Особенно любил охотиться за фашистами экипаж Василия Соловьева. Он целыми часами ходил ночью где-то вокруг затемненного вражеского аэродрома, выжидая, когда гитлеровцы начнут работать, то есть взлетать и садиться, а для этого необходимо будет зажечь огни на аэродроме, включить опознавательные знаки на самолетах. Этого только и ожидал Василий. Выбрав удобный момент, он стремительно набрасывался на обнаруженную цель, нанося по ней удар бомбами и бортовым оружием.

Так Соловьев поступал часто. Мы говорили ему:

— Вася, смени пластинку, иначе немцы подкараулят тебя и собьют к чертовой бабушке.

Соловьев только улыбался в ответ: ничего, мол, не случится, я их уже научился обманывать.

И все-таки Васю Соловьева сбили. Он и его экипаж отдали свою жизнь за победу над фашистской Германией, за светлое будущее нашего народа.

Василий Соловьев… Крепкий, жизнерадостный, прекрасной души человек. Таким он навеки остался в нашей памяти.

Подполковник Н. В. Микрюков придавал большое значение тактике действия бомбардировщиков — как в одиночных полетах, так и в групповых. После возвращения экипажей с боевого задания он лично принимал рапорты командиров. Затем проводил с нами подробнейший разбор боевой работы, выслушивал поочередно всех — летчиков, штурманов, радистов, стрелков.

На очередном разборе наш экипаж предложил увеличить бомбовую нагрузку. Мы руководствовались такими соображениями. Немцы под Москвой. Идут жестокие бои, и войска остро нуждаются в поддержке с воздуха. Каждый килограмм смертоносного груза, поднятого в воздух сверх установленной нормы, приближает победу.

Командир полка, посоветовавшись с инженером, разрешил эксперимент. Понаблюдать за необычным взлетом пришли многие инженеры, техники, офицеры штаба. Все волновались конечно: удастся ли оторвать от земли тяжелую машину? Риск на этот раз был оправданным.

Вырулили на старт. Бомбовая загрузка на 500 килограммов выше обычной. Перевожу двигатель на форсаж, отпускаю тормоза. Разбег.

Тяга воздушных винтов максимальная, двигатели ревут. Корпус подрагивает. Скорость нарастает медленно. Секунда — и пробежим рубеж, обозначенный флажками. Все решает мгновение. Теперь главное — выдержка. Последние метры взлетного поля. Плавное движение штурвала на себя — мы в воздухе!

Следующий полет в тех же условиях провели ночью. Вес тот же. Вскоре повышенный бомбовый вес стал делом обычным, и тогда мы попытались увеличить нагрузку еще на 500 килограммов.

Фантастика? Нет, реальность. Куликов разъяснил суть предложения: увеличить бомбовую нагрузку за счет уменьшения количества горючего. Ведь берем-то его про запас. Даже тогда, когда летим на ближние цели. Мертвый бесполезный груз.

Наше предложение было принято и всеми одобрено.

Полеты на боевые задания чередовались с теоретическими занятиями. Обобщая все сказанное нами, подполковник давал советы, как лучше действовать в тех или иных условиях, предлагал обсуждать с помощью макетов различные варианты выхода на заданную цель, всевозможные приемы воздушного боя с вражескими истребителями. Особое внимание уделялось во время такой учебы новичкам, недавно прибывшим в часть и сделавшим по одному-два боевых вылета. Их учили воевать серьезно, рассудительно, без лихачества.

Молодежи уделяли внимание все — от командира полка до рядового, но уже опытного летчика. И это естественно. Война требовала все новых и новых людских резервов. В авиации даже в мирное время идет непрерывное пополнение частей и подразделений новыми кадрами. Этого требует естественная убыль летно-технического персонала по состоянию здоровья, возрасту и другим причинам. А война пожирает людей и технику ежедневно. Поэтому мы в свободное от боевых действий время много занимались с молодыми ребятами, учили их не рисковать напрасно собой и машиной, воевать хладнокровно, бить врага только наверняка.

