Вся эта картина дополнялась большим козлом с длинной бородой, с большими рогами. Козел-красавец. Таким можно было полюбоваться. Но зачем козел на дворе пожарной команды? — думал я. Как я впоследствии узнал, козел был на дворе каждой пожарной команды и вообще козлов держали при большом скоплении конного состава, например, на извозчичьих дворах. Это не было традицией, а имело то практическое значение, что мыши боялись запаха козла. Козел с благородной осанкой прогуливался по двору. Ребятам, как пожарных, так и полицейских, жившим в доме полицейской части и гулявшим во дворе, строго запрещалось дразнить козла. Однако, как только старшие не досмотрят за ними, так какой-нибудь мальчишка подбежит к козлу и дернет его за бороду, затем — наутек, чтобы не попало. Наблюдая за этой картиной, мне и самому, грешным делом, хотелось по-мальчишески (мне было тогда лет девять) дернуть козла за бороду. Но козел был для меня недосягаем, так как на этот двор посторонних лиц не допускали. В летнее время периодически на дворе проводились учения пожарных, тренировка. Особенно меня интересовала тренировка на подъемной лестнице. Наш дом становился объектом такой тренировки, и я с любопытством наблюдал, как пожарный мимо моего носа взлетал по лестнице в верхние этажи (мы жили в третьем). Если учение происходило в солнечный день, то каски пожарных, начищенные до предельного блеска, горели, как огонь. И это было предметом моего любования. Возникновение пожара обнаруживалось дежурным на каланче. Положение дежурного на каланче было незавидным. Мороз, вьюга, дождь, ветры, зной требовали от дежурного и терпения и выносливости. Каланча была чуть выше пятиэтажного дома. В то время дома выше пяти этажей встречались редко. Очевидно, обзор с такой каланчи был достаточным. На каланче был колокол. Заметив дым или огонь, дежурный на каланче бил тревогу и сообщал второму дежурному у ворот пожарного депо о месте пожара. Одновременно дежурный по каланче поднимал по веревке вверх большие черные шары, а вечером — фонарики. У каждой пожарной части был свой сигнал. Эти сигналы можно найти на старых планах Петербурга. Все приходило в движение. Я стрелой летел на улицу к депо, чтобы полюбоваться эффектным зрелищем выезда пожарной команды на пожар[147]. А собирались они так быстро, что я не всегда успевал к их выезду. Впереди мчался на коне пожарный, которого называли «скачок». У него был свисток, пронзительным свистом которого он оглушал прохожих, оповещая их об опасности нахождения на мостовой. За скачком неслась линейка и пожарные с брандмейстером во главе. Тут же находился рукав поливочного шланга. Затем — подъемная лестница. И, наконец, несколько бочек с водой. В линейку впрягались три-четыре лошади, в лестницу — две, в бочки — по одной. На линейке находился горнист, который душу раздирал у прохожих своим тревожным сигналом. Если пожарная команда выезжала вечером, когда на улице было уже темно, скачок скакал с факелом, зловеще оповещавшем о пожаре. Выезд пожарной команды сопровождался страшным шумом. Топот копыт и стук колес по булыжной мостовой, тревожная сигнализация скачка и горниста — все это сотрясало землю и воздух. Когда я повзрослел, стал вместе с товарищами-сверстниками бегать на пожары. Пожары в то время бывали часто. Было еще много домов деревянного жилого фонда. Но часто бывали пожары и в каменных домах. Были и большие пожары, на которые съезжались все пожарные команды города. На такие пожары выезжал сам брандмайор, который командовал всеми пожарными частями города. Один из таких пожаров произвел на меня сильное впечатление и сохранил в моей памяти жуткое зрелище. Это был пожар Апраксина рынка. Тушение этого пожара затруднялось обилием горючего материала, которым были забиты склады. Большая территория пожара была оцеплена полицией, как пешей, так и конной, которая с трудом сдерживала огромную толпу любопытных. Теперь пожары редкость. В 1920-х годах была устроена первая пожарная выставка в Ленинграде. Уже тогда многое изменилось в пожарной технике. Я был на этой выставке и с большим интересом знакомился со всем тем новым, что пришло в это дело при советской власти. Посетители выставки внимательно обслуживались специалистами пожарного дела. П. Н. Столпянский, большой знаток быта старого Петербурга, читал лекцию на тему «Пожарное дело в старом Петербурге». 5 февраля 1961 г. Мелочная лавка Торговля в Петербурге была узкоспециализированная как промышленными, так и продовольственными товарами. Исключение в последнем случае составляли лишь такие крупные гастрономические магазины, как Елисеева, Соловьева[148] на Невском проспекте, которые торговали гастрономией, фруктами, винами. Специализированная продовольственная торговля была сосредоточена главным образом в центре города. Однако наряду со специализированной торговлей и такими универсальными гастрономическими магазинами, как Елисеева и Соловьева, в городе было много мелочных лавок[149]. Это был такой вид торговли, который просто поражал не только универсальностью ассортимента, но и несовместимостью торговли тем или иным товаром в одном месте, в одном помещении. В мелочной лавочке, как ее уменьшительно называли обыватели, предлагались не только продовольственные товары, но кое-что из товаров промышленных. Тут продавались: хлеб ржаной, полубелый, ситный, пироги, дешевая колбаса, карамель, развесное варенье, патока (карамель, варенье, патока находились в больших стеклянных банках), мука разная, дрожжи, разные крупы, растительное масло, соленые огурцы, соленые грибы, квашенная капуста, квас разливной[150]. На Пасху принимались заказы — запекать окорока. Из промышленных товаров продавались: керосин, свечи, мыло, деревянное масло (для лампадок перед иконами), вакса, катушки ниток, иголки ходовых номеров, папиросы, спички. Я привел здесь примерный список ассортимента продовольственных и промышленных товаров. В некоторых лавках ассортимент был больше, в других — меньше. Все зависело от двух причин: от размера оборотного капитала владельца лавки и от размера помещения. Но и из приведенного перечня видно, каким разнообразным товаром снабжали эти лавки местное население. Товар в лавке располагался таким образом, чтобы один вид товара не оказывал вредного влияния на другой. Однако даже при большой аккуратности и осторожности, продажа хлеба и керосина в одном помещении вызывала сомнение в возможности соблюдения санитарно-гигиенических условий торговли. Конечно, не обходилось и без того, что купленный хлеб попахивал керосином. Но с этим все мирились: и покупатели, и полицейский врачебно-санитарный надзор. Поддерживать удовлетворительное санитарное состояние лавки было тяжело еще из-за тесноты помещения. Торговые помещения стоили дорого. Владелец лавки старался побольше площади использовать под товар, поменьше — для покупателя. Поэтому для покупателя оставался лишь небольшой «пятачок», на котором развернуться было трудно. В мелочных лавках приказчиков не было, торговал сам хозяин. Ему помогали члены семьи. Однако в каждой лавке был мальчик на побегушках. У такого мальчика было очень много обязанностей: он отвешивал товар, он носил товар из кладовой в лавку, он подметал пол, он топил печь, он заправлял керосиновую лампу, он разносил в корзинах на голове товар покупателям и выполнял все поручения хозяина. Такие мальчики жалованья не получали. Жили они на готовых харчах. Весь денежный доход заключался в «чаевых», которые иногда перепадали мальчику от сердобольных хозяек. Такие мальчики жили у хозяина года три (с 13-летнего возраста до 16 лет). Так как в такой лавке никакого передвижения по работе ожидать было нельзя, то мальчик увольнялся и искал себе новое место в торговой сети, а хозяин подыскивал себе нового мальчика. вернуться О выезде пожарной команды на пожар см. главу «Пожары и пожарные» в разделе «Облик улиц Петербурга». вернуться О магазинах Елисеева и Соловьева см. примеч. [97], [98] к главе «Купцы и приказчики» в разделе «Люди на улице». вернуться «Наши мелочные лавки изобретены во время построения Петербурга, — сообщал „Указатель Петербурга для приезжих и иногородних“. — Лавки или магазины с различными товарами, часто противоположного свойства, долгое время были только принадлежностью английских и голландских факторий, учрежденных в чужих, не мануфактурных землях. Таким образом возникли и у нас английский магазин, голландские и нюренбергские лавки» (Северная пчела. 1844. 23 марта). «Где есть мелочные лавки? В одном только Петербурге. Они не подражание чему-либо иностранному, но настоящая петербургская оригинальность, — писал Ф. В. Булгарин в 1835 г. — Сколько порядочных людей начали молодость свою тем, что не только лакомились из мелочной лавки, но и составляли трапезу в черные дни из съестных припасов мелочной лавки. В ней есть все, что только нужно человеку <…> Мне невозможно исчислить все товары мелочной лавки. Одним словом, здесь продается все, что только нужно для потребления в хозяйстве, все, исключая дров и сена. <…> А как это все уложено и расставлено в лавке! Не стыдитесь и загляните. Пряности, бакалии, москательный товар в баночках; образчики разной муки и крупы в ящиках; кули с зеленью и овсом на полу; съестное точно как на выставке. Чай, табак и постное масло стоят дружно вместе, не боясь заразить друг друга. Глиняные трубки лежат в фарфоровых чашках, а виноград и апельсины прикрывают лук и репу. Не думайте, чтобы это был беспорядок! Напротив, это только лубочное изображение великой картины всемирной торговли» (Булгарин Ф. В. Мелочная лавка // Северная пчела. 1835. 30 ноября, 2 декабря). «В Петербурге нет улицы, переулка, закоулка, где не увидали бы мелочной лавки, или фруктовой, или овощной, с размалеванными на вывеске арбузом, дынею, ягодами, головою сахара; или табачной с ящиком сигар Domingo, галстуками, манишками и гитарою; или колбасной, с сосисками и фрикаделью, из множества торговых заведений эти мелочные лавочки едва ли не самые благодетельные для некоторого класса здешних обывателей» (Пушкарев И. И. Николаевский Петербург. СПб., 2000. С. 568). «Наиболее распространенными были магазины, торгующие съестным, чаще всего встречались лавочки с вывеской „Мелочная торговля“, — свидетельствует художник М. А. Григорьев. — В этих маленьких универмагах был большой выбор товаров: хлеб, ситный с изюмом и без, ситный витой, баранки, пряники, пироги с мясом, с капустой, с рисом, с грибами, с рыбой; винегрет, студень, рубец; крупа, вермишель, макароны; масло русское, сливочное, подсолнечное; овощи, лук, картофель, квашеная капуста, соленые огурцы и грибы, вобла и селедка, иногда треска; соль, перец, уксус, горчица, лавровый лист; чай, сахар, кофе, цикорий, леденцы, варенье, иногда даже шоколад; свечи, табак, гильзы, папиросы всех сортов; лимонад, квас, иногда пиво или даже вино; закуски — колбасы, ветчина, сыр, шпроты, кильки, сардины; яйца сырые и вареные. Помещение было тесным. Входящий открывал дверь, которая приводила в движение колокольчик, возвещавший хозяину о приходе покупателя; хозяин немедленно показывался из внутренней двери. Обычно прилавок и шкафы с товарами шли покоем (буквой „п“. — А. К.), с трех сторон, оставляя свободной стену с одним, двумя окнами. В случае, если помещение было слишком тесным, прилавок шел только по двум стенкам. Хозяин торговал всегда сам, с помощью жены, „самой“. Иногда держали еще мальчишку разносить покупки. Торговля шла действительно мелочная — на копейку уксусу, на две копейки капусты, фунт хлеба, на пятачок студню. Жители окрестных домов, особенно на окраине, предпочитали покупать в мелочной лавке все сразу, чем идти за ситным — в булочную, за картошкой — в овощную, за колбасой — в колбасную. Товары у хозяина, правда, не высшего качества, но зато любезное обращение, а главное — кредит. Хозяин охотно отпускает в долг, на „запиши“, и после таких покупок ставит у себя в конторке на бумажках — „си 8 ко“, что должно означать — „ситный 8 копеек“, и прочие обозначения. Лавочка — нечто вроде местного клуба. Встретившиеся соседки заводят разговор о соседях и сплетничают в полное удовольствие сколько угодно времени. Хозяин отнюдь не прерывает их, а даже поддерживает разговор, не без выгоды для себя. Во-первых, таким образом, он узнает нужные ему сведения и может сообразить размер кредита, допускаемого тому или иному лицу. Во-вторых, операцию взвешивания он норовит произвести в минуту крайнего увлечения разговором, чтобы сбалансировать весы не без пользы для себя. В-третьих, он привлекает покупательниц, знающих, что в мелочной лавочке они всегда узнают самую свежую сплетню. Для обвеса пользовались еще таким приемом: около весов укреплялось зеркало. Покупательница обязательно заглянет в зеркало проверить свою внешность; в этот момент товар бросается на весы, снимается и с профессиональной быстротой производится подсчет — „фунт три четверти, с вас семь копеек“. Прозевавшая момент взвешивания покупательница машинально платит деньги. По мелочам набегают порядочные деньги. Хозяин знает всех жителей своей округи, кто чем занимается, сколько зарабатывает, как живет: это нужно ему для того, чтобы оказывать кредит с расчетом. Он в дружбе со старшим дворником и постовым городовым, для которых у него во внутренней комнате всегда найдется рюмка водки и закуска. Если полиции нужно негласно собрать о ком-либо справки, она обращается к хозяину; он-то уж знает, кто пьет, кто кутит и кто с кем живет. Обычно хозяин из ярославцев: борода, волосы под скобку, расчесанные на пробор, смазанные лампадным маслом, хитрые глаза, любезная улыбка и разговор с прибауточкой. Но работает хозяин, как каторжник, — торгует с утра до ночи, и в праздники, не покидая своей лавочки, как цепной пес — конуры» (Григорьев. С. 122–123). вернуться Мелочную лавку вспоминает А. Н. Бенуа: «Запах русской мелочной [лавки] нечто нигде больше не встречающееся, и получался он от комбинации массы только что выпеченных черных и ситных хлебов с запахом простонародных солений — плававших в рассоле огурцов, груздей, рыжиков, а также кое-какой сушеной и вяленой рыбы. Замечательный, ни с чем не сравнимый это был дух, да и какая же это была вообще полезная в разных смыслах лавочка; чего только нельзя было в ней найти, и как дешево, как аппетитно в своей простоте сервировано» (Бенуа. Кн. 1. С. 70). |
