Не упустил Бруно случая обрушиться и на католическую церковь. Он в высокопарных выражениях возвеличивал Лютера за то, что тот осмелился восстать против римского чудовища, которое своим ядом отравляло весь мир.

Не пожалел выспренних фраз, чтобы прославить лучший в Германии Виттенбергский университет.

Почти два года тут внимали его диковинным лекциям, хотя он и казался им безумцем. Вот и теперь ему оказана величайшая честь: не только студенты, но и высокоученые доктора почтили его своим присутствием. Им, светочам науки, звездам на ее небе, высказывает он свою признательность.

Он прощался с лесами, где любил размышлять, и реками, по берегам которых бродил…

Вслед за «Прощальной речью» виттенбергский типограф Захарий Кратон выпустил в свет и «Камероценский акротизм». «Прощальная речь» могла оставить впечатление, что Бруно, собираясь уезжать, испытывал чувство благодарности и даже грусть. Но по собственной ли воле покинул он Виттенберг? После того как он усладил виттенбержцев риторическими красотами своей «Речи», произошли события, изменившие весьма существенно картину идиллического расставания. И, вероятно, не последнюю роль в этом сыграло издание «Камероценского акротизма».

Джордано предпочитал не разглагольствовать об истинных мотивах отъезда. Но пять лет спустя человек, с которым Бруно был близко знаком, вспоминал, что слышал в Германии, будто Ноланец, слывший еретиком, хотел из своих последователей учредить философскую секту в Саксонии и был оттуда изгнан.

Рудольф II, император Священной Римской империи, король венгерский и чешский, всегда считался щедрым покровителем ученых. Он любил естественные науки, питал слабость к живописи, собирал произведения искусства для своей галереи и всякие редкости для кунсткамеры. В одном из его пражских дворцов была оборудована обсерватория и отведены особые покои для алхимиков. Двор Рудольфа II отличался пышностью. У него одно время гостил Филипп Сидней, когда на пасху 1577 года прибыл с посольством, чтобы от имени Елизаветы поздравить его с восшествием на императорский престол.

Об интересе Рудольфа II к наукам Бруно слышал давно. Он знал, что тот весьма неравнодушен к астрономии. Рассказывали, что Рудольфу был чужд фанатизм. Он любил широкие жесты и даже не боялся некоторого вольнодумства. Лейб-медиком у него служил неаполитанский врач Джованни Мариа делла Лама, покинувший родину из-за религиозных преследований. Узнав об этом, папа Сикст V послал императору суровое предостережение: опасно и несовместимо с верой пользоваться услугами беглеца, подозреваемого в ереси. Увещевание папы Рудольф пропустил мимо ушей и продолжал благоволить к своему искусному медику.

Бруно решил ехать в Прагу, где император проводил большую часть времени. Город был одним из крупнейших культурных центров Европы. Его древний университет приобрел широкую известность.

В Праге Джордано, как и в других местах, начал с испытанного средства, которое позволяло ему привлечь к себе внимание и заработать немного денег. Он снова обратился к Луллиеву искусству. Бруно переиздал «Комбинаторный светильник», добавив к нему работу «Об отыскании понятий», новый комментарий к «великому искусству» Луллия.

Вскоре после этого он напечатал «Сто шестьдесят тезисов против математиков и философов нынешнего времени». Упрекая математиков в том, что они в философском отношении по-прежнему пленники Аристотеля, а философов в том, что они не уделяют должного внимания математике, Бруно излагал, помимо основной своей философской концепции вселенной, и собственные воззрения на геометрию. В формировании его математических взглядов имели решающее значение теории Николая Кузанского. Бесконечно большой треугольник, уверял Николай Кузанский, превращается в бесконечную прямую, окружность с бесконечно, огромным радиусом становится прямой.

Однако увлечение мыслями Николая Кузанского о совпадении противоположностей и страсть к широким обобщениям являлись причиной того, что Бруно подчас в пылу полемики недооценивал ряд достижений математиков. Он, например, отрицательно от носился к тригонометрии и был решительно против тех соображений, которые привели в дальнейшем к исчислению бесконечно малых величин, ибо отвергал мысль о бесконечной делимости и утверждал, что в математике, как и в природе, существует неделимый минимум.

«Сто шестьдесят тезисов» были посвящены Рудольфу II. Во вступительном письме Бруно снова ополчился против нетерпимости и предубеждений. Если мы способны отличить свет от тьмы, то почему до сих пор все сильнее разгорается давняя распря, заставляющая поколения людей ожесточенно враждовать? Каждый чем больше бредит, тем больше убеждён в своем превосходстве. Идущий ощупью считает своих ближних за слепых. Повсюду плодятся различные секты, учащие на тысячу различных ладов. Их апостолы, словно адские фурии, только разжигают в народе огонь несогласия. Чтобы доказать правоту своей веры, люди хватаются за мечи. Попирается высший закон – закон человеколюбия. Как будто не для всех одинаково восходит солнце!

Бруно опять – в какой раз! – повторял, что в философии нельзя быть рабом чужих мнений. Истину надо узреть собственными глазами. В философском граде наш долг бороться с тиранией предубеждений.

Он, Ноланец, всегда бесстрашно провозглашает истину и не стоит в стороне от борьбы света с тьмою, науки с предрассудками. Поэтому-то он постоянно мишень клеветы и ненависти. Он испытывает на себе гнев глупой толпы и ярость академиков, этих ученых отцов невежества. Но он, поддержанный истиной, выходит победителем из сражений.

Книга, посвящаемая императору, лишь одна из многих, которые он может ему предоставить, если тот благосклонно примет его скромный дар.

Рудольф принял книгу благосклонно. Бруно вручили триста талеров. На большее рассчитывать не приходилось. Любовь Рудольфа II к наукам носила специфический характер. Астрологические предсказания влекли его куда сильнее, чем философия. Он постоянно испытывал нужду в деньгах и не оставлял мысли, что сразу же поправит свое финансовое положение, как только раздобудет секрет получения золота. Когда до него дошли слухи, что Джамбаттиста делла Порта владеет тайной «философского камня», он тут же направил ему заискивающее письмо. Вот если бы Ноланец занимался не рассуждениями о вселенной, а алхимией, то император принял бы его с распростертыми объятиями!

Надежда, что Рудольф действительно стремится покончить с религиозными распрями, тоже оказалась тщетной. Сумасбродный монарх то даровал протестантам свободу исповедания, то благословлял засилье католических попов. Иезуиты все больше и больше подчиняли его своей власти. Нет, в Праге Ноланец не чувствовал себя особенно уютно. Придворным математиком Рудольфа был Фабрицио Морденте.

Этой поразительной новости многие вначале не хотели верить. Огромнейший испанский флот, хвастливо нареченный «Непобедимой армадой», рассеян и уничтожен! Больше половины судов и три четверти людей не вернулись на родину!

Годами Филипп II вынашивал мысль о вторжении в Англию. Ревностный католик, он часто говорил о своем желании уязвить ересь в самое сердце, низвергнуть Елизавету, возвратить англичан под власть Рима и лишить протестантов их главной опоры. Эти благочестивые побуждения становились тем настойчивее, чем больше диктовались интересами политики, Филипп не мог мириться с растущим могуществом Англии. Елизавета посылает свои войска в Нидерланды, чтобы помешать ему, Филиппу, карать отступников и мятежников! А разве казнь Марии Стюарт не вызов всему католическому миру?

Еще недавно испанцы чувствовали себя повелителями морей, а теперь повсюду грабят их корабли. Англичане больше не довольствуются налетами на колонии в Новом Свете – они нарушают покой испанских берегов. Дерзость Дрейка приводила Филиппа в ярость. Тот осмелился нежданно-негаданно заявиться в Кадис, прямо в гавани сжег несколько десятков кораблей, по дороге домой пустил ко дну еще добрую сотню и потом бахвалился, что-де подпалил бороду самому Филиппу!