Не хочется кощунствовать, но подданные польского короля, похоже, и так более чем хорошо знают веру Тараса и остальных казаков.

Опять же — придумать можно решительно все, что угодно… Например, приписать полякам аналогичные действия и тем самым — как бы некое моральное право казаков на месть…

Но чего нет — того нет. В тексте «Тараса Бульбы» нет ни одной сцены, в которой гусары польской короны предавали бы огню православную церковь, алтарь которой охватили бы девушки и женщины — прихожанки православного храма.

В тексте Н. В. Гоголя есть сожжение католического монастыря, есть — зверское убийство католических монахов. Есть — садистская жестокость казаков. Есть их варварство по отношению к телам «не своих».

Казаки воюют против магометан… Но и это — не доказательства их христианства. Язычники воевали с магометанами даже более отчаянно. Западная Африка, Северная Индия были покорены исламом только путем огромных усилий и жертв.

Уже зная казаков, читатель вправе ждать от их «антимусульманства» решительно чего угодно… И читатель не ошибается в своих предположениях: в Малой Азии они «…переели и переломали весь виноград; в мечетях оставили целые кучи навозу; персидские дорогие шали употребляли вместо очкуров и опоясывали ими запачканные свитки» [30. С. 315].

Ну, ясное дело! Стоит нагадить в мечети или сжечь виноградник — магометане сразу же постигнут всю глубину своих заблуждений! И толпами помчатся принимать таинство крещения…

Опять же — я нимало не идеализирую ни полян, резавших древлян в свое удовольствие, ни иудеев, праздновавших массовое истребление врагов. И я помню, что проделывали ассирийцы, хетты и даже еще римляне в захваченных городах.

Но до сих пор мне казалось, что большая заслуга христианства как раз в том, что оно сделало повседневное, наивное зверство язычника чем-то экстраординарным, исключительным. Чем-то таким, что нарушает давно привычную нравственную норму.

Но получается, для казаков христианская эпоха попросту еще не наступила.

Г. Померанц констатирует, что в «мире Гоголя» ничего не слыхали про «права человека» [31. С. 156–171].

Но так же, как Сечь «…слышать не хотела о посте и воздержании» [3.0. С. 248], похоже, в «мире казаков «в XV веке по Р.Х. о христианской этике еще решительно ничего не слыхали.

И это заставляет меня с полной определенностью, с полной жесткостью задать вопрос: а что, бывает христианство без христианской морали? Без христианского отношения к человеческой жизни и человеческой личности? Без чувства общности с другими христианами — пусть иных конфессий?

И с такой же определенностью отвечу на свой же, сугубо риторический вопрос: НЕТ! Христианство состоит не в том, что люди носят кресты; не в том, что совершаются обряды. Для формального принятия «христианства», без принятия его духа, еще на Вселенских соборах было создано свое название — «ОБРЯДОВЕРИЕ». И было четко оговорено: «обрядоверие» — не христианство!

…Не берусь отстаивать подлинность этой истории, но говорят — примерно в середине XVI столетия отцы-иезуиты проникли в глубь Черной Африки. Их вел старый слух, что где-то южнее Эфиопии, за Великими Болотами, в краю саванн, населенных слонами и зебрами, живет черный народ, предки которого когда-то приняли крещение…

И слух подтвердился! Оказалось — есть такой народ, и этот народ свято хранил наследие предков, окрещенных египетскими миссионерами. Племя дружно плясало вокруг огромных, вкопанных в землю крестов, резало вокруг кур и коз, поливало кресты жертвенной кровью, просило Христа и его «мамми Марию» помочь в истреблении и последующем съедении соседнего племени; обещали за помощь принести в жертву всех пленных, захваченных у соседей…

Себя галла называли христианами; шаманов — священниками; творимое безобразие — литургией.

И я искренне не вижу, чем казаки лучше галла. Галла даже как-то приятнее — по крайней мере они осознавали себя частью христианского мира, не сжигали монастырей, а католических миссионеров встречали как дорогих единоверцев.

