Науки теперь в упадке. Убогие буквоеды возомнили себя философами и рассуждают о природе. Они губят и то хорошее, что было у Аристотеля. Прикрываясь речами о возрождении античных знаний, множество людей занимаются никчемными вещами: кто-то сочиняет труды по генеалогии, другой направляет внимание на расшифровку писания или преумножает детские софизмы. «Третий чирикает о том, что было раньше: имя существительное или глагол; четвертый – море или источник; пятый хочет восстановить устаревшие слова, которые, как бывшие когда-то в употреблении и предложенные одним античным автором, он снова превозносит до звезд; шестой уперся в неправильную и правильную орфографию; иные прочие стоят за какой-нибудь еще подобный вздор и их заслуженно более презирают, чем понимают».

Человеку отпущено очень мало времени, и, как его ни береги, жизни не хватает на нужное дело. А дни растрачиваются на пустые или постыдные вещи!

Героический энтузиаст знает, что его призвание всегда и везде бороться за торжество высоких идеалов. Никогда еще педанты не притязали так настойчиво на управление миром, как в наши времена! Мириться с этим нельзя. Благородные умы, вооруженные истиной, должны быть в высшей степени бдительны, должны поднять оружие против сил тьмы. Нельзя предаваться праздности там, где идет война с прислужниками невежества и злобы!

Смысл жизни – в познании истины и в борьбе за ее торжество. Но не напрасно ли мы стремимся вперед, если истина, за которой мы гонимся, бесконечно далека и непостижима?

Оставить без ответа вопрос о познаваемости или непознаваемости мира – это значит лишить этику одного из столпов, на которых она должна быть возведена. Бесплодная погоня за химерами не может быть смыслом человеческой жизни. Бруно уделяет гносеологии много внимания.

Мир – это густой лес, где в тайниках и пещерах скрывается истина. Бруно толкует сонет «Средь чащи леса юный Актеон…».

Высшее счастье охотника – это узреть Диану, монаду, истинную сущность всего бытия.

Многие страницы диалогов «О героическом энтузиазме» звучат как вдохновенный гимн познанию. Ноланец убежден, что мысль никогда не остановится на достигнутом. Бескрайность мира только побуждает волю к новым поискам и открытиям. Человеческие способности развертываются все шире, и нет предела проникновению в сокровенные тайны природы.

«Умственная, сила никогда не успокоится, никогда не остановится на познанной истине, но всегда будет идти вперед и дальше, к непознанной истине. Так, воля, которая устремляется к познанию, никогда не удовлетворяется законченным делом».

Любовь к истине возвышает людей, делает их души героическими. Настоящая страсть к познанию бескорыстна, ей не отдаются ради выгоды или почестей. В ней самой – величайшая награда. Посвящать ей все помыслы надо безотносительно к успеху.

Когда человек безраздельно отдает себя великой цели, он преодолевает любые трудности, не страшится никаких опасностей, перестает бояться смерти, презирает недуги тела, не испытывает нужды в чувственных удовольствиях. Переживаемый им подъем духа так стремителен и огромен, что погашает все страдания. Им владеет счастье высокой страсти, счастье любви героической.

Познание не знает пресыщения. Чем больше человек узнает, тем сильнее становится его желание. Он постоянно хочет понять больше, чем сейчас может. Его мучает сознание собственной ограниченности, но упорство не остается напрасным – воля и интеллект позволяют в конце концов подняться на следующую ступень. Объект познания бесконечен – бесконечна и мощь ума человеческого!

Героическая любовь есть мука, она не пользуется настоящим, как животная любовь, а живет мыслями о будущем: Героического энтузиаста поддерживает надежда на будущую и недостоверную милость, а подвергается он действию настоящего и определенного мучения. И как бы ясно он ни видел своего безумства, это, однако, не побуждает его исправиться или хотя бы разочароваться в нем, потому что он настолько в нем нуждается, что оно скорее нравится ему:

Эта героическая любовь, любовь к истине, делает человека самоотверженным. Он, забывая о себе, целиком отдается своей страсти. Энтузиаст знает, что впереди его ждет смерть – расплата за подвиг, но не страшится огня, который его испепелит. Он не мотылек, что летит на пламя, не помышляя о своем конце, – он знает, что его ждет.

Но может ли человек обрести совершенство или удовлетворение в том познании, которое несовершенно? Бруно не устает повторять: познание никогда не будет столь совершенным, чтобы познать до конца первоистину; однако пределы познанию ставит наш собственный интеллект, и чем шире будет становиться горизонт его зрения, тем больше и ярче будет он видеть блеск первоистины.

Счастье увидеть Диану выпадает редко. Но означает ли это, что поиски истины – удел избранных, а героический энтузиазм – нравственный идеал для немногих? Нет, стремиться к познанию истины должны все.

«Достаточно, чтобы стремились все; достаточно, чтобы всякий делал это в меру своих возможностей, потому что героический дух довольствуется скорее достойным падением или честной неудачей в том высоком предприятии, в котором выражается благородство его духа, чем успехом и совершенством в делах менее благородных и низких.

Нет сомнения, что лучше достойная и героическая смерть, чем недостойный и подлый триумф».

Утонченный поэт, блестящий кавалер, любимец женщин, сэр Филипп Сидней сочетал в себе множество благородных качеств: ум с храбростью, образованность с великодушием, самоотверженность с упорством. Повсюду протискивались вперёд беззастенчивые дельцы, дух предпринимательства и торгашества все сильнее разъедал именитую знать, а Филипп слыл рыцарем до мозга костей. Да, Сидней далеко не заурядная личность. Но тем обидней сознавать, что он тратит жизнь на пустяки. Бруно питал к нему чувство подлинной дружбы. Не его ли долг показать Сиднею, что высокое призвание одаренного человека не в писании пасторалей и любовных стихов. Время ожесточенной борьбы за умы людей требует непреклонных бойцов. Никогда еще воинствующее невежество не домогалось так настойчиво власти над миром.

Разумеется, Бруно не ставил Филиппа Сиднея на одну доску с жалкими эпигонами Петрарки. Сидней выступал против рабского подражательства и говорил, что только собственные чувства – источник поэзии. «Взгляни в свое сердце, – восклицал он, – и пиши!» Однако влияние Петрарки сильно на нем сказывалось. Но не это больше всего тревожило Бруно, хотя он в «Героическом энтузиазме» и отвел немало места мыслям о поэтическом творчестве и нападкам на петраркистов. Он хотел, чтобы люди, подобные Сиднею, поняли всю красоту того жизненного идеала, который он рисовал в своей книге. Время нуждалось в героях.

Бруно решил посвятить «Героический энтузиазм» Филиппу Сиднею. Он написал пространное вступительное письмо, где с присущей ему страстностью обрушился на поэтов, которые только и делают, что возносят до небес любовные утехи и восторгаются прелестями своих милых. Его не останавливало опасение, что и письмо и многие места самой книги могут дать пищу злословию и кривотолкам. Не увидят ли в них выпада против Сиднея? Что составляло сердцевину известных сонетов, если не томление Астрофела по возлюбленной? Не нужно особых усилий, чтобы и сэра Филиппа, воспевавшего служение прекрасной даме, представить как раз одним из тех трубадуров вульгарной страсти, толпе которых противостоял Героический энтузиаст.