Сначала она видела его лицо, искаженное слепой яростью. Потом у нее перед глазами поплыли красные пятна. Теряя последние силы, она ударила его кулаком в нос. На нее закапала кровь, однако рук он не разжал.
У нее зазвенело в ушах, но только не от его диких криков. Красные пятна сменились серыми, а она все продолжала сопротивляться.
Внезапно ее горло освободилось, и она почувствовала, как воздух просочился сквозь перехваченную судорогой гортань. Кто-то отчаянно позвал ее по имени, потом крепко обнял и поднял на руки. Последнее, что она ощутила перед тем, как потерять сознание, был запах моря.
* * *
Холодные пальцы на ее лице. Чудесно. Сильные руки, крепко обнимающие ее. Удобно. Вздох перед пробуждением. Очень больно.
Эйджи открыла глаза и несколько раз мигнула. Над ней склонились два суровых лица и четыре глаза, полные гнева и страха одновременно. Она медленно подняла руку и потрепала по щеке сначала Олафа, а потом Джона.
— Со мной все в порядке...
Голос у нее был сиплый, на шее уже проступили синяки.
— Лежи спокойно,— пробормотал Джон по-литовски, гладя ее по голове рукой, которая еще ныла от соприкосновения с челюстью Пертуччи.— Выпьешь воды?
Она кивнула.
— Хочу сесть.— Обведя взглядом комнату, она поняла, что лежит на мягком диване в кабинете капитана. Прошептав слова благодарности, она отпила из бумажного стаканчика, который брат держал у ее губ.— Пертуччи?
— В своей камере.— Пытаясь справиться с дрожью, Джон нагнулся к ней. Он говорил по-литовски, целовал в лоб, в щеки, потом присел на корточки, продолжая держать за руку.— Теперь отдохни. «Скорая помощь» сейчас приедет.
— Не нужна мне никакая «скорая помощь».— Поняв по глазам, что брат не уверен в этом, она покачала головой.— Не нужна.— Эйджи оглядела себя, проверяя, не расстегнута ли блузка, и с грустью убедилась, что она не только порвана в клочья, но и залита кровью. Как, впрочем, и замшевая юбка.— Это его кровь, не моя,— на всякий случай уточнила она.
— Ты сломала его сопливый, грязный нос! — довольно произнес Джон.
— Рада, что занятия самообороной не прошли даром.— Он снова выругался, и Эйджи сжала его руку.— Джон,— с жаром начала она.— Ты понимаешь, чего мне стоило согласиться на то, чтобы ты каждый день, каждую ночь рисковал жизнью? Ты понимаешь, почему я согласилась, несмотря на то, что очень люблю тебя?
— Сейчас не обо мне речь,— сердито ответил он.— Этот ублюдок чуть не убил тебя. Он вошел в такой раж, что нам втроем пришлось оттаскивать его.
Она не хотела думать о том, что они с ним сделали после. Просто не могла.
— Я сама виновата. Не сумела справиться с собой. Позволила ненависти взять вверх над состраданием. И получила поделом. Впредь наука.
— Ты...
— Да,— подтвердила она.— Я опять за свое. Горбатого могила исправит. Я не смогла бы измениться даже ради тебя. А теперь отмени вызов «скорой» и сделай для меня что-нибудь.
Он коротко выругался по-литовски, но Эйджи только улыбнулась в ответ.
— Сам пошел в ж... кобылью! Нужно позвонить в мою контору и объяснить, что при данных обстоятельствах я не могу защищать Пертуччи в суде...
— Черт побери, конечно, не можешь! — Слабое удовлетворение, но он и на это не рассчитывал. Джон осторожно потрогал синяк у нее на скуле.— Он поплатится за это, Эйджи. Будь я проклят, если не зарою гада! И ни ты, ни кто-нибудь другой ему не помогут.
— Это будет решать суд.— Она с трудом поднялась на ноги.— Ты ничего не скажешь маме с папой.— Джон промолчал, и она подняла бровь.— Только попробуй, и я расскажу им о твоем последнем задании, когда тебя попросили выйти вон... через окно второго этажа!
— Поеду домой,— сказал Джон, махнув рукой.— Надо отдохнуть.— Он отвернулся от нее и посмотрел на Олафа. Его мнение о нем сильно изменилось, когда они втроем оттаскивали Пертуччи от Эйджи. Джон был достаточно опытным полицейским, чтобы по глазам распознать человека, готового на убийство. Именно такими были темные глаза Олафа. Он безошибочно понял, что Олаф предпочел бы разделаться с Пертуччи один на один, без всяких копов, но... на руках у него была Эйджи.— Вы останетесь с ней.— Это был не вопрос, а утверждение.
