— Нет, это другое, — прислушиваясь к себе, ответил Тим. И опять громыхнул не хуже Лиходеича: — Апчхи!

— Нужно как можно быстрее вывести отсюда женщину с малышом и отправить их в более безопасное место, — сказала Арамия. — Прощайте, мальчик и птица!

— До свидания, Арамия! Мы обязательно встретимся с тобой.

АААААААААААААААААПЧХИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИИ!

— Будь здоров, Тим! Когда же мы встретимся? — С грустью сказала она.

— Не так давно я мог предсказывать будущее. Но потом этот дар у меня исчез, — сказал Тим, пристально глядя в её прозрачные глаза, похожие на застывшие слёзы. В носу у него вновь отчаянно защекотало, и он прихлопнул нос рукой, чтобы тот не взорвался. — А-а-а-а-а-апчхи! Так, это уже третий! — Тим потряс головой, чтобы стряхнуть с волос труху и паутину, свалившиеся на него с потолка. — Так вот, когда-то, перед тем, как почувствовать то, что должно было произойти, у меня чесалась левая пятка, холодел нос, и я чихал не менее трёх раз. Пятка, причём именно левая, у меня сейчас тоже чешется. Поверьте, это достаточно мучительно: когда одновременно чешется левая пятка и чихается.

— Что ты хочешь сказать, мальчик? — Арамия с недоумением смотрела на него.

— Именно то, Арамия, что случится на самом деле: мы ещё встретимся с тобой, и когда это произойдёт во второй раз, ты узнаешь свою дочь, — уверенно сказал Тим, сияя зелёными глазами. Арамия, не веря, лишь покачала головой, а потом взяла на руки Обби и нежно поцеловала в зелёную звёздочку.

Через минуту они разошлись: Арамия повела мать с улыбающимся в счастливом сне ребёнком длинной и более безопасной дорогой, намереваясь препроводить в руки их мужа и отца, а Тиму и Обби она указала короткий путь выхода из крепости. Но верный ли он для них — никто не знал.

— Тим, когда же это кончится? — Взмолилась Обби, опускаясь к мальчику на плечо. — У меня уже крылья не шевелятся! За эти два часа я сделала пять миллионов взмахов, я больше не могу! — Обби, потерпи! Выход из крепости совсем рядом! Ого! Откуда здесь ковёр? — Только ступив на мягкий ворс, Тим разглядел в полумраке на полу подземелья огромный цветастый ковёр.

Обби слетела с его плеча и в изнеможении разбросила крылья по узорчатой шерсти:

— Блаженство! — Воскликнула она.

Но тут ковёр, как живой, прогнулся под ней, дёрнулся под ногами мальчика, повалив его, и алчно схватив добычу, канул вниз.

Они больно ударились, приземлившись на дно узкого и высокого колодца. Как только, охая и потирая больные места, друзья распрямились, далеко вверху над ними нависло ухмыляющееся лицо Дана.

— Ну что, набегались? Моя ловушка удалась. Не так ли? — Загудел его голос. — Вы будете сидеть здесь до тех пор, пока ты, Тимошка, не согласишься служить у господина Ния. Иначе сгниёте. А чтобы у милой птички не возникло желание полетать, Морена наложит заклятие. Оно будет посильнее самой тяжёлой крышки.

Рядом с Даном возникло измождённое лицо хранительницы смерти. Несколько раз она взмахнула рукой — при этом фаланга левого мизинца оторвалась и полетела в каменный мешок вместе с белыми крошками, похожими на крупицы соли.

— Подумайте хорошенько над своим поведением. Голод лучший советчик при решении самых щекотливых вопросов. Желудок вполне может заменить мозги, особенно такие, как у тебя, мой ненаглядный братец. — С этими словами Дан исчез.

— Пыль и плесень, — сокрушённо вздохнула Обби. — Пыль и плесень — и ничего более. Не знаю, Тим, как на тебя действует такая обстановка, но меня она располагает просто к зверскому аппетиту. Тим только слюну сглотнул и принялся выскабливать оторванной пуговицей состав, скрепляющий булыжники.

— Единственное, что мы можем сделать, это постараться продолбить в стене лестницу наверх, а там уж будет видно, насколько крепко заклятие Морены. — Мальчик с досадой ударил по стене: — Ну надо же так глупо попасться на этом ковре!

