— Точно. В этом наша сила, — ответил он и сталинградцу и себе.
— Вот-вот. У нас не одни танки, артиллерия, авиация. У нас еще есть умение социализм строить. Мы тут, в Европе, можем опытом поделиться. Верно? Пускай с нас берут пример не только в том, как с захватчиками расправляться, — сказал сталинградец и отошел в сторону, отдавая своим бойцам вполголоса какие-то распоряжения.
Николай подмигнул Юрию, кивая на сержанта-пехотинца и тихо сказал:
— Видал? Вот такой не остановится на полдороге перед заминированным мостом.
— Иди к чорту! — также тихо, но зло ответил Юрий. — Если хочешь знать, я и не думал тогда на Варте перед мостом останавливаться.
— А чего же ты тогда ждал?
— Я хотел запросить комбата, и, если б только он приказал…
— А в это время немцы мост взорвали бы, — перебил его Николай. — Мы б до сих пор там были, а не у Одера. Вот. — Мимо шел автоматчик, и Николай окликнул его. — Ясков! Ты не видел капитана Фомина?
Десантник, обрадованный тем, что понадобился своему командиру, подошел и бойко отрапортовал:
— Он у нас, товарищ гвардии лейтенант! Рассказывает нам про Германию, про Европу. Я бегал в библиотеку политотдела за географическим атласом.
— Ну-ка, пойдем. Я тоже послушаю.
Пехотинцы расступились. Николай попрощался с ними и ушел. Юрий забрался на танк и сел на башне. Сержант-сталинградец снова подошел к механику Ситникову.
— Грамотные люди у вас в танковых частях, большим масштабом рассуждают.
— Не все, но есть, — скромно ответил Антон. — У нас в бригаде много коммунистов.
— А откуда ваша часть? Наверное, все москвичи?
— Нет, большинство с Урала.
— О-о! — Сталинградец улыбнулся и качнул головой. — А этот лейтенант, в маскостюме, хороший человек. Так запросто поговорил!
— Он всегда с бойцами. Это у него первый закон в жизни. Вот однажды он один, без своих ребят на немецкого майора наскочил, — не торопясь, с удовольствием начал Ситников, видя внимание пехотинцев. При этом он многозначительно глянул на Малкова. — Брали городишко и кладбище там было, противотанковые орудия немцев стояли. Артиллеристы у них разбежались…
— Дело в городе Пекошув было, — уточнил стреляющий Пименов. Он подошел к Ситникову и облокотился на его плечо.
— Ну, неважно, где это было. Ты, Мишка, всегда меня перебиваешь. Пора культурней быть: не первый год в армии служишь. Так вот, я и говорю: лейтенант бежал мимо кладбища, услышал немецкую ругань и — раз! — через забор. Один, без бойцов. А там майор стоит. Не майор, а зверь: с пистолетом в руках, зубами скрипит, матерится, что его артиллеристы от наших танков драпанули. И уперлись они носом к носу, глядят друг на друга. Немец пистолет наставил, а у нашего лейтенанта Погудина автомат за спиной, нож в ножнах, в руке только граната. И что, думаешь, получается? Наш лейтенант по привычке делает рукой вот так, будто у него позади целый взвод стоит, и говорит сам себе: «Погоди, ребята, не стреляй, мы его в плен возьмем».
— Правильно! Это у него в крови: всегда чувствует себя с бойцами, — снова не выдержал Пименов.
Ситников отстранил его:
— Неважно — в крови или в мозгу. А только смотрит лейтенант прямо фашисту в его проклятые глаза и говорит… Будто и не на него пистолет наставлен… Говорит: «Сдавайся, гад»…
— И немец сдался, — закончил Пименов, взмахивая руками перед слушателями и вытягивая по привычке губы.
— Опять перебиваешь! — вспылил Ситников, но глянув на любимого приятеля, остыл. — Подбери губы-то! А то я сейчас машину выведу и отдавлю их тебе правой гусеницей!
