– Ты делала, как считала лучше. Не вини себя. Кроме того, британцы делают Палестину незаконной и опасной. Мы не имеем представления, с чем столкнемся на переговорах в Лондоне. Они подписали Балфурскую декларацию в 1917 году, но сейчас им хочется все вернуть вспять, не давая евреям обрести отечество. Поэтому они топят старые посудины, которые перевозят беженцев, или интернируют их на Кипре.

Илзе вздохнула:

– Я понимаю. Не возбуждайте арабов – нам нужна нефть. Ты сионист?

– Если ты имеешь в виду, хочу ли я жить в еврейском государстве? Нет, я американец. Я принадлежу Америке. Но я всей душой за еврейское государство, куда могут стекаться евреи, спасаясь от того, что происходит здесь.

Он заметил, что она совершенно измучена.

– Я слишком долго сижу у тебя. Тебе надо поспать.

– Я не смогу заснуть. Я хочу, чтобы ты остался. Можешь, Поль?

– Конечно, если ты хочешь. Извиняясь за свою слабость, Илзе сказала:

– Я никогда раньше не боялась одиночества.

– Но сегодня особый случай.

Они сели в маленькой гостиной. Он вспомнил то место перед книжным шкафом, где их танец перешел в объятия; интересно, вспоминала ли об этом когда-нибудь Илзе? Она говорила, что для нее происшедшее имело большее значение, чем для него.

– Хочешь поговорить, Илзе, или нет?

– Мне хочется поговорить, но в голове такая путаница, что я не могу придумать, с чего начать.

– Хорошо, расскажи мне, что произошло с тобой за все эти годы. Ты не замужем…

Она слегка улыбнулась:

– Вот что сразу спрашивает мужчина у женщины, да? Не про то, получила ли я степень по эндокринологии.

– Ну, получила?

– Да. И дважды могла выйти замуж. Я жила с очень хорошим человеком некоторое время и была очень счастлива, пока он не эмигрировал в Австралию.

– Почему ты тоже не уехала?

– Из-за денег. Они принимают только тех, у кого есть достаточно денег. А у него не хватало на троих. Вот так. А ты? Ты все еще женат?

– Да. И не вижу причин для перемен в своей жизни. – Поль рассматривал свои ногти.

– А другая? Та, о которой ты рассказывал мне?

– Она замужем.

– Ты никогда не видишь ее?

– Нет. Я обещал ей не видеться. У нее хороший муж.

Выражение необычной доброты промелькнуло по ее лицу. Поль в изумлении посмотрел на нее. И, испытывая такое горе, она еще могла думать о нем.

– Я часто вспоминала тебя, Поль.

Сказать ей то же самое в ответ – было бы лицемерием. Он вспоминал о ней очень редко, но как о прекрасном мгновении его жизни; так же он будет вспоминать неделю, проведенную с Ли на море и те дни, что они проведут вместе в Париже; ни одной женщине не удалось затронуть глубины его сердца, как это сделала Анна.

– Я надеялась, что ты найдешь кого-нибудь, кто бы занял ее место, – произнесла Илзе.

Он внезапно ощутил свою незащищенность. События последних двух дней сняли с него покров условностей – что значит чья-то личная жизнь или достоинство перед лицом смерти? Его чувства выплеснулись наружу.

– Видишь ли, есть дитя. Я не говорил тебе раньше.

– А!

– Дочь, почти взрослая. Шестнадцати лет, – он помолчал, подсчитывая, – да, шестнадцать исполнилось в прошлом декабре.

– Ты тоже не видишь ее?

– Я видел ее однажды, очень давно. Илзе нахмурилась и покачала головой:

– Должно быть, тебе очень больно?

– Да.

Незнакомка, которой он дал жизнь, преспокойно живет в Нью-Йорке. Она гуляет, или читает книгу, или смеется – он надеялся, что она смеется. А он не может представиться ей, не может сделать ей подарок. Но что более важно, он не может поделиться с ней своими мыслями, передать ей в наследство свои идеи.

– Я никогда никому не рассказывал о ней, – сказал он. – Ты единственный человек, который знает об этом.

– Ничего нельзя сделать?

– Ничего.

Слишком много чувств было выражено – в маленькой комнате стало тесно.

– Прости, – быстро проговорил Поль. – Твоя ноша слишком тяжела. Я не имел права добавлять еще и свою, как бы мала она ни была в сравнении с твоей.

– Почему мала? Просто другая.

И снова она посмотрела на него необычайно по-доброму. Этот взгляд тронул его и вызвал стыд за жалость к самому себе. Он встал и коснулся ее плеча:

– А сейчас я действительно хочу, чтобы ты отдохнула. Я пойду в отель. Ты можешь связаться со мной, если, не дай Бог, что-то случится.

Она схватила его за руку:

– Можешь ты спать здесь? Можешь? Безусловно, в такую ночь она не думает о… Она прочитала его мысли.

– Нет, ничего подобного, Поль. Только спокойствие. – И она улыбнулась.

– Да, – согласился он. – Да, конечно.

Он лежал рядом с ней, она долго держалась за его руку. В кромешной тьме последней ночи перед бегством они прислушивались к звукам из соседней комнаты, где тяжелым сном спал Марио, и считали тянущиеся часы, глядя на будильник. Ближе к утру ее рука отпустила руку Поля, и они уснули.

Он ушел до того, как проснулся Марио.

– Вот мои адреса. Мой офис в Нью-Йорке и в Криллоне в Париже следующие десять дней. Ты напишешь мне сразу, чтобы я знал, что вы в безопасности в Италии?

Ее глаза, поднятые к нему, смотрели с благоговением.

– Как мне благодарить тебя, как оценить все, что ты сделал, что я должна сказать тебе, Поль?

Он остановил ее и поцеловал в щеку:

– Да хранит вас обоих Бог. И убежал.

В отеле расписание лежало на полке. У него был билет на Париж на следующий день, но мысль о том, что ему придется провести еще ночь в этой стране, пугала его. Если повезет, он сумеет попасть на поезд сегодня – он начал бросать вещи в чемоданы.

И совершенно неожиданно он сломался. Он был потрясен. Юноша с искалеченным телом… Илзе… Только Бог знает, какое будущее ожидает их. А те избитые люди, еле бредущие и замерзающие в лагере? А еще раньше озабоченное, встревоженное лицо Элизабет?.. Он уронил пару туфель и опустил голову на стол. В ушах звучали древние причитания, такие же старые, как земля и море.

– О, мой Бог, – прошептал он.

Через некоторое время он встал, закончил складывать вещи, оплатил счет и поехал на вокзал. Слишком возбужденный, чтобы оставаться в зале ожидания, он вышел на платформу и стоял там, пока с громким шипением подали темно-синие вагоны поезда.

Заняв свое место, он заказал двойное бренди. Может, это заставит его уснуть, по крайней мере, пока они не пересекут границу и он не покинет эту страну. Ему пришло в голову, когда он прикоснулся к своему американскому паспорту в кармане, что наверняка в этом поезде есть еще люди, которые по тем или иным причинам волнуются больше него и для которых стук пограничника в дверь купе будет тяжелым испытанием, при котором будет останавливаться от страха сердце. Он был готов расцеловать свой паспорт.

Поезд тронулся. И он под благотворным действием бренди обратил свои мысли к Парижу и Ли. Они вылечат его, а он так в этом нуждается! Смех Ли, вино, вкусная еда, картинные галереи, прогулки в парке и любовь в постели… и свобода! Самое главное – свобода!

Поезд мчался сквозь пасмурный день.