15 мая 1944 г., за три недели до высадки американских войск во Франции, главнокомандующий американским флотом адмирал Эрнест Т. Кинг заявил:
«Громадная помощь, которую оказал промышленный фронт наступательным операциям американских войск, навсегда останется в памяти у всех как свидетельство заслуг американского рабочего. Трудно передать, сколько он делает для того, чтобы помочь нам выиграть войну».
А верховный командующий на европейском театре военных действий генерал Дуайт Эйзенхауэр в конце войны говорил:
«Не раз, когда критическое положение требовало чрезвычайных усилий, наши профсоюзы оказывали нам патриотическую поддержку. Американские рабочие по праву делят с американскими солдатами лавры побед, одержанных нами в этой войне». Число членов американских профсоюзов выросло с 8 944 000 чел. в 1940 г. до 14 796 000 чел. в 1945 г..
Существенное отличие второй мировой войны от войны 1914–1918 гг. состояло в том, что вторая мировая война дала толчок новому подъему демократического духа в Америке. «Во время войны, — писал впоследствии в своем докладе «Американский союз гражданских свобод», — национальное единство и введенные правительством в силу необходимости меры контроля привели, с одной стороны, к сохранению в неприкосновенном виде и даже к расширению демократических свобод, а с другой — к поразительному отсутствию таких явлений, как истерия и нетерпимость».[93]
Президент Рузвельт создал комиссию по обеспечению справедливого найма рабочей силы. Эта комиссия должна была проводить в жизнь приказ президента № 8802, который требовал, чтобы «при найме рабочих на предприятия оборонной промышленности и на государственные предприятия не проводилось никакой дискриминации по признакам расы, цвета кожи, национальности или вероисповедания». Коммунисты были официально признаны участниками широкой коалиции, поддерживавшей военные усилия США. 5 февраля 1944 г. генеральный адъютант армии США генерал-майор Джеймс А. Юлио разослал инструкцию, разрешавшую присвоение офицерских званий военнослужащим — членам коммунистической партии. Когда же комиссия палаты представителей по военным делам начала в связи с этой директивой расследование, а реакционная газета «Чикаго трибюн» открыла кампанию против специально избранных ею для этого 23 офицеров-коммунистов, начальник разведывательной службы американской армии генерал-майор Клейтон Биссел заявил: «Военные документы свидетельствуют о лойяльности этих офицеров. но выступавшее против вступления Америки в войну, которая тогда еще не была народной войной, подвергалось всевозможным репрессиям. В то же время комитету «Америка прежде всего» и другим профашистским и изоляционистским организациям разрешалось действовать совершенно свободно. За все годы правления Рузвельта это был период высшего торжества реакции.
Что касается закона Смита, который был самым характерным выражением политики этого периода, то Захария Чэфи младший в своей книге «Свобода слова в Соединенных Штатах» писал о нем следующее:
Они доказали делом, что защищают Соединенные Штаты путем применения силы».[94]
Общие страдания и жертвы, кровь, совместно пролитая в боях во время всемирного столкновения между армиями прогрессивного человечества и силами международного фашизма, — все это выковало еще невиданное дотоле единство демократических наций мира, единство, символом которого стала Организация Объединенных наций. Важнейшим выражением этого единства было установление дружественных отношений и создание боевого союза между двумя крупнейшими мировыми державами — Соединенными Штатами и Советским Союзом. По мере того как суровая правда войны опровергала одну за другой антисоветские пропагандистские фальшивки, американцы стали видеть в России своего самого ценного военного союзника, научились понимать подлинную силу русского народа, его руководителей, его промышленности, его армии и, выражаясь словами государственного секретаря США Кордэлла Хэлла, «мощь его патриотического порыва».[95]
Больше того, американский народ осознал, что достижение главных целей, которые стояли перед ним в этой войне, то есть обеспечение безопасности, прогресса и прочного всеобщего мира после войны, зависит в первую очередь от сохранения дружественных отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами.
11 февраля 1943 г. газета «Нью-Йорк геральд трибюн» писала:
«Перед демократическими странами стоит теперь выбор: либо сотрудничать с Россией в перестройке всего мира — а возможность такого сотрудничества существует, если только мы верим в силу своих же принципов и докажем это на деле, — либо заключить сговор со всеми реакционными и антидемократическими силами в Европе, в результате чего мы только восстановим Кремль против себя».
«Сегодня важнее всего то, — писал Рузвельт в начале апреля 1945 г., накануне конференции Объединенных наций в Сан-Франциско, составляя проект речи, которую он собирался там произнести, — что ради спасения цивилизации мы должны развивать науку о человеческих взаимоотношениях, — то есть способность всех народов земного шара, всяких народов, жить в мире и дружно работать на нашей планете. Задача состоит, друзья мои, в том, чтобы мир положил конец не только этой войне, а всем войнам вообще. Да, нужно навсегда положить конец этому нерациональному, неразумному способу разрешения разногласий между правительствами путем массового уничтожения людей».
Рузвельт заканчивал свою речь следующими словами: «Я говорю вам и всем американцам, готовым вместе с нами посвятить себя делу обеспечения прочного мира: единственное, что может помешать завтрашнему осуществлению наших надежд, это наши сегодняшние сомнения. Так пойдем же вперед, с твердой и действенной верой».
Эту речь Рузвельт должен был прочитать по радио в день памяти Джефферсона, но ему не довелось это сделать…
12 апреля в 5 час. 49 мин. вечера по местному времени радиопередача компании «Колумбия бродкастинг систем» была вдруг прервана. «Мы прерываем нашу передачу, чтобы прочитать вам экстренный выпуск последних известий — раздался взволнованный голос диктора. — Одно агентство только что сообщило, что президент Рузвельт скончался…»
Когда эта ужасная новость облетела страну, взрослые люди плакали на улицах, как дети, а работа на фабриках и фермах приостановилась. На всю Америку словно внезапно спустилась темная ночь. Страна облеклась в глубокий траур.
Для миллионов американцев весь мир сразу стал каким-то иным, как будто из их жизни странным образом безвозвратно выпала какая-то необходимая часть, и в эту потерю невозможно было даже поверить.
А когда траурный поезд с телом Рузвельта двинулся из Уорм Спрингс в Вашингтон, а оттуда в Гайд-Парк, сотни тысяч скорбящих людей выстроились на много миль вдоль железнодорожного полотна; на станциях и переездах стояли в молчании громадные толпы народа; провожая проходивший мимо поезд, мужчины обнажали головы, а женщины, поднимая на руках детей, посылали своему президенту последнее прости.
Ранним серым утром, когда траурный поезд проходил мимо станции Хармон на реке Гудзон, один из провожавших сказал стоявшему рядом с ним: «Я никогда не голосовал за него, а следовало бы, — и теперь я это понимаю. Теперь мы все почувствуем, какая это потеря, какая страшная потеря».
Один мальчик спросил у отца: «Папа, Рузвельт, наверно, оставил в своем доме огромное богатство?»
Отец ответил: «Да, он оставил огромное богатство, но его домом было не только то здание, где он жил, его домом была вся Америка, и богатство, которое он оставил, принадлежит всем нам…»
Миллионы людей во всем мире разделяли скорбь Америки. В странах Британской империи были приспущены национальные флаги. Над Кремлем и на всех площадях Москвы появились красные флаги с черной каймой. В Нанкине и в Париже, в Варшаве и в Маниле, в Праге, Мексико, Бомбее, Будапеште и в сотнях других больших и малых городов всех стран мужчины и женщины скорбили о смерти Рузвельта.
