И в то же время здравый смысл подсказывал Роджеру, что, как только Гэрет сдастся, дорогой завладеет бездушная клика монополистов, и тогда уже никому не поездить здесь на автобусе за шиллинг. И, только продолжая борьбу, они могут защитить интересы тех, кто в этих случаях является извечной жертвой, — стариков и неимущих.
К тому времени, когда они совершали свой семичасовой рейс в город, застывшее в неподвижности лицо Гэрета уже походило на гранитную глыбу, а Роджер что-то гудел себе под нос, словно шершень. Бурый автобус не маячил впереди, но, поскольку они приехали в город всего с тремя пассажирами, можно было не сомневаться, что где-то там, во тьме, ненавистная машина скользит, точно акула, от остановки к остановке и заглатывает доверчивых простаков в свою чудовищную багровую пасть.
Гэрет остановил автобус возле памятника сэру Неизвестно-Как-Его, выключил мотор и сидел, положив руки на баранку. Его поза, понурость его плеч — все говорило Роджеру, что надежда покидает душу Гэрета, ускользает из нее, как воздух из автомобильной камеры с незаметным проколом.
— Ну, а что теперь, Гэрет? — негромко спросил Роджер, стоя у Гэрета за спиной и глядя на его отражение в ветровом стекле.
— Я знаю, где живет Дик Шарп. — Голос Гэрета звучал резко, угрожающе. — Я могу прямо сейчас пойти туда. Позвоню у дверей, а как он отворит, возьму его за глотку и… — Огромные пальцы Гэрета конвульсивно сжались в кулак, — …погляжу, как он почернеет.
Роджер принужденно рассмеялся, стараясь разрядить напряжение, и хлопнул Гэрета по плечу:
— Пойдем лучше выпьем. Есть другие способы.
В полном молчании — каждый чувствовал, что любое слово может выдать отчаяние, подступавшее к горлу, — они выключили свет и вышли из автобуса, оставив его на площади. Гэрет направился, как всегда, в свою пропахшую карболкой пивнушку, но Роджер не последовал за ним. Если они пробудут вместе до десяти часов, это приведет к тому, что оба еще больше впадут в уныние. Лучше посидеть с кем-нибудь, непричастным к их делам. И Роджер пошел к Марио.
В бар только что начал прибывать народ. Здесь было светло, весело, ярко горели лампы, пестрели ряды бутылок. Континентальная душа Марио как-никак нашла в этом свое выражение: бар должен был приносить людям отдых и утешение, и, открыв свое заведение, превратить его потом в дымный унылый закуток, было бы не в правилах Марио. К тому же сила традиции была в нем велика. Сам Марио был Роджеру безразличен, но его бар пришелся ему по душе, а сейчас он был рад даже обществу самого Марио.
Хозяин пивной выглядел сегодня еще более кудлатым, чем обычно; копна волос так буйствовала на его голове, что казалось, еще немного — и она завладеет всем телом и превратит Марио в снежного человека. Он бросил на Роджера дружелюбный взгляд из-под хмуро нависших бровей.
— Что вам угодно? — спросил он.
— Мне угодно, — сказал Роджер, — чтобы все люди были равны, свободны и доброжелательны.
По лицу Марио промелькнула усмешка. Он поставил на стойку кружку пенистого пива и пододвинул ее Роджеру.
— За счет фирмы.
— Спасибо, а по какому случаю?
Марио с довольным видом пожал плечами.
— Мы сделали из вас nazionalisto[24]. Вы живете здесь всего три месяца, а уже начали соображать, что значит для нас самоуправление.
— Я совсем не имел в виду самоуправление, — с досадой сказал Роджер. Он поглядел на свои руки: они слегка дрожали. Гнев, подавляемый на протяжении всего дня, сказывался на нервах. — Самоуправление — чисто искусственная проблема. А я говорю о реальных проблемах, таких, как жестокость, алчность, тирания, власть богатых, которые могут припереть бедняка к стене. — Он говорил громко, не заботясь о том, что его могут услышать. — За деньги здесь, в вашем городе, можно слишком многое купить, как в любом другом. И вы этого не измените, даже если вами будут править из Кардиффа.
