Молодой дипломат, опустив глаза, выслушал эту проникновенную тираду; затем поднял взгляд и прошелся по комнате. В конце концов, не глядя на собеседника, он решился ответить:

- Сеньор Уайтлендс, не имеет значения, что меня заинтересовало бы, а что нет. Я не покидал своего уютного дома в погоне за какими-то новыми интересами. И если я пришел сюда, то лишь чтобы узнать, что вас интересует. Я не столь впечатлителен и не столь порывист, чтобы стремиться поведать всему свету о том, чего не должен знать никто. Во имя всего святого, даже ребенок понял бы, что не стоит оповещать об этом кого попало. А теперь, если можете, отвлекитесь на минутку от мыслей о возможном легкомыслии вашего любимого художника и скажите, какую роль во всей этой истории вы отводите мне.

Энтони помолчал, чтобы привести в порядок мысли. В салоне снова заиграла музыка, и он рад был бы расслабиться, внимая ее звукам, однако хотел как можно точнее выразить свою точку зрения по столь деликатному вопросу.

- Вот послушайте: есть один человек, хранитель из Национальной галереи по имени Эдвин Гарриго; он из очень хорошей семьи, в высшей степени респектабельной; он был моим профессором в Кембридже, с тех пор прошло уже несколько лет. В Кембридже у него было прозвище: то ли Фиалка, то ли что-то еще в этом роде; если вы это повторите, то я буду отрицать, что вам это сказал... Так вот, этот господин, Эдвин или Фиалка - неважно, как его называть - является экспертом в испанской живописи: Веласкес, Мурильо, Рибера - одним словом, вы меня понимаете; на этой почве мы с ним неоднократно пересекались - не лично, конечно; я читал его отзывы о моих работах в специализированных журналах; однажды была даже статья в "Таймс". Отзывы весьма суровые и при этом язвительные, полные такого, знаете ