Посылаю старшину Васильева выяснить, на чьей территории мы находимся. Пока он ползет к дороге, штурман Куликов и радист Панфилов прикрывают Васильева, дежуря у пулеметов самолета. У меня пистолет и ящик гранат. Гранаты мы имели с собой всегда на всякий случай.

Следим за каждым движением Васильева. Вот он лежит у самой дороги. Там движутся войска: пехота, гужевой транспорт. Затаив дыхание, ждем от Васильева сообщений. Условленным знаком он должен предупредить нас — свои это или чужие.

Если это фашисты, нужно немедленно сжечь самолет и уходить в лес; до него немалое расстояние — километров пять.

18 декабря мы еще не знали, что город Калинин освобожден нашими войсками от немецко-фашистских захватчиков. И вдруг Васильев встает во весь рост, как условились, показывает, что по дороге движутся наши войска. Радости не было предела.

На следующий день в Калинин прилетел транспортный самолет, привез ремонтную бригаду и необходимый инструмент.

Самолет переставили с колес на лыжи, и мы перелетели на свой аэродром.

Вскоре получили новое сложное задание: бомбардировать вражеский аэродром, с которого фашисты совершали налеты на Москву. Разведка доложила, что на этот аэродром, расположенный в лесу, гитлеровцы стягивают крупные авиационные силы: очевидно готовят массированный воздушный удар по столице.

Задачу ставил командир полка подполковник Н. В. Микрюков. Мы готовили карты, продумывали эле-менты предстоящего полета. Вдруг в землянку вошел начальник разведки полка и подал командиру свежую телеграмму.

— Наверное, очень срочная, — шепнул мне на ухо Серега. — Даже наклеить не успел, принес ленту.

Командир пробежал ее глазами.

— На аэродроме «В», — прочел вслух, — противник сосредоточил до двухсот самолетов, преимущественно бомбардировщиков…

После недолгой паузы приказал:

— Первой эскадрилье нанести удар днем, второй и третьей готовиться к вылету с наступлением темноты.

Задание было сложное. Многим из присутствующих, особенно тем, кто прибыл недавно, оно казалось невыполнимым.

— Уж больно риск велик, — вырвалось у молодого командира звена.

Командир не отреагировал на слова новичка. Лишь более подробно разъяснил задачу.

— Первая эскадрилья нависает над аэродромом и воспрепятствует взлету фашистских бомбардировщиков. Нужно положить бомбы по всему взлетному полю.

— Желательно получить прикрытие, товарищ командир. Хотя бы над линией фронта.

— Уже запросили, — откликнулся начальник штаба полка. — Отказ. Истребители патрулируют над Москвой.

Вскоре землянка опустела. Надо торопиться. Любое промедление — в пользу противника.

На выходе останавливает меня батальонный комиссар Н. П. Дакаленко:

— Помните, Саша: вы ведете эскадрилью. Не увлекаться!

День был морозный. Когда мы готовились к полету, стрелка термометра перевалила за тридцать градусов, небо заволокла пелена облачности.

Летим полным строем — семь самолетов с предельным грузом бомб. Я ведущий, за мной два звена. Временами скрываемся за облака, избегая встреч с вражескими истребителями.

Нам повезло: скоро цель, а фашистских истребителей нигде не видно. Мы объясняли это внезапными мороза-ми. При низкой температуре гитлеровские техники еще не научились быстро готовить самолеты к вылету. В этом было наше преимущество, и мы старались использовать его сполна.

В шлемофоне раздается голос штурмана:

— Внимание, подходим к цели!

Даю команду остальным экипажам:

— Приготовиться к бомбардированию!

Вокруг нас — первые разрывы зенитных снарядов; по мере приближения к цели их все больше и больше.

Появляется вражеский аэродром. На нем больше сотни боевых машин! Неистовствуют зенитки. Выходим на цель. Нервы напряжены, глаза внимательно осматривают небо — не появятся ли где истребители? Нас удивила беспечность фашистов: над таким важным объектом, где скопилось более сотни самолетов, даже истребителей не выставили. Видимо, из-за сильных морозов они стоят «на приколе».