В общежитии нормальных людей война мыслится главным образом как акт обороны. Солдат подготавливается к ратному делу для защиты «своих» от внешнего нападения. Это самый благородный из всех оснований, по которым общество соглашается содержать Великого Дармоеда в лице армии и терпит все безобразия и преступления, неизбежно сопровождающие ведение военных действий.

Сами казаки тоже охотно объясняют свой образ жизни необходимостью что-то от кого-то «защищать». Но их объяснения — неубедительны.

Отродясь никого и ни от чего они не защищали. Более того — они не стремятся завоевывать какие-то земли. Представим на мгновение, что Сечь завоевала некую территорию…

Ну, и как будет она этой территорией управлять? На сходке буйного сброда? Силами выбранных лиц, порой боящихся собственных «избирателей», как давешний кошевой атаман: «Кошевой хотел было говорить, но зная, что разъярившаяся вольная толпа может за это прибить насмерть, что всегда почти бывает в подобных случаях…» [30. С. 251].

Стяжание богатств тоже не есть цель казаков. Для них вовсе не является престижным или социально значимым разбогатеть на войне. Наоборот — престижным является как раз расточение богатств… Хороший и «правильный» человек для них определяется, среди всего прочего, и способностью «презирать» добычу, и быстро спускать ее в грандиозных попойках.

В описаниях Н. В. Гоголя Сечь предстает сборищем людей, которые и не хотят обеспечить безопасность мирного труда — они его презирают — или жизни своего общества (они выпали из него).

Но они и не стремятся ни к захвату новых земель, ни к приобретению богатств.

В сущности, они вовсе не хотели бы победить своих врагов… Действительно — а что, если казаки в один ужасный для них момент окажутся «победителями»? Что, если они войдут в Варшаву и в Стамбул и польский король и Высокая Порта подпишутся под договором о безоговорочной капитуляции?

Не говоря ни о чем другом, казаки окажутся тогда в ужасном положении — им окажется не с кем воевать!!! Вот ведь кошмар… Ведь все, что написал Н. В. Гоголь о казаках, свидетельствует: война для них — самоценна.

Это и образ, и самый смысл их жизней. Если войны нет — они ее организуют. Сюжет повести завязывается на том, что, вообще-то, Сечь находится в некоем аномальном для нее состоянии мира со всеми. Никак не хочет пан кошевой организовать такой маленькой славной войны! Никак не хочет понять, что парни уже подросли и пора их бросить в горнило очередного побоища. Эта уверенность, что раз парни подросли, то пора, — сама по себе характерна.

А бравый Тарас Бульба, не в силах стерпеть мира, напаивает огромные толпы казаков, свергает прежнего кошевого. К власти приходит ставленник Тараса и ему подобных и тут же нарушает договоры и с татарами, и с Польшей…

Наши знания о казаках обогащаются еще двумя истинами — воспитание казака заканчивается только войной. Война, соответственно, нужна уже для этого самого воспитания.

И второе — верить казакам нельзя в принципе. Любой «мир» они разорвут с легкостью необычайной, как только это станет для них выгодно или удобно.

Давайте назовем вещи своими именами — казаки у Н. В. Гоголя — это просто-напросто сброд. Подонки общества, которые либо оказались не способны к производительному труду и семейной жизни, либо предпочли им… ну, скажем так, походно-полевой образ жизни, очень близкий к уголовному.

Образ жизни, при котором необходимое для жизни не зарабатывают и не создают, а воруют или отнимают.

Собственно говоря, история знает немало сообществ полууголовного или прямоуголовного типа. В разные эпохи и в разных культурно-исторических условиях возникали сообщества скандинавских викингов, испано-португальских «конкистадоров», новгородских «ушкуйников», латиноамериканских «бандейрос», итальянских «кондотьеров», англо-франко-голландских «джентльменов удачи».

При всем разнообразии их объединяет одно — в эти сообщества собираются люди, не способные или не склонные к производительному труду. Люди, вырванные силой, а чаще — сбежавшие от всего, что составляет стержень нормальной человеческой судьбы.