Поль подошел к двери, провожая его.

– Элфи, я постараюсь что-нибудь придумать, поговорить с кем-нибудь, выиграть время для тебя. Я сделаю все, что смогу.

Пустые слова.

Элфи приложил два пальца к полям шляпы – его старое приветствие.

– Спасибо, Поль. Я знаю. Привет домашним.

Погода позволяла посидеть на ступеньках веранды. Они, наверное, ждали ее с самого утра. У них такой терпеливый вид, подумала Мэг, останавливая маленький «нэш». Она больше не ездила на большой машине и после ссоры с Доналом не пользовалась шофером. В подобных обстоятельствах это было бы нелепо.

– Пошли в дом, ланч на столе, – позвала Эмили. Она думала, что, возможно, ее мать будет плакать или хотя бы будут заметны следы слез, но, по более глубокому размышлению, она поняла, что ее мать, как Мария-Антуанетта, встретит несчастье с достоинством. Отец выглядел ужасно.

Они положили себе салат. Эмили разлила чай, и они втроем сели за стол. День был пасмурный, и Эмили зажгла свечи. Если бы не выражение лица отца, все казалось бы как прежде: льняные салфетки и скатерть, прекрасно отглаженные, вотефордские стаканы, тяжелые серебряные подсвечники.

В середине завтрака Элфи положил вилку и резко произнес:

– Кажется, придется расстаться с Лорел-Хилл.

– О нет, отец. У меня столько драгоценностей, которые мне не нравятся. Я продам их.

Отец был очень тронут:

– Мэг, дорогая, спасибо, но вряд ли этого хватит. Ты не имеешь представления о размерах моего разорения.

Он сгорбился в кресле. Эмили сказала:

– Ты расстраиваешься, говоря об этом. Тебе надо поесть. Ты не можешь позволить себе расслабиться.

Ему хотелось плакать, но Эмили не позволяла ему этого. Она всегда была такой. Бодрость, отрицание горестей были ее особыми способами сопротивления. Мэг вспомнила, как, осторожно перевязывая ее разбитую коленку, мать шептала:

– Ну, ну, теперь не болит!

Она хотела как лучше. Но все равно было больно.

Мэг закончила ланч. Он был вкусный, и она добавила себе еще салата и слушала местные сплетни, которые рассказывала ей Эмили, тщательно избегая болезненных вопросов, которые волновали их.

Все это время она чувствовала молчание отца на другом конце стола. Всегда такой бодрый и разговорчивый, он был гостеприимным хозяином этого дома, в согласии с собой и миром! Она вспоминала, как он возвращался вечером из города с васильком в петлице, который срывал каждое утро перед уходом. И частенько у него под мышкой был пакет с конфетами или книжкой для «маленького книжного червя». Она все хорошо помнила.

После ланча они пошли в гостиную. Собаки, лежащие в углу, заняли свое обычное место по обе стороны от кресла Элфи. Они смотрели на него так, словно чувствовали его неприятности. Эмили достала свое рукоделие. Все эти подушечки, подумала Мэг, эти бесконечные чехлы на кресла! Она так серьезно относится к этому, морщит лоб, с напряжением рассматривая свою работу. И Мэг внезапно испытала симпатию к этой достойной, аккуратной, недалекой женщине, которая всю свою жизнь была защищена своими принципами. Она никогда не вела сама дом, как, впрочем, и Мэг. Если они все потеряют, как они справятся? Эмили слишком стара, чтобы научиться чему-то. Если сравнивать их положение с положением всех бедных и отверженных, то это еще не самое страшное, но все относительно, и для этих двоих, сидящих сейчас напротив, произошла трагедия.

Только вчера Донал отпустил одно из своих едких замечаний:

– Полагаю, твой отец хорошо переносит эту бурю.

И она ответила, как ей казалось, с достоинством, что она не знает, что отец не обсуждал с ней свои дела. Отвечая, она подумала, что все ее планы, начиная от отказа от драгоценностей и кончая наймом грузовика для переезда, придется пересмотреть. Конечно, она не может сейчас вломиться в Лорел-Хилл, если даже он у них останется. Тогда куда? – спрашивала она себя, стоя перед Доналом в холле. Тогда куда? – снова спрашивала она себя.