Обби молча принялась долбить клювом состав, который, казалось, намертво схватил камни. Они трудились час, два, три. Может быть, они долбили стены пять часов, может быть, больше. Спустя какое-то время Обби и Тим проголодались так, что были уверены: эти проклятые стены они скребут не меньше пяти суток, и кто знает, может быть, так оно и было. Обби попробовала проглотить мерзкую смесь, но тут же выплюнула: та оказалась горькой.

— Я уверена, что в такой момент Родион придумал бы, как не страдать от голода!

— О да! — Засмеялся Тим. — Родион обязательно что-нибудь придумал. Знаешь, он, пожалуй, сказал бы…

— …утолить голод, друзья мои, даже в таких антисанитарийных условиях можно вполне приятным способом! — Подхватила Обби голосом Родиона и так же закачала головкой, как это обычно делал он.

— Нет ничего проще! — Тим забасил, подделывая свой голос под хрипловатый и вдохновенный голос коллекционера: — Друзья мои, вы, конечно, помните, как чудесно пахнет вишнёвый пирог. В его завораживающем вкусе есть изящество взмаха крыльев бабочки Пектуресы — самой красивой бабочки Видении…

— При каждом взмахе её изысканно изогнутые крылья меняют свой цвет, — мечтательно продолжила Обби. — То они наливаются рубиновым сочным цветом, какой бывает у крупных зёрен самого спелого граната или у ароматного виноградного вина. То они мерцают изумрудно-солнечным сиянием, как звезда Альмаир — покровительница Видении.

— Стоит положить в рот лакомый кусочек вишнёвого пирога, как на языке начинает звучать чудесная симфония: раздаются решительные аккорды сладкого теста…

— …вишнёвый аромат виолончельной мягкостью ласкает нёбо…

— …и словно шепчет: главное в этой жизни — нежность, а кислинка подсказывает: и, конечно же, любопытство. Вишнёвый пирог большой и нарядный, как опера или балет. Его можно есть долго, он всегда остаётся и на второй день… — Тим замолчал, внимательно присматриваясь к Обби. Она заснула, зелёные волоски безмятежно покачивались на её головке.

«Совсем ослабела, бедняжка, — подумал Тим и прикрыл её джинсовой жилеткой. Он сам улёгся рядом, надеясь хотя бы сном подкрепить силы. Мальчик закинул руки за голову и размышлял: — Удивительное дело: рядом со мной только Обби. Но разве на этом Пути мне не помогали Лиходеич и Числобог, и Родион? Кстати, кто-то же вызволил нас из плена духов… Любовь друзей — как невидимый спасательный круг, всегда на мне. Сколько добрых и мудрых людей живут в этом мире. Я с ними ещё не знаком и, может быть, со многими так никогда и не встречусь. Но ведь они есть. И если бы мы встретились, то обязательно стали бы друзьями. И это не так уж важно, успел я познакомиться с ними, или ещё пока нет. Главное, они есть», — Тим присел, ещё раз оглядывая серые стены. Он оглядывал их с любопытством и даже с азартом, как смотрит альпинист на высоченную гору перед восхождением — дескать, мы померяемся с тобой силами, но победителем буду я, это дело решённое, баста!

— Мама, — прошептал Тим и свернулся клубочком. Когда он думал о ней, он всегда становился маленьким, будто беспомощным, и одновременно сильным, самым сильным, потому что всегда хотел её защищать. Мама была волшебной — как никогда неувядаемый цветок, как нерушимый заговор на счастье и радость, как сбывшаяся мечта и вечная надежда. Он знал: все беды и страхи, всю боль и коварство пересилит её любовь. Тим представил, как чудесная, самая красивая, самая добрая в мире рука — мамина — взяла из загрубевшей, обросшей мхом горсти Лиходеича фиолетовый флакончик с частицей его души, и больше никому не отдаст. И значит, все будет хорошо, и они спасутся. Он заснул, и во сне его навестила радость из будущего.

…Мальчик проснулся от мяуканья, настырного и лишённого малейшей приятности. Возле сидели серые лохматые лесавки и, задрав остроносые мордочки, драли глотки — дескать, вставай!

— Как вы здесь очутились? — Спросил Тим вместо приветствия. Проснувшаяся Обби тоже вытаращили глаза от удивления.

— Это было не так уж трудно, — пискнули лесавки, довольные, что на них наконец-то обратили внимание. — В Видении всегда знают, где искать настоящих героев.