоделие; и те, кто разместился на диване, ощутили за спиной, с боков и под руками круглые и овальные подушечки и подушки.

— Ого! — шутил Семен Степанович. — Счастливый Брынов человек: сколько у него друзей!.. Сереженька, ставь-ка наш главный самовар, двухведерный.

— Что вы, что вы! — испугалась Шура Овечкина. — Мы же не в гости, мы к больному.

Но не в обычаях Альбертины Михайловны было так «легко» отпускать гостей.

Она немедленно стала потчевать учителей и ребят какими-то особенными сладкими рулетами, коржиками, пастилой.

— Все сама, сами! — приговаривала она, поднося новое угощенье.

— Вы всерьез думаете такой компанией навестить Брынова? — спросил хирург. — Ну нет! Это вам не бал-маскарад!

— Пойдете вы… — он указал на Хромова. — И вы… — на Овечкину.

— А я? А мы? — разом загалдели ребята, забыв о строгих правилах дома Бурдинских.

— А вы? — Доктор подумал. — Двое, по жребию.

— Трое, Сема, — мягко поправила Альбертина Михайловна.

— Хорошо, трое, — согласился Семен Степанович.

Большего, несмотря на жаркие просьбы, добиться не удалось.

Стали бросать жребий. Счастливые билетики выпали Кеше, Зое и Трофиму.

— Все равно увижу Кузьму Савельевича! — забурчал Борис Зырянов. — Все равно!

Семен Степанович отвел Хромова в сторону:

— Не говорите с Брыновым о семье. Самое чувствительное место. Раны заживают, теперь душа заныла.

— Не беспокойтесь, у меня лекарство заготовлено.

— Неужели получили ответ на нашу телеграмму? — обрадовалась Альбертина Михайловна.

— Получили!

Брынов лежал в палате один. С нескрываемой радостью встретил он учителей и ребят. Геолог благодарным взглядом проследил, как осторожными движениями прилаживала Зоя Вихрева в стакан с водой веточку, казалось, совсем иссохшего багульника.

— Вот увидите, Кузьма Савельевич, ветка оживет, расцветет. И цветы будут совсем как звездочки. А запах будет такой, как в тайге: смолистый-смолистый…

Брынов, приподнявшись на локте, сдернул салфетку, которая прикрывала вазочки и тарелочки, теснившиеся на столе возле койки.

— Попробуйте, ребятки… ну, пожалуйста, — уговаривал он школьников. — Меня просто завалили вкусными вещами. То Альбертина Михайловна принесет какое-нибудь необыкновенное желе, то Марфа Ионовна напечет каких-нибудь особенных шанежек, то Клавдия Николаевна пришлет миску с варениками… Так закормили, что в тайгу не захочешь!

Он огорчился, узнав, что Бурдинская уже опередила его и ребята сыты.

С любопытством перелистал геолог страницы школьного журнала, которые Зоя перетянула тесемкой.

Брынов жадно, не отрываясь, читал все подряд. Не пропустил он и «математического раздельчика».

— Вот так! Совратили Геннадия Васильевича. Ну, молодцы, ребята, рад за вас и за школу. — Он потер ладонью подбородок — признак, что его что-то беспокоит. — Как Ваня Гладких? Перешел в девятый?

— Ой, Кузьма Савельевич, если бы вы видели, как его гонял Геннадий Васильевич! Вы знаете, какой Ваня красный, когда волнуется. А тут мы все думали, что он вспыхнет и сгорит!

— Да что вы тянете! — сказал Трофим. — Иван Гладких сдал алгебру и перешел в девятый класс.

— А ты все такой же, Зубарев? — улыбнулся геолог и стал читать дальше.

Наконец геолог дошел до двух пустых страниц, на которых сохранились карандашные надписи, и прочел: «Поправляйтесь скорей, Кузьма Савельевич!»

— Подвел вас, а? Подвел? — с сожалением сказал геолог и даже немного взгрустнул.

Но вдруг голубые глаза Брынова осветились.

— Место, черти, оставили! А вдруг не выжил бы?

— Мы были уверены, что не подведете! — убежденно сказал Кеша.

Ребята наперебой рассказывали о стадионе, о ремонте школы, о журнале, о том, как Митя и Ваня сдавали экзамен, о переписке с Луцком, о школьных вечерах, о юном геологе Ртутике Киноваркине.

— Почему Ртутик? Почему Киноваркин? — смеялся Брынов.

— Захар так придумал, — улыбнулся Кеша, — в честь нашего открытия.

Разговор, как и следовало ожидать, зашел о том, что волновало и геолога, и учителей, и ребят.

— Ваши «копеечники» из треста, — говорил Хромов, — шлют людей за людьми, оборудование за оборудованием. Назара Ильича сейчас дома совсем не видать — всегда в пути… Ошиблись вы, Кузьма Савельевич, недооценили иркутское начальство…

— Попробуй они поломаться, — возразил геолог, — правительство не позволит! Впрочем, из управления я получил несколько хороших писем.

За окном рванулся ветер. Кедр тихонько постучал зелеными лапами в стекло.

— Когда я смотрю на это дерево, то всегда вспоминаю наш летний поход, — сказал геолог.

Зоя, повернув курносое лицо к окну, производила какие-то странные движения руками.

Хромов быстро обернулся и увидел скульптурную группу, украсившую брыновский кедр: рядом с пышной шевелюрой Бориса — круглая физиономия Чернобородова; огненные Ванюшины вихры в соседстве со стриженой головой Сени Мишарина. Обхватив руками толстый прямой ствол, оседлав ветви, они не обращали никакого внимания на Зоины знаки, зато во все глаза смотрели на геолога.

— По правде говоря, — просто сказала Овечкина, — ребята здорово скучают по вас. Они уверены, что следующим летом найдут с вами новые богатства!

В палату вошел Семен Степанович:

— Всё. Хватит. Выпишу — наговоритесь.

Хромов и Овечкина выпросили у строгого доктора еще несколько минут. Учителя и геолог остались с глазу на глаз.

Брынов взглянул в окно: кедр опустел. На лицо геолога легла тень тоски и боли. Овечкина положила руку на его плечо, прикрытое зеленым больничным одеялом:

— Не грустите, Кузьма Савельевич. Через неделю-две вы будете уже на ногах.

Брынов приподнялся на локте.

— Не то, друзья, не то, — поморщился он. — Вот нашел я киноварь. И вы и ребята вошли в мою жизнь, как самые близкие люди… Но…