— Нет, изменим, — спокойно сказал Марио. — С любой проблемой легче справиться, если действовать по-людски. Вот, взять хотя бы вас. Я не знаю, что вас так разозлило…
— А, по-моему, вы знаете, — в тон Марио, беспечно и звонко, прервал его Роджер. — Если же не знаете, — значит, вы последний, до кого здесь доходят слухи. Поверить не могу, что вам не известно, почему я зол.
— Что-нибудь по части автобусов? — снизошел до признания Марио.
— Не что-нибудь, а решительно все. Вы не можете не знать, что Гэрета Джонса, вместе с которым я работаю, кое-кто взял за горло и душит, чтобы нажиться за его счет. Кто — я говорить не буду, потому что это вам тоже известно.
— Оно конечно, — сказал Марио. На мгновение его лицо приняло трагическое выражение, но тут же расцвело благодушной улыбкой. — Со всем этим будет покончено. Со всеми проблемами конкуренции. Это все от accentra-mento[25].
— Не прикидывайтесь дурачком. Дик Шарп…
— Ну вот, вы и назвали, — воскликнул Марио. — И я вам скажу: правильно. А почему он… этот наш друг… хочет прибрать к рукам автобус Гэрета? Да потому, что ему не терпится все перепродать. Кому? «Дженерал», главным боссам. А где они? В Карвенае? Нет. — Он так энергично затряс головой, что казалось, у него сейчас хрустнут шейные позвонки. — В Кардиффе, как вы сами знаете, — тоже нет. — Последовал новый спазматический приступ сотрясения головы. — Они в Англии.
Роджер выпил пиво и вернул пустую кружку.
— А теперь угощаю я. Ни ваш национальный вопрос, ни самоуправление меня не интересуют, но кое в чем вы правы. Дик Шарп, — Роджер очень постарался, чтобы это имя было услышано во всех уголках зала, — не стал бы прибегать к гангстерским методам, чтобы завладеть безобидным предприятием Гэрета с его единственным автобусом, если бы такая крупная компания, как «Дженерал», не обладала неукротимым стремлением к монополизации, не старалась захватить все большую и большую территорию и стереть с лица земли отдельных предпринимателей. Для оправдания этих действий у них заранее заготовлены ханжеские социально-экономические клише вроде: «поднятие эффективности обслуживания», «в ногу с современностью» и тому подобное, и все эти словеса тотчас начнут слетать с языка Дика Шарпа, стоит сунуть куда нужно монету и нажать какую нужно кнопку. Но только все они идиоты. «Дженерал» — идиоты покрупнее масштабом, а Дик Шарп — помельче, и к тому же еще и жулик, о чем они якобы не догадываются. Но так или иначе, все они идиоты. Потому что частные лица уже недолго будут извлекать доход из транспортных средств — их дни сочтены. Старший брат стоит у них за спиной и скоро проглотит их всех. Он проглотит «Дженерал» с такой же легкостью, с какой «Дженерал» проглотит Дика Шарпа, а Дик Шарп — Гэрета.
Двое мужчин подошли к стойке за свежими кружками пива, и Марио переключил свое внимание на них. А Роджер перевел дух после своей тирады. Он заметил, что мужчины, подошедшие к стойке, старательно избегают смотреть в его сторону. Вокруг него воздвигалась стена молчания, какая воздвигается обычно вокруг пьяного, который ни с того ни с сего начинает горланить патриотические песни в поезде.
Может быть, именно так они его и воспринимают: не повезло бедняге, какие-то у него огорчения, ну вот он и напился для поднятия духа, а теперь публично изливает свои жалобы в пивной. А может быть, это просто осторожность? Может быть, этот индейский петух, эта длинная тощая марионетка, помешанная на своей супруге и сыночке, в самом деле сумел нагнать страху на людей?
Марио уже возвратился к Роджеру и, опираясь могучими локтями о стойку, говорил ему что-то, тщательно, как на сцене, выговаривая английские слова. Роджер чувствовал, что ему следовало бы говорить с Марио по-валлийски, но он был для этого слишком зол, слишком не в своей тарелке. Сразу вылезут на свет все его погрешности в языке, а именно сейчас ему хотелось говорить быстро, решительно, веско. Нет уж, хватит ему подлаживаться к ним, он будет говорить с ними на равных.
