Не было сомнений в важности воздушной силы. Он делал многочисленные заметки, задавал вопросы и готовился к подробным наблюдениям, которые он будет проводить, следуя за вторгшейся армией в глубь континента. К своим аккуратным и технически подробным докладам, написанным мелким быстрым почерком, он часто добавлял свои личные, эмоциональные наблюдения, которые потом исключит, когда будет готовить официальный документ.

Он записывал то, что ему хотелось запомнить: настроения, атмосферу и случайные происшествия. Он описывал, как Вторая Французская армия возвращается домой и ее встречают рыдающие толпы людей в деревнях, выстроившиеся на обочинах дорог. Он описывал холмистые поля Нормандии; поспевающий хлеб и краснеющие яблоки. И он записывал свои опасения за Париж, вспоминая руины Роттердама и Варшавы.

Однажды в середине августа в саду, где они расположились на ночь, его разбудил переполох. Каким-то образом пробравшись через линию фронта, человек из Сопротивления принес послание Эйзенхауэру. Он пришел умолять спасти Париж. Союзники, поддавшись на уговоры Пэтена, собирались пройти мимо города по пути к Германии. В отчаянии посланец докладывал, что в городе разразилось восстание; французская полиция перестреливается с немцами, и на улицах растут баррикады. Город – это чудесное произведение искусства в камне – мог превратиться в развалины.

Решение принималось целый день. Пэтен хотел сохранить горючее для своих танков, а Поль думал о Париже и в душе молился за него. К полудню следующего дня пришел ответ из штаба Эйзенхауэра: он решил в пользу самого прекрасного города на земле. Поэтому войска повернули на север и на второй день, сломив последнее сопротивление немцев, вошли в городские ворота.

Поль шагал по улице. Он мог бы вскочить в любую военную машину, но ему хотелось пройтись. Он выяснил, где расположена часть Хенка, и шел туда.

Город лежал под холодным голубым шелковым небом. Легкий ветерок шевелил густую листву бульваров. Уже появились первые признаки возвращения к мирной жизни: дети пускали кораблики на пруду в Тюильри и мужчины рыбачили на Сене. Немецкие вывески срывались, баррикады разбирались.

Он еще был под впечатлением чуда предыдущего дня и, вероятно, никогда не забудет восторг людей при виде американских войск: цветы, флаги, приветствия.

Он присутствовал при волнении у отеля, где был захвачен генерал фон Шолтиц во время завтрака. Поль смотрел, как он выходил с поднятыми руками, и видел шеренгу немецких офицеров, которых уводили вместе с ним. И он вспомнил молодых людей в коричневых рубашках, марширующих гусиным шагом, как он впервые увидел их много лет назад, фон Медлера, говорившего об облагораживающем воздействии войны, улыбку и пожимание плечами Донала, молчание, наступившее за столом у Ли. Ему пришлось сжать кулаки в карманах, вспоминая все это, пока он стоял на тротуаре в Париже.

Но война еще не была закончена. Происходили жестокие схватки, немцы все еще гнездились в Париже. У них были и гранаты, и фаустпатроны. Он видел мертвого немецкого солдата на улице, простого солдата, очень юного. На секунду он остановился и посмотрел на его лицо. Оно ничего не сказало ему. Возможно, малый ненавидел режим, за который его заставили воевать. Как легко ввести в заблуждение молодых, если взяться за это дело достаточно серьезно! Поль вздрогнул и пошел дальше.

После полудня, добравшись до командного пункта, он почти столкнулся с Хенком. Тот не мог поверить своим глазам:

– Я все время думаю о тебе, Поль, как только мне написали, что ты едешь сюда. Какое чудо, что нам удалось встретиться!

– Не такое уж чудо! Я выяснил, где ты находишься. Я двигался за вами с разрывом в пару дней. В безопасности, – добавил уныло Поль. – Ничего героического.

– Ты был героем в прошлую войну, – сказал Хенк. Они потоптались на солнце. Потом он сказал: – Наверное, я был несправедлив к тебе. Прости.

Стоя в форме на улице в чужом городе, Поль почувствовал прилив горячей любви к Хенку. Но он сдержался и ответил только:

– О нет, не очень. Ты всегда вел себя корректно.

– Я не уверен в этом. А в мыслях я был даже более резок.

