Он не должен подавать и виду, что боится цензуры. При всяком удобном случае он будет ссылаться на свои книги, чтобы у судей не зародилось и мысли, что там содержится ересь!

Скоро ли его снова призовут инквизиторы? Прошло три дня, прежде чем состоялся второй допрос.

Горестным тоном поведал Джордано о своих скитаниях по Италии, о пребывании в Женеве. Он, разумеется, умолчал о том, что примкнул к кальвинистам, о том, что был арестован, отлучен от церкви, подвергнут постыдному наказанию. Причины отъезда из Женевы объяснил просто: ему, мол, объявили, что если он хочет и дальше оставаться в городе, то должен принять кальвинистскую веру, без чего не может рассчитывать на их поддержку. Он предпочел уехать.

Он рассказал о Тулузе, Париже, Лондоне, о годах, прожитых в Германии. Столкновений с властями обсуждать не стал. Забыл и неистовство тулузских студентов, и оксфордский скандал, и бурный диспут в Коллеж де Камбре, и конфликт в Хельмштедте, и запрещение проживать во Франкфурте. Ответы его не отличались особым разнообразием: из Тулузы и из Парижа он вынужден был уехать из-за волнений гражданской войны.

Вспоминая прошлое, Джордано сожалел иногда о своих проступках, но говорил об этом как о вещах, которые совсем нетрудно исправить.

На первом допросе он упомянул, что собирался в Германию, чтобы издать там свои книги. Теперь Бруно вносит очень существенное уточнение: во Франкфурте он хотел напечатать ряд работ, в частности «О семи свободных искусствах», и, явившись в Рим, повергнуть их к стопам папы.

– Мне известно, – говорит Джордано, – что его святейшество любит даровитых людей. Я рассчитывал получить отпущение грехов и дозволение носить духовный сан, но жить вне монастыря.

Как все это меняет картину! Не сорвавшаяся попытка бегства к еретикам, а поездка с благочестивыми целями! Но ведь ничего подобного не сообщил ни Мочениго, ни Бертано, ни Чотто?

Джордано не хочет быть голословным. У него есть свидетели. О его намерении знают неаполитанские монахи, приехавшие на капитул. Это может подтвердить Доменико да Ночера.

Эти неожиданные признания не порадовали инквизиторов. Они иначе представляли себе дело. Обвиняемый по желал еще кое-что добавить. Не надо думать, что все написанное им прежде он одобряет и сейчас. В некоторых своих книгах он выступал скорее как философ, чем как добрый католик, и рассуждал неподобающим образом о могуществе, мудрости и благости бога. Все это он излагал согласно христианским догмам, но тем не менее теперь не одобряет, поскольку основывал свое учение на чувствах и разуме, а не на вере.

Бруно не стал говорить подробнее об «ошибочных» сторонах своих учений. Зачем ему облегчать задачу инквизиторов и указывать на вещи, которые могут остаться незамеченными? Он ограничился сказанным и отослал к своим книгам.

Заявления Бруно были столь важны, что инквизитор Венеции нашел необходимым тут же повидать фра Доменико. Допрос Джордано происходил в субботу и кончился поздно. Наутро инквизитор, отказавшись от воскресного отдыха, направился в монастырь к Доменико да Ночера и попросил его рассказать, а затем и письменно изложить все, о чем они беседовали с Джордано Бруно.

Фра Доменико умудрен опытом и искренне расположен к своему бывшему ученику. Он знает, как и что отвечать инквизитору. Незадолго до троицы здесь, в церкви, он увидел одетого в мирское платье человека. Тот почтительно ему поклонился. Не сразу узнал он в нем земляка, ученого, жившего прежде в монастыре, фра Джордано из Нолы. Отыскав уединенное местечко, они принялись беседовать. Бруно рассказал о причинах, побудивших его снять рясу. Виной тому нападки тогдашнего провинциала Бруно, по его собственным словам, долго скитался по чужим странам, но всегда вел католический образ жизни. От старого наставника не скрыл он и своих планов: он решил книгу, которую держит в голове, написать и представить его святейшеству. Таким путем он думает добиться расположения, переехать в Рим, продолжать научные занятия и чтение лекций.

Инквизитор очень недоволен. Испортить себе воскресенье, чтобы выслушивать такое! Еретик, оказывается, помышлял лишь о том, чтобы угодить папе. Он, видите ли, всегда и везде жил как добрый католик. До этого не додумался и обвиняемый!

Доменико да Ночера спокойно клал руку на библию, клялся говорить одну только правду, невозмутимо подписывал показания. Да и почему он должен волноваться? Если что и не так, то не по его вине. Он не давал никаких оценок, а лишь пересказывал слова собеседника. Говорили же они с глазу на глаз. Его нельзя уличить во лжи.

Когда в трибунале зашла речь о его работах, Бруно подал заготовленный ранее список. Составлен он был с упором на латинские сочинения. Наиболее опасные книги вроде «Изгнания торжествующего зверя» и «Тайны Пегаса» не упоминались вовсе. Джордано предупредил, что не он автор находящейся среди его бумаг рукописной книжицы «О печатях Гермеса».

На вопрос, правильно ли на его книгах указано место издания, ответил, что все труды, будто бы напечатанные в Венеции, на самом деле изданы в Англии. Разумеется, не в его интересах было вспоминать, почему английский типограф предпочитал выпускать сочинения Ноланда с ложным местом издания. Джордано объяснил его побуждения просто: издатель хотел, чтобы книги получили самое широкое распространение. Если бы на них было указано, что они напечатаны в Англии, то продавать их в Италии было бы намного труднее.

Говоря о содержании своих книг, Бруно подчеркнул их философский характер. Он убежден, что в его книгах не содержится мнений, позволяющих сделать вывод, будто он хотел скорее опровергнуть религию, чем возвеличить философию, хотя в них он и касался враждебных вере взглядов. Непосредственно он не учил тому, что противоречило бы христианской религии. Правда, в Париже полагали, что он косвенным образом выступал против веры. Но, тем не менее, ему было разрешено защищать на диспуте свои «Сто двадцать тезисов против перипатетиков», поскольку они, объясненные философски, куда меньше противоречат вере, чем положения Аристотеля и Платона, вызывающие его возражения.

Бруно упорно ссылался на латинские сочинения, изданные во Франкфурте. Из них прекрасно видно, каких взглядов он держится. Излагая перед трибуналом инквизиции свои воззрения, Бруно не отказался от учения о бесконечности вселенной и множественности миров, однако покривил душой, когда пытался разными оговорками ослабить антирелигиозное значение проповедуемых им мыслей. Он часто в своих книгах говорил о боге, о природе как боге в вещах, называл природу богом и бога природой [14]. Но его представления о мире были очень далеки от христианских. Он отвергал идею сотворения вселенной и зло потешался над верованием, будто все на свете происходит согласно промыслу создателя.

Он пустился в пространные богословские рассуждения, дабы показать, что его учение не должно быть истолковано как ересь, хотя и признал, что из мысли о бесконечности вселенной и множественности миров косвенно и вытекает отрицание истины, основанной на вере.

В его учении есть стороны, не согласующиеся с отдельными положениями религии. Но это происходит не из злого умысла, а из-за того, что в своих рассуждениях он исходил из соображений философии. Он не чувствует себя безгрешным и не хочет ничего утаивать от Святой службы. Рассказать не только о поступках, поведать о сокровенных мыслях, которые никогда никому не высказывались, – не значит ли это убедить инквизиторов в своем совершеннейшем раскаянии?

Бруно признает, что, размышляя над догмой о троице, испытывал сомнения. В духе святом он видел мировую душу, то есть понимал третье лицо не так, как предписывает церковь, а согласно со взглядами пифагорейцев и премудрого Соломона. Относительно второго лица он тоже пребывал в сомнении: как это сын божий, единосущный отцу, может от него отличаться? Да и позволительно ли вообще прилагать к божеству термин «лицо»? Ведь еще святой Августин отмстил, что этот термин не древнего происхождения, а возник в его время. Подобного взгляда он, Бруно, держался с восемнадцати лет, но сомневался лишь наедине с собой. Что же касается первого лица, то он без всяких колебаний веровал во все, во что должен веровать истинный христианин. Он не понимал лишь, каким образом второе лицо могло воплотиться и пострадать. Однако возможности этого он никогда не отвергал.