— Можете быть уверенным.— Пока Джон не вышел, Олаф не проронил ни слова.
Эйджи попыталась улыбнуться, но улыбка вышла слабой и неуверенной.
— Ничего себе денек, верно?
Он покосился на ее забрызганную кровью блузку, и по его скулам заходили желваки.
— Вы можете идти?
— Конечно, могу.— Она надеялась на это. Нотка раздражения, прозвучавшая в его вопросе, помогла ей сделать несколько шагов по комнате.— Простите, что я доставила вам неприятности. Вы не должны...
— Сделайте одолжение, помолчите, пожалуйста,— сказал он, взял ее под руку и вывел на улицу.
Она сделала одолжение и умолкла, хотя собиралась заявить, что глупо брать такси, чтобы доехать до ее дома, расположенного всего в нескольких кварталах отсюда. Действительно, лучше помолчать. И не только потому, что больно говорить. Она боялась, что ее голос начнет дрожать, а за ним и тело.
Через несколько минут она останется одна. Тогда она сможет дрожать и реветь сколько влезет. Но не при Олафе. И ни яри ком другом.
С преувеличенной осторожностью пьяного человека Эйджи вышла из такси и ступила на тротуар. Небольшой шок, догадалась она. Это пройдет. С этим она справится.
— Спасибо,— начала она.— Извините...
— Я помогу вам подняться наверх.
— Послушайте, я испортила вам утро. Совсем не нужно...
Но Олаф уже почти нес ее к двери.
— Я ведь просил вас помолчать...
Олаф открыл ее чемоданчик и принялся искать в нем ключи. Ярость сделала его пальцы неловкими. Откуда ей знать, как она бледна? Неужели она не понимает, что делается с ним, когда он слышит ее сиплый голос?
Он провел ее в двери, посадил в лифт и нажал на кнопку.
— Не понимаю, отчего вы беситесь,— прошептала она, слегка вздрагивая при попытке глотать. Да, конечно, вы потеряли два часа, но знаете, сколько я заплатила за этот костюм? И надевала я его только два раза...— Слезы наворачивались ей на глаза, и она изо всех сил сдерживала их, пока он вел ее через холл к квартире.— А жалованье у защитников совсем не роскошное.— Пока он открывал дверь, Эйджи терла друг о дружку ледяные руки.— Теперь мне придется целый месяц питаться одним йогуртом, чтобы позволить себе купить новый, даже на распродаже. А я его и не люблю, этот йогурт...
Пролилась первая слеза. Входя в комнату, она смахнула ее.
— Даже если бы его можно было отчистить, я все равно не смогла бы его надеть после того, как...— Она чувствовала себя вконец разбитой и держалась на ногах только героическим усилием воли. Господи, что она там лепечет о костюме? Может, она сошла с ума? — О'кей.— Оказывается, ей нужно дышать медленно и осторожно. Как только она начинала волноваться, в горле саднило.— Вы помогли мне подняться. Я вам признательна. А теперь уходите.
Он молча поставил чемоданчик и снял с нее пальто.
— Сядьте, Эйджи.
— Я не хочу сидеть.— Еще одна слеза. Слишком поздно пытаться удержать ее.— Я хочу остаться одна.— Ее голос сорвался, и она закрыла лицо руками.— О Боже, оставьте меня одну!
Он обнял ее, подвел к тахте и усадил к себе на колени. Девушку трясло, и он гладил ее по спине, ощущая, как ему на шею капают горячие слезы. В нем бушевали ярость и страх, но он старался остаться спокойным. Она свернулась в клубок и прижалась к нему, а он закрыл глаза и принялся бормотать бессмысленные слова, которыми всегда утешают маленьких.
Она горько плакала. Но это продолжалось недолго. Она сильно дрожала, но вскоре прошло и это. Она не пыталась вырваться. Но если бы она попробовала оттолкнуть Олафа, тот все равно не выпустил бы ее. Может, он и утешил ее. Но, держа ее в объятиях и ощущая, что она в безопасности, он и сам утешился.
— Черт побери.— Когда худшее осталось позади, она положила голову на его плечо.— Я ведь просила вас уйти.