А сержант-пехотинец, под впечатлением рассказа Ситникова, начал:
— Значит, фашист взгляда русского человека не выдержал. Это верно. Я вот тоже однажды, когда был еще мальчишкой, встретил в поле волка…
— Эй, гвардия! Покупай открытки, пиши домой, поздравляй: завтра будем в Германии! — кричал проходивший по улице бригадный почтальон — узкоплечий, высокий юноша с озорным лицом, курносый и горластый. Он подбегал к каждой кучке бойцов и тараторил безумолку, быстро сбывая свой товар и наполняя сумку письмами. — Давай не задерживай. Налетай — подешевело, расхватали — не берут, — каламбурил он. — Сколько тебе? Одну? Плати двадцать копеек. Нет мелочи — плати рубль. Нет денег — бери даром. Пишите быстрей, сейчас еду на почту. Эй, гвардия, покупай открытки! Пехоте тоже даю. Тебе сколько? Бери на весь червонец — ребятам раздашь. Принимаю рубли и польские злоты. Эй, покупай открытки: вступаем на территорию фашистской Германии! Открытки — «смерть немецким оккупантам». Пишите скорее. Можно прямо карандашом. Кто пишет девушкам, даю самопишущую ручку. Погоди — она у меня одна. Сверни пока папироску, а то и покурить некогда. Обратный адрес пиши: «Германия». Завтра там будем. Почтальон перебил мысли Юрия. Юрий думал о том, как хорошо все отзываются о Николае. Интересно, как говорят о нем? Юрий никогда не слышал мнений бойцов о себе — ни хороших, ни плохих, кроме вечного неудовольствия Николая. И ему почему-то показалось, что Ситников рассказывал о Погудине не столько для пехотинцев, сколько для него.
Антон Ситников купил целую пачку открыток и дал несколько Юрию. Все писали наспех по два-три слова:
«Мы вступаем в Германию!», «Привет из Германии!», «Начинаем бить зверя в его собственной берлоге».
Юрий тоже послал открытку своим родителям:
«Я уже в Германии. Ждите скоро домой. Ваш Юрик».
Потом он представил себе, как он приедет в Свердловск. Вспомнил Соню в голубом платье на выпускном вечере в школе…
Николай беседовал с бойцами до позднего вечера, обсуждая рассказанное Иваном Федосеевичем о Европе. Но так и не дождался, пока они угомонятся. Сел за стол и написал большое письмо, на завод, в мартеновский цех, с просьбой прочитать его на оперативке перед сменой. Затем длинное письмо матери. У него устала рука. Но спать не хотелось. Впрочем, никто не спал. Десантники разговаривали, делали предположения, сколько времени займет продвижение до Берлина, как будут немцы сопротивляться, как встретит мирное население. Николай уже представлял свой взвод на крыше рейхстага.
Взволнованное настроение не проходило всю ночь. Оно подогревалось то брошенной кем-нибудь фразой, то вдруг вспыхивающим спором.
— Я, орлята, смотрел в словаре. Одер по-немецки означает «или». Значит, или мы немца погоним дальше, или он от нас побежит.
— Нет, товарищ старшина, ты о легкости не мечтай. Я так думаю, что без парашютного десанта нам эту реку не форсировать.
— Дядя Ваня, ты нас не пугай. Знаем мы все германские неприступные валы — и на Днепре, и на Висле…
— Так это ж Германия! Их собственная…
Николай лег. Спать не хотелось, но он решил заставить себя заснуть. «Надо отдохнуть, чтобы со свежими силами действовать завтра».
Бойцы говорили, стараясь не шуметь, совсем угомониться никак не могли. Он несколько раз приказывал им спать — не помогало. Да и сам он волновался не меньше любого автоматчика, и сон не шел в голову.
А выспаться как раз можно было в эту ночь «почти по-домашнему». В дом, где разместился взвод, принесли соломы, расстелили плащ-палатки, сняли шинели, разулись, погасили свет. Но никто не сомкнул глаз. Николай слушал, что говорили вполголоса десантники:
— Ходил до ветру — бачил артиллерию. Пишла до Одеру. О це, сила!
— Дважды отважный Перепелица! А «катюши» идут? — спросил кто-то шопотом.
Старшина Черемных гудел из угла:
— Проснулся! Уже и пехота вся ушла. Это мы только тут лежим на соломке — ждем, когда мостик нам наведут. Эх, жизнь танковая.
— А интересно, лед на Одере крепкий?
— Какой тебе там лед? Ты видишь, как тут бедно живут: зимой даже снега не бывает вдоволь.
Наконец вдалеке ударил орудийный бас, за ним зарокотали другие.
Грохот нарастал. Словно по железному небосводу от горизонта катились тысячи танков.
— Орлята! Это Союз Советских Социалистических Республик говорит Германии: «Иду на вы!» Вста-ать!