Разные прибывали к нам люди. Одни быстро осваивались с военными буднями, другим это удавалось с трудом. Но мы уже имели опыт обучения новичков. В большинстве случаев такая учеба проходила почти без потерь самолетов и людей. После аэродромных полетов днем и ночью, в облаках, при свете прожекторов (кстати, летать «в прожекторах» очень непросто: известны случаи, когда неопытные ребята, попав в лучи прожекторов, теряли пространственное положение самолета и гибли) мы посылали молодых летчиков с опытными штурманами или, наоборот, не имеющих опыта штурманов с бывалыми летчиками вначале на цели, слабо защищенные зенитной артиллерией, с малым количеством прожекторов, постепенно усложняя задание. Это приносило желаемый результат: многие ребята быстро осваивались с боевой обстановкой, становились полноправными членами дружной семьи авиаторов, ничем не отличаясь от «стариков».

В одной из групп новичков как-то особенно выделялся Владимир Робуль — невысокий, смуглолицый, с веселыми живинками в черных цыганских глазах парень. Ои быстрее других понял особенности нынешней воздушной войны, за короткий срок догнал, а некоторых «стариков» даже обогнал по количеству боевых вылетов. Он всегда рвался в бой и за два года двести три раза поднимал свой самолет в небо и возвращался победителем. Поднялся Володя Робуль в воздух двести четвертый раз… Но об этом позже…

…Фронт сравнительно стабилизировался. Фашисты отогнаны от Москвы.

Обе стороны продолжали укреплять свои позиции, то там, то там прощупывая слабые места, ведя бои местного значения.

Исходя из общей обстановки фронта, определялись и задачи авиации. Отдельные экипажи нашего полка бомбили железные дороги, большаки и проселки на ближних рубежах, наносили немалый ущерб противнику. Много складов с боеприпасами и продовольствием, десятки эшелонов с войсками и военными грузами были уничтожены в те зимние дни 1941–1942 года. Моя же и некоторые другие эскадрильи продолжали совершать рейсы в глубокий тыл врага. Работы было много, и мы трудились не покладая рук.

Однажды меня и штурмана Куликова вызвали к себе командир полка подполковник Микрюков и замполит старший батальонный комиссар Дакаленко.

— В тылу у немцев, — сказал Микрюков, — начали активно действовать партизаны. Против них брошены крупные силы эсэсовцев. Надо помочь товарищам…

Он подошел к столу с картой.

— Лететь будете вот сюда, — Микрюков ткнул карандашом в кружочек, обозначающий район. — Всей эскадрильей. Чтобы нанести фашистам сокрушительный удар и дать возможность партизанам выйти из неравного боя.

Это уже приказ. Кстати, новый командир полка обладал оригинальной манерой приказывать: начинал говорить спокойно, словно советуясь, постепенно и как-то незаметно облачая разговор в приказную форму. В первое время мы просто терялись, слушая его: никак не определим, где у него кончается беседа и где начинается приказ. Теперь привыкли.

Мы обсудили все детали предстоящего полета.

— Учтите, — добавил Микрюков, — партизаны обозначат свой передний край ракетами и черными полотнищами: черное хорошо выделяется на снегу. Так условились в штабах. Не перепутайте, малейшая ошибка и можно Ударить по своим. — И после секундной паузы: — Вылетать во второй половине ночи.

— Кроме бомб захватите еще один груз. Вот этот… — замполит протянул мне рыжеватый лист плотной бумаги. «К гражданам временно оккупированной советской территории», — прочитал я набранный крупным кеглем заголовок и быстро пробежал глазами по всему тексту листовки. В ней говорилось, что наши войска ведут беспощадную борьбу с врагом, отстаивая каждую пядь родной земли, и что гитлеровцы несут огромные потери в живой силе и технике. Листовка подробно рассказывала о разгроме немецко-фашистских захватчиков под Москвой, призывала население не верить фашистской лжи, подниматься на всеобщую битву с поработителями и заканчивалась словами: «Где бы ты ни был, советский человек, — не забывай, что ты — воин, патриот. Родина надеется на тебя и говорит: убей врага!»

— Помощь с воздуха нашим партизанам, — сказал Дакаленко, — может быть ценнее одной крупной победы на фронте. Да и листовки подымут дух людей, им так нужна сейчас правда о положении дел на передовой. Они истосковались по ней.