Многие страницы «Изгнания» кажутся прямо списанными с натуры. Англия не меньше, чем другие страны, дает Ноланцу благодатный материал для его образных сатирических обобщений. Схваченные острым взглядом бытовые сценки заставляют часто вспоминать о «Подсвечнике». Бруно терпеть не может охоту – это «барское безумие», «неистовство высоких особ». Английские дворяне страстные охотники. Ноланец де без удовольствия пишет об этих доморощенных актеонах, которые гоняются за дичью в то время, как женушки, словно дианы, превращают их в оленей, наделяя развесистыми рогами.

Английские впечатления не застилают воспоминаний об Италии. Он видит овец на берегах Темзы, и тут же в памяти воскресает Кампанья, где часто целые отары гибнут из-за суровой зимы. Джордано постоянно обращается мыслью к родным местам, к Ноле, к Неаполю. Пишет о «промысле божьем», а под пером оживают картины далекого детства…

В его душе давно сложился идеал свободного человека, деятельного, упорного, ответственного за свои поступки, сознательно стремящегося к истине и добру. Бруно убежден в свободе воли. Поэтому рассуждения католиков о «промысле божьем», а еще больше кальвинистское учение о «предопределении» вызывают у него самую резкую неприязнь.

Он знает, что новая книга создаст ему многочисленных врагов. Но такая уж у него натура: он всякий раз с тем большей страстью стремится противостоять бурному потоку, чем сильнее его течение.

«Изгнание торжествующего зверя» Бруно посвящает Филиппу Сиднею. Прелюдию к своей нравственной философии – расставленные в известном порядке пороки и добродетели – отдает он под его защиту. Небо, которое нуждается в очищении, внутри нас. Пусть толпа потешается над скоморохами, под нелепой внешностью которых скрыто сокровище истины и доброты.

Разве не верно, что каждый шут выкладывает обычно больше правды своему государю, чем весь его двор?

К услугам шутов прибегают те, кто не может высказаться открыто.

Своих сонетов Филипп Сидней не публиковал. Но они широко расходились в списках. Для многих не было секретом, что их основная тема – долгая и не особенно счастливая любовь Филиппа к Пенелопе, дочери графа Эссекса. Впервые он увидел ее совсем девочкой. Филипп так понравился отцу Пенелопы, что тот стал всерьез поговаривать об их будущем браке. В расцвете сил Эссекс умер.

Спустя несколько лет Филипп снова встретил Пенелопу. Застенчивая девочка стала красавицей. Филипп бредил золотом ее волос и черными, как ночь, глазами. Писал сонеты, называл ее своей несравненной Стеллой, а себя Астрофелом [11]. Теперь они часто виделись. Почему не вернуться к брачному проекту и не исполнить воли покойного отца? Никто из трех опекунов не склонен был поддерживать этого плана. Уолсингем же вдобавок имел на Филиппа особые виды. Пенелопу против ее воли выдали замуж за богатого лорда Рича. Сидней лишился покоя, Сонеты становились все пламенней.

Но любовь любовью, а брак браком. В ту зиму, когда он писал Стелле свои самые пылкие стихи, он обсуждал с Уолсингемом возможность женитьбы на его дочери. Партия эта восторга у него не вызывала, но Уолсингем соблазнял изрядным приданым.

Филипп не мог забыть Пенелопу. Супружество не принесло ей счастья. Лорд Рич вел разгульную жизнь. Его скандальные похождения давали обильную пищу придворным сплетникам. Через полгода после свадьбы Пенелопа вняла, наконец, мольбам Сиднея и пришла на тайное свидание. Она призналась, что любит Филиппа, но честь превыше всего!

Вздыхая, Сидней по-прежнему писал обращенные к Стелле сонеты. Но недолго. Леди Рич ранила в самое сердце преданного ей трубадура. Честь превыше всего? Уверив Сиднея, что разделяет его чувство и лишь в силу долга не может на него ответить, она вскоре завела любовника. Страсть Филиппа умерла – сонеты остались. Ценители английской поэзии переписывали стихи, где верный Астрофел на все лады воспевал редкостные совершенства неземной Стеллы, а кумушки в гостиных частенько злословили о бурном романе леди Рич.

Депеша, отзывавшая Мовиссьера на родину, пребольно его уязвила. Он надеялся, что добьется, наконец, освобождения Марии Стюарт, а тут этот приказ! Своими упорными советами он до смерти надоел Генриху, который так погряз в распутстве и покаяниях, что не имел ни охоты, ни времени вникать в серьезные дела. Враги Мовиссьера обвиняли его в нерадении: может ли вообще человек, восхищенный королевой-еретичкой, по-настоящему защищать интересы католической веры и Франции? Генрих скрепил приказ своей подписью.

Худшего трудно было и ожидать. Деньги свои Мовиссьер великодушно предоставил Марии Стюарт и оказался на мели. Цепкие руки Елизаветы крепко держали пленницу. Сейчас о возвращении долга нечего было и думать. Нерасторопность французской казны вынуждала Мовиссьера постоянно обращаться за займами к итальянским банкирам и английским купцам. Послу великой державы широко открывали кредит. Однако как только в Лондоне станет известно об его отозвании, на него тут же набросятся кредиторы. Он задолжал огромные суммы и не имеет чем платить. Бесчестье ждет его и долговая тюрьма! Он не может сейчас уходить в отставку. Да и жена его, ко всему прочему, тяжело больна и не перенесет далекого путешествия. Подавив оскорбленную гордость, посол попросил короля об отсрочке.

Неприятности, свалившиеся на Мовиссьера, не изменили его отношения к Бруно. В беседах с ним он часто находил утешение. Джордано по-прежнему жил в одной из комнат посольства.

Пришла пора благословенной зрелости. Бруно переживал дни величайшего подъема. Никогда еще он не работал так много и плодотворно, как теперь. Он писал Книгу за книгой. Его следующая работа, «Тайна Пегаса», была тесно связана с «Изгнанием торжествующего зверя». Здесь он развивал одну из тем, затронутых в «Изгнании», – тему спасительного невежества. Всякий, кто предпочитает простодушное незнание беспокойному знанию, слепую веру – свободной мысли, тот возводит на пьедестал глупость и поклоняется ослу.

«Тайна Пегаса» не просто еще одно похвальное слово глупости и не еще одна остроумная вариация вечной темы Осла. Эти диалоги Бруно, как и «Изгнание торжествующего зверя», – часть его нравственной философии. В основе тот же вопрос, который волновал Джордано с юности, – вопрос об этическом идеале и о назначении человека. Как должны жить люди? Полагаться на разум или на веру? Жить здесь, на земле, осмысленно, деятельно, целеустремленно или в благочестивой пассивности смотреть на землю, как на «юдоль печали», и лишь ждать вечного блаженства на том свете? Люди – слепые кроты во власти неумолимого рока или летящие к солнцу Икары?

Где, если не в «Тайне Пегаса», больше всего к месту сонет в честь Осла: «Священная ослиность, святое отупенье…»?

«Тайна Пегаса» – очень опасное сочинение. Здесь Бруно Нападает на религию еще более неприкрыто, чем в «Изгнании торжествующего зверя».

Кому посвятить книгу? Ясно, что не Мовиссьеру, послу наихристианнейшего короля. Сэру Филиппу Сиднею тоже, видно, хватает и «Изгнания». Несколько лиц, кому Бруно давал читать рукопись, отказались от такой рискованной чести. Даже дамы, обычно столь благосклонные к Ноланцу, не воспылали желанием увидеть свое имя на вступительных страницах подобной книги. Один священнослужитель, так тот прямо сказал, что предан библии и не забавляется произведениями, доставляющими радость врагам веры. Тогда Бруно вспомнил скромного клирика, которого знал на родине, произвел его в епископы несуществующего епископства, посвятил ему «Тайну Пегаса» [12] и отдал печатать.

О, у него самые серьезные намерения! Он будет трактовать о «кабале теологической философии, о философии кабалистической теологии, о теологии философской кабалы»! Он не хочет увеличивать дерзкую толпу авторов, которые, славословя ослу, лишь думают над ним поиздеваться. У него и в мыслях нет ничего подобного. Для него осел не объект забавы, а предмет поклонения, воплощение небесных добродетелей. Разве нельзя назвать осла схоластом, если он изысканный аргументатор и пишет диссертации?