Мать продолжала говорить и говорить:

– Варринерсы собираются оставаться здесь на зиму. Они сдали свою нью-йоркскую квартиру, чтобы сократить расходы. Очень разумно с их стороны, я полагаю.

Мать говорила, как всегда, благодушно, ее пальцы двигались быстро-быстро. Мэг вздрогнула. Рассказал ли ей отец об истинных масштабах разорения? Вполне возможно, что нет. Очень похоже на него скрывать страшную правду, откладывать все на потом.

– Посмотри на листья на веранде, – пожаловалась Эмили. – Мы отпустили Джима, а больше никто не собирается подмести там. Наверное, придется заняться этим мне. Не люблю вид мертвых листьев.

Мэг выглянула в окно. Ветер кружил сухие листья. После хорошего дождя они станут темно-коричневой подстилкой. Кованые стулья и столики еще не унесли в дом. Она представила, как летом на столе стоит кувшин с ледяным чаем, как женщины в ярких летних платьях сидят на стульях и собаки спят на холодке. Беспечная картина.

Как Элфи любил все это! В пять утра зимой он уезжал из города в «свое место», чтобы пройтись вокруг и посмотреть, как его деревья, березки и акации, которые он посадил своими руками, переносят холод. Как по-детски он хвастался своей клубникой, самой крупной, своими коровами, у которых было самое жирное молоко! Но тогда все, что принадлежало ему, было лучшим: его дочь, его внуки – все. Представить его потерявшим все! Проехавшим через эти ворота в последний раз! Это убьет его, убьет его дух, что одно и то же.

– Я, пожалуй, пойду вздремну, – сказала Эмили, укладывая рукоделие обратно в корзинку. – Вы не возражаете?

Никто не возражал. Элфи сказал:

– Я на минуту выйду с собаками, Мэг.

Он стоял спиной к дому, почти по щиколотку в листьях. Ей было видно, как он втянул голову в плечи.

– Все действительно плохо, Мэг, – сказал ей Поль, когда она позвонила ему, чтобы узнать о делах отца. – У него четыре закладных, которые надо оплатить в следующем месяце. Он построил слишком большую пирамиду. Я пытался использовать свои связи, чтобы продлить сроки платежей, но даже если бы я мог получить их, это мало что изменит. Возрастают проценты, и надо будет платить по следующей закладной…

Пирамида. Да, он сделал ее. И это не из-за жадности, думала сейчас Мэг. Только потому, что легко относился к деньгам, никогда толком не зная, сколько их у него. Они уходили так же быстро, как и приходили, и все было хорошо, пока они поступали во время подъема в годы войны и после. Его бесхитростная любовь к роскоши так отличалась от страсти Донала, которому хотелось еще и еще, так как это давало ему ощущение власти. Элфи, бедный Элфи, как дитя в игрушечном магазине, просто хотел удовольствий, особенно удовольствия быть «сельским джентльменом», как он называл это. И тратил он не так уж и много по сравнению с другими.

Отец вернулся домой, сел в кресло. Одна из собак запрыгнула ему на колени.

– Я хотел бы попросить тебя кое о чем, Мэг, – сказал он почти робко, не глядя на нее, поглаживая собачьи уши.

– Да, папа?

– Мне нелегко просить. Всегда тяжело родителю просить своего ребенка об одолжении. Все должно быть наоборот.

Он собирался попросить в долг у Донала. Ее прошиб холодный пот. Человек, чьей помощи и защиты она ждала, сам просил у нее того же.

– Давай, папа.

– Ну, я подумал… Поль подумал, что, может быть… не попросишь ли ты Донала поддержать меня?

Поддержать его! Поль сказал, что все пропало, он по уши в долгах.

– У меня есть недвижимость, хорошая недвижимость. На Лексингтон-авеню и два дома на Вест-Энд-авеню, очень хорошо расположенные.

Мэг с трудом перевела дыхание.

– Почему бы тебе не попросить его самому, папа? Будет лучше, если бы ты сделал это.

– Ты не можешь? – Его глаза молили. Человеку тяжело взваливать на себя непосильную ношу. Она чувствовала, как застыло ее лицо.

– Правда, папа, тебе следует это сделать самому.

– Видишь ли, он и я – мы никогда не были близки. Мне не надо тебе говорить об этом. – Элфи сухо хмыкнул. – И кроме того, ты его жена.