Наверное, только такая большая тень, какую отбрасывал Макиэн, могла пробудить его от самодовольной полудремоты. Он поднял голову, милостиво поморгал близорукими глазами, но не особенно удивился. Без сомнения, он был джентльменом, то есть умел достойно держаться и с другом, и с наглецом.

— Чем могу служить? — спросил он не сразу.

Макиэн слегка поклонился.

— Простите нас, сэр, — сказал он, ибо тоже был истинным джентльменом, более того — джентльменом неимущим, — простите нам невольное вторжение. Мы перелезли через ограду. Ведь это ваш сад?

— Да, конечно, — отвечал старик, опять не сразу (он минуту-другую глядел в землю и курил).

— У вас большое поместье, — сказал Тернбул.

— Да, — ответил старик, — очень большое.

Глаза мятежника сверкнули, но Макиэн учтиво сказал:

— Конечно, вы понимаете, что бывают частные... да, именно частные дела, о которых никто не должен знать до поры до времени.

Хозяин улыбнулся еще приветливей, и ободренный Макиэн продолжал:

— Мы с моим... другом должны драться на дуэли. Полиция нам мешает, но в вашем саду...

Хозяин улыбнулся снова и спросил:

— Из-за чего же вы деретесь?

Макиэн твердо верил, что аристократ понимает законы чести. Однако он не знал, поймет ли тот, что можно сразиться из-за веры. Из-за карт, из-за дамы, из-за многих вещей, но из-за того, что Деву Марию сравнили с вавилонской блудницей... Да, этого он может и не понять. Даже уроженец гор, не отличавшийся светским лоском, догадался, что кое-что объяснить придется.

— Мы сражаемся из-за Бога... — начал он.

— Из-за Бога! — почти пронзительно вскрикнул хозяин.

— Давайте я объясню, — вмешался Тернбул. — Я считаю, что Бога нет, и на том стою. Мистер Макиэн — вот он — считает, что Бог есть. Поэтому он разбил мое окно и вызвал меня на дуэль. Полиция почему-то не разрешает нам драться. Мы от нее бежим и вот влезли к вам. Надеюсь, вы нас не прогоните?

Пока он говорил, старый аристократ становился все пунцовее, но улыбался по-прежнему; когда же он кончил свою речь, тот странно хихикнул.

— Значит, из-за Бога хотите драться? — переспросил он. — У меня в саду?

— А что тут такого? — сказал Макиэн, не утративший по сю пору своей чудовищной простоты. — Человек в саду узнал Бога.

— И верить в него перестал в саду, — прибавил Тернбул. — В зоологическом.

— У меня?.. При мне?.. — выкликал хозяин, перемежая выклики смехом. — Из-за того, есть ли Бог! — И он отер глаза, насмеявшись вдоволь.

— Да, тесен мир! — вскричал он напоследок. — Драться не стоит, сейчас все уладим. Видите ли, я — Бог.

И он подпрыгнул, странно брыкая элегантно обутыми ногами.

— Простите, кто вы? — спросил Тернбул голосом, который описывать не мне.

— Да Бог же! — радостно отвечал вседержитель. — Нет, подумать, перелезли через стену и угодили прямо ко мне! Повезло, что называется! Ходили бы по церквам, по ученым... И что же там? Слова. А Бог — вот он, перед вами. Рад служить.

И милостивый творец поднял одну ногу, приветливо глядя на пришельцев.

— Насколько я понял, этот сад... — начал ошарашенный Макиэн.

— Ну, как же! — снова оживился старик. — Как же, он мой, и та земля моя, и вообще все. И море, и небо, и луна, и что там еще есть, — Он виновато улыбнулся. — Ничего не попишешь, Б о г!..

Вглядевшись в него, Тернбул увидел в его смеющихся глазах знаменательную и странную серьезность. Тогда здравомыслящий редактор внимательно оглядел дорожки, веселые клумбы, длинный дом, который не был виден прежде. Потом он посмотрел на Макиэна.

Примерно в тот же миг на широкой тропинке появился еще один человек. Походил он на преуспевающего дельца, был достаточно толст, чтобы от его пиджака отлетели пуговицы, и шляпу носил хорошую, но говорил на ходу сам с собой, и один его локоть странно торчал в сторону.

Человек в хорошей шляпе, странно выставив локоть, быстро шел по дорожке, но человек в плохой шляпе успел его перехватить. Чтобы это сделать, он перескочил через ярко-оранжевую клумбу.