– Ну… – начал Поль.

– Нет, выслушай меня. Я должен сказать, что ты и моя мать были правы во многом… – закончил он.

Поль отвел глаза от вспыхнувшего смущением лица Хенка. Неожиданно эмоции выплеснулись, и он обнял Хенка:

– Все о'кей, все о'кей!

Момент прошел, и они рассмеялись.

– Черт возьми! – сказал Хенк. – Ты выглядишь великолепно! Как ты? Как все дома?

– Все хорошо. Они проводят время в ожидании писем от тебя. Мэг закончила учебу. Хенни как всегда.

– Что у тебя запланировано на сегодня?

– Я должен быть в Германии следом за тобой. Хотелось бы посидеть с тобой и поболтать часок.

– Мне дали увольнительную до конца дня.

– Отлично! Мы можем пообедать. Вот адрес отеля, где я остановился. Он недалеко отсюда. Сейчас мне надо отослать рапорт, и я с тобой попрощаюсь до вечера. Ты сможешь подойти к шести часам?

– Конечно. Мне бы не помешало немного хорошей еды. Тогда увидимся.

Люди одаривали солдат в американской форме, и какая-то женщина сунула Хенку небольшой пакет с персиками. Он стоял на обочине и ел один, наклонившись, чтобы сладкий сок не попал на него. В другой руке он держал письмо от матери, которое только что получил. Он перечитывал его в третий раз, полный радости, потом достал еще один персик и стоял на солнце прост счастливый.

На велосипеде проезжала девушка.

– Эй, – окликнула она, – ты как будто ешь золото. Ты съешь их все?

– Нет, конечно, нет. Возьми один. Возьми все остальные.

– О, ты говоришь по-французски? Ты первый американец, который говорит по-французски.

– Я учил его в школе, – ответил он. В дорогой частной школе, против которой возражал Дэн. – Куда ты едешь?

– Домой. Хочешь прокатиться со мной?

На ней было чистенькое цветастое ситцевое платье. Длинные густые темно-русые волосы вились.

– Хочу, – сказал он, – я поеду!

– Тогда прыгай на багажник. Не могу поверить, что война почти кончилась.

– Не для меня. Я пойду до Берлина, а это долгий путь.

– Как глупо с моей стороны! Прости. Как тебя зовут?

– Генри. Генри. Обычно меня зовут Хенк.

– Хенк. Как смешно. Я Антуанетта. Меня зовут Тони.

– Ты не устала? Покрутить педали?

– Нет, я привыкла. Я думаю, ты удивился, что я попросила персик. Это потому, что у нас не было ничего подобного, если только мы не ездили на велосипедах за город собирать их. Когда я увидела, как ты ешь, мне до смерти захотелось тоже.

Они ехали по тихому предместью с широкими улицам, деревьями, элегантными домами, старинными, с высокими окнами и цветочными горшками.

– Это Нюилли, около Буэ. Здесь хорошо гулять. Мы приехали.

Он последовал за девушкой по широким ступеням в прохладный холл с широкой лестницей, покрытой ковром. Они прошли мимо комнат с зеркалами, мраморными каминами и обитыми шелком стенами, все выше и выше, на пятый этаж, где она открыла дверь в маленькую комнату под крышей. Здесь было чисто и уютно. Опрятная постель, стол, несколько стульев, буфет и электрическая плитка.

– Мой дом. Ты удивлен.

– Нет. Я… – начал он.

– Ты подумал, что весь дом принадлежит мне?

– Не знаю. Она засмеялась:

– Это одно из самых богатых мест в Париже, и позволь мне сказать тебе, здесь больше немцев и предателей, чем в любой другой части Парижа. Я оказалась здесь по единственной причине, что у хозяйки дома муж в Лондоне с Де Голлем и ей нужны деньги, поэтому она сдает комнаты. Эта была комната горничной.

– Очень милая комната.

– А ты очень милый молодой человек. Хочешь вина?

– Да, спасибо.

– У меня есть хлеб с сыром.

Он вспомнил, что у него в кармане апельсин, и дал его девушке.

Она понюхала и воскликнула:

– Какой аромат! Я так давно не ела апельсины.

Он смотрел, как она чистит его. У нее были красивые пальцы и не было кольца, так что она не замужем.