Вниз посыпались бомбы. Несмотря на сильный зенитный обстрел, они легли точно. 84 бомбы, сброшенные нашей семеркой, нанесли гитлеровцам серьезный урон. Как сообщили позже партизаны, было уничтожено более двадцати самолетов, многие повреждены, полностью сожжены склады с горючим и боеприпасами. У нас потерь не было. Все обошлось благополучно, если не считать вынужденной посадки двух самолетов на промежуточном аэродроме: у одного был пробит маслобак, у другого вытекал бензин.

Самолет с пробитым маслобаком вел я. Повреждение было замечено не сразу. Минут через сорок после выполнения задания стрелок доложил:

— Из-под правого крыла течет масло.

Я стал внимательно следить за показаниями приборов. Вскоре начала повышаться температура масла. Это окончательно убедило меня, что маслобак действительно пробит и скоро начнет падать давление масла. Если мотop не выключить, то его заклинит и он может загореться.

— Сколько лететь до линии фронта? — спрашиваю штурмана.

— Минут двадцать-двадцать две, — отвечает Куликов.

— Надо выключать правый мотор, иначе беды не миновать. В лучшем случае опять станем «безлошадными», в худшем — попадем фашистам в лапы.

— Выключай, — спокойно советует Сергей. — Дотянем и на одном.

Радирую своему заместителю И. Ф. Андрееву: «Принять командование эскадрильей и следовать домой». Выключаю мотор. Скорость резко падает. Мы должны отстать от группы и продолжать полет одни. Но товарищи не покинули нас. Они тоже сбавили скорость и плотным строем окружили нашу поврежденную машину. Я пытался заставить их уйти, даже грозил кулаком, но ребята не подчинились. Они провели наш экипаж через фронт и, лишь убедившись, что я произвел посадку на запасном аэродроме, взяли курс на базу, сделав прощальный круг над аэродромом.

И. Ф. Андреев тоже не дотянул до места: в его самолете оказался пробитым бензобак, и из-за утечки горючего машину пришлось посадить в Клину. Через пару дней мы все собрались у себя дома.

Наш полк выполнял самые различные задания старшего командования: бомбил железнодорожные станции, аэродромы, укрепленные районы, штабы противника. Зачастую это были места, хорошо знакомые большинству наших летчиков. Одни из нас вылетали туда для бомбометания и раньше, в первые дни войны, другие (чаще «старики») еще в мирное время сами поднимали с этих взлетных площадок свои самолеты. Орел, Брянск, Харьков, Курск, Сеща, Витебск… Милые, родные сердцу города! Сейчас их аэродромы занял враг, совершая пиратские налеты на передний край наших войск, на крупные и мелкие населенные пункты Советской страны. С железнодорожных узлов этих и многих других городов отправляются на фронт воинские эшелоны с живой силой фашистов. И мы бомбили их, бомбили нещадно, хотя У каждого из нас сердце обливалось кровью — ведь под нами родная земля.

Радиус действия нашей дальнебомбардировочной авиации расширялся. Мы добрались даже до берегов Балтики. Наносили бомбовые удары по военно-морским базам противника.

Теперь мы не такие одинокие и беззащитные, как в первые дни войны. Наши боевые действия все чаще и чаще поддерживали истребители. Это значительно сократило наши потери. Однако на дальние расстояния бомбардировщики по-прежнему вылетали одни. И чаще — ночью. Мы научились воевать. Вернее, мы непрерывно учились воевать. Возвращаясь с боевого задания, летчики, как говорится, по полочкам раскладывали все детали полета, пересматривали свои действия, выуживали из хаотической массы впечатлений самое важное, необходимое в бою и постепенно приводили все это в стройную тактическую систему.

Чтобы не быть сбитыми своими же истребителями или зенитчиками, разработали условные опознавательные знаки «свой самолет». Правда, эти знаки через некоторое время расшифровал враг и нередко довольно успешно использовал их в своих целях. Но мы тоже не терялись. Во-первых, меняли знаки опознавания, а во-вторых— сами пытались изучить повадки фашистских летчиков, распознать их условные сигналы. Это нам удавалось: мы часто бросали им на головы бомбы или обстреливали их из пулеметов. А когда противник разгадывал обман, мы успевали, как говорится, уносить ноги.