— Простите, ваше величество, — с язвительной учтивостью сказал он, — не могли бы вы помочь нам?

Подводя незнакомца к нашим героям, он быстро шепнул Макиэну:

— Не в себе, бедняга!.. Думает, что он — король.

Делец достойно и тихо стоял на газоне и, хотя рука его дергалась, был на высоте положения.

— Эти джентльмены хотят драться на шпагах, — сказал человек в плохой шляпе, — и мы с вами будем у них секундантами. Вы — хи-хи — король, я — Бог. Поистине лучше не найдешь.

Тернбул угрюмо помахивал шпагой, глядя на эту сцену, но тут бесшумнее кошки к нему подкрался новоприбывший и залепетал: «Не верьте! Он не в себе, но очень хитер. Он вам скажет, что я его ненавижу, но вы не верьте. Я все слышал, когда он говорил с почтальоном. Долго рассказывать, да и опасно, но вы...»

Тернбулу стало так плохо, что он чуть не упал. Что-то возмутилось в нем — то был здоровый языческий страх перед нечистотою, нечеловечески сильная ненависть к утрате человеческого облика. Ему казалось, что сад наполнен шепотом и каждый лист сообщает другому о мнимом злодеянии или несуществующей тайне. Все разумное, все простое и человеческое в нем восстало в этот миг против тьмы; и он сказал Макиэну:

— Нет, не могу!

— Чего вы не можете? — спросил тот.

— Выдержать... как бы это назвать?.. Ну, скажем, дух, — отвечал поборник материализма. — Нельзя обижать и божество, но, понимаете, я не хотел бы такого секунданта.

— Простите! — с обидой, но и с достоинством сказал первый безумец. — От моих милостей не отказываются. Вы понимаете, кто я такой?

— Понимаю! — вскричал редактор «Атеиста». — Вот вы мне скажите, почему у нас два ряда зубов?

— Зубов? — удивленно переспросил больной.

— Да! — кричал Тернбул, размахивая перед ним руками. — И почему они болят? Почему больно рожать? Почему прилипчива корь? Почему розы колются? Почему у носорога есть рог, а у меня нет? — и он погрозил пальцем Создателю. — Давно собираюсь спросить вас, почему этот мир так нелеп и жесток! Из сотни семян прорастает одно, из миллиона миров лишь на одном есть жизнь. Что это вы, а?

Несчастный старик отступил назад, держа перед собой неверный щит сигареты. Наконец он провел левой рукой по морщинистому лбу и ответил разумней, чем можно было ожидать:

— Что ж, если я вам неприятен, я могу быть секундантом вашего противника...

— Мой противник очень любит всякую власть, — отвечал Тернбул. — Он почитает тех, кто увенчан алмазной или звездной короной. Я же не признаю божественного права ни за королем, ни за Богом. Второй секундант годится ему, но не мне.

Макиэн молчал и о чем-то думал. Потом, резко обернувшись к больному в хорошей шляпе, он спросил:

— Кто вы такой?

— Ваш король! — с обидой и вызовом ответил тот. — Эдуард VII ...нет... мм... Георг. Вы что, не верите мне?

— Почему же, верю, — отвечал Макиэн. — Все может быть.

— Тогда, — спросил самодержец, — почему вы не сняли шляпы?

— А зачем мне ее снимать перед узурпатором? — в свою очередь, спросил Макиэн.

— Я думал, вы — монархист, — удивился Тернбул. — Так сказать, верноподданный.

— Я верен законному королю, — ответил Макиэн. — Я верен Стюарту. А вам, — вскричал он, грозно помахивая рукой, — вам, чужеземцам, нечего здесь делать! Не вам решать спор английских, шотландских, ирландских лордов! Что вы принесли нам? — вопрошал он, оттесняя потомка германских принцев к пламенеющим клумбам. — Варварскую муштру вместо дворянской отваги? Туман метафизики, сквозь который не видно Бога? Плохие картины, плохие манеры, дурацкие здания? Если вы — нынешний король, возвращайтесь к себе, мы вас не держим.

Задолго до конца этой речи монарх потерял свой апломб, а когда она кончалась, рысцой бежал по дорожке. Увлекшийся якобит погнался за ним. Тернбул согнулся от хохота, первый безумец выпрямился от мстительного торжества. В это время с другой стороны к ним шел еще один человек.