Они подъехали к памятнику как раз в ту минуту, когда их враг неспеша отъезжал от тротуара на противоположной стороне площади.

— Нет, так дальше не пойдет, — сказал Гэрет, выключая мотор.

— Да, конечно, — согласился Роджер.

С минуту Гэрет сидел совершенно неподвижно. Потом повернулся к Роджеру и спросил:

— Вчера в пивной вы никого не заметили, кто бы мог напасть на вас?

— Нет, — сказал Роджер. — Я разговаривал с Мэдогом и с его приятелем, а потом сидел, думал о своем и ни на кого не обращал внимания. Но мне интересно, что вы об этом думаете. Вы считаете, что это произошло не случайно?

— Могло быть и случайно, — с расстановкой произнес Гэрет. — Только мне вот что не нравится: даже если это был пьяный, все же значит, он был не так уж пьян, раз успел смотаться, чтобы вы его не увидели.

— Но, может, он сам испугался того, что натворил.

— Все может быть, — сказал Гэрет. — А, может, еще больше испугался того, что сделают с ним те, кто его послал, если его личность будет установлена.

— Вы думаете, что все обстоит так погано?

— Дела оборачиваются против нас, — сказал Гэрет, — и поэтому я склонен видеть все в черном цвете.

Они молча вылезли из автобуса и пошли через площадь выпить свою утреннюю чашку чая.

Весь этот день походил на кошмар. Роджер измучился, пал духом, чувствуя свою никчемность. Губу у него саднило, колено ныло. Он страдал за идею, но за какую? Кому все это нужно? Кто просил его принимать во всем этом участие, кому вообще он нужен? Даже Гэрет скорее всего не обратит внимания, если в одно прекрасное утро в восемь пятнадцать его кондуктора не окажется на месте. Если он сляжет с пневмонией или сердечным приступом в своей одинокой берлоге, придет ли кто-нибудь его проведать? Околеет он, как зверь на пустом берегу.

Однако в тот же вечер кое-что все-таки произошло. Проделав последний десятичасовой рейс из города, они поставили автобус в гараж и постояли с минуту, глядя друг на друга при свете месяца. Воздух был тих и свеж. Начинало крепко подмораживать; молодой месяц заметно увеличился со вчерашней ночи. Когда Гэрет, выйдя из гаража, остановился и поглядел на Роджера, тот сразу почувствовал, что сейчас должно произойти что-то очень важное для них обоих. Может быть, Гэрет решил сложить оружие? Может быть, он собирается сказать ему, что это был последний день их совместной работы, что пришел конец затянувшейся войне с Диком Шарпом?

Некоторое время Гэрет стоял молча, потом сказал:

— Вот, значит, какие дела.

— Да, — сказал Роджер. Он чувствовал, как пластырь стягивает его раздувшуюся губу, когда он говорит.

— Вы небось домой сейчас?

— Домой? — Роджер решил было, что Гэрет имеет в виду Лондон, хочет сказать — обратно к цивилизованному образу жизни, прочь от этих голых холмов и трудной безнадежной борьбы.

— Ну, к себе, в часовню.

— А! Да, вероятно, да.

— А может, — сказал Гэрет, — если у вас нет никаких особых дел, зайдете перекусить немножко?

— Перекусить?.. Куда?

— Наверх. Ко мне домой, — сказал Гэрет. Он повернулся и зашагал по дороге, но тут же приостановился, чтобы Роджер мог поравняться с ним.

Они бок о бок взбирались на гору, и Роджер уже не чувствовал прежней усталости и упадка духа: только теперь он понял, до какой степени угнетала его стена, стоявшая, казалось, между ним и Гэретом. Но вот наконец в этой стене распахнулась дверь, или, во всяком случае, хотя бы приоткрылась. До этой минуты Роджер даже не знал толком, где Гэрет живет. А теперь он войдет в его жилище, познакомится с матерью, будет принят в доме как гость, и ну, конечно же… как друг… Значит, он для них уже не просто придурковатый паразит, которого терпят, потому что и от него может быть какая-то польза.

Так думал Роджер, пока они молча шагали по дороге. И каждую минуту он ждал, что Гэрет свернет к каким-нибудь воротам или отворит какую-нибудь дверь, но они все шли и шли, не останавливаясь, а дорога становилась все круче, и вот последний подъем, и поселку конец. Где же все-таки живет Гэрет? Они уже миновали самые отдаленные, расположенные высоко на горных уступах выселки. Конечно, дома в Лланкрвисе разбросаны весьма прихотливо. Во время своих одиноких прогулок Роджер уже успел заметить, что всякий раз, когда ему казалось, что все обитаемые места остались позади и он вступил в царство пустынных гор, тут же где-нибудь возникал домишко, прилепившийся между двух скал, а за ним еще один, а потом еще. Некоторые из этих домишек уже совсем развалились, в других хуторяне, которых было немало в окрестностях поселка, держали скот или хранили инвентарь, но в большинстве своем наиболее отдаленные домики, как заметил Роджер, были обитаемы.

И все же, по мере того как они взбирались все выше, Роджер все больше недоумевал. Редкие огоньки поселка были уже далеко внизу, а впереди в бесстрастном лунном свете высилась темная немая громада горы. Где-то влево и еще выше было то памятное место… Там он когда-то, в совсем иной жизни, совершил нелепую и жалкую попытку удовлетворить свой мужской голод кусочком пикантного калифорнийского сыра… Как, кстати, ее звали? Не важно. Все это отошло в область предания — поток жизни унес ее. Прямо впереди была голая вершина горы, а за ней с каждым шагом все отчетливее становились видны черные пики, в тайну которых никогда не проникнет человек, ибо, сколько бы ни штурмовал он их каждое лето, каждую зиму они вновь утверждали свое торжествующее одиночество. Вправо, там, куда, по-видимому, направлялся Гэрет, не видно было ничего, кроме сланцевых отвалов, нагроможденных здесь сотню лет назад старой каменоломней, вызвавшей к жизни Лланкрвис.

— Каменоломня заброшена? — спросил Роджер, чтобы нарушить молчание.

— Нет, — сказал Гэрет. — Они и сейчас каждую неделю понемножку выдают на-гора.

— И много там рабочих?

— Человек сорок, — сказал Гэрет. — А когда-то, помнится, там было по меньшей мере сто.

Роджер снова примолк. Сорок человек каждое утро поднимаются сюда, к этой каменоломне, а он-то воображал, что уже знает здесь все, как свои пять пальцев, он-то похвалялся перед самим собой, что так ограничил себя и принес такие жертвы ради этого знания, а сам, оказывается, даже и не подозревал о существовании этих людей! В то время как они с Гэретом вели автобус в город, эти люди молча покидали свои жилища и под дождем, под ветром, в туман взбирались наверх, на гору, мимо овечьих пастбищ и разрушающихся домишек. Быть может, они брели по заросшим травой путям, где когда-то бегали вагончики узкоколейки и где по сей день сохранилась насыпь, покоившаяся на прочном каменном, ничуть не тронутом временем фундаменте, хотя рельсы сняли с нее лет тридцать назад, и там, где пыхтел паровозик и постукивали колеса вагонеток, теперь царила тишина.

Но где же все-таки дом Гэрета? По сторонам кое-где еще нет-нет, да и мерцал огонек, но впереди, куда они направлялись, была непроглядная тьма. Все, что мог разглядеть там Роджер, — это жесткие очертания отвалов, четыре колоссальные груды битого камня и сланца, который неустанно, час за часом, еще с сороковых годов девятнадцатого столетия извлекали из недр горы, нагромождая руками человека эти огромные утесы. Отвалы стояли черные на фоне залитого лунным светом неба и глядели на залитое лунным светом море; они были уныло-однообразные, словно мраморные надгробия.

Каждый отвал походил на длинный темный, указующий в небо перст, воздетый над холмом; они росли по мере приближения к ним, и вершины их были плоскими, как бильярдный стол. У подножья каждого из них были разбросаны маленькие участки, обнесенные каменной оградой, с неизменным маленьким домишком где-нибудь в углу и двумя-тремя коровами или овцами. Да, все это он уже видел раньше. Но куда ведет его Гэрет? Уж не придется ли им взбираться по темному склону одного из этих воздвигнутых человеком утесов?

Дорога, сужаясь, превратилась в каменистую тропу. Гэрет упорно шел вперед. Куда? Может, он живет где-нибудь в расселине скалы? Поглядывая сбоку на мощное уродливое тело Гэрета, на эту большую голову на плечах гнома, Роджер почувствовал вдруг холодок мистического страха, словно перед лицом какого-то злобно-торжествующего духа гор. Он потряс головой, отгоняя от себя дурацкие бредни. И тут Гэрет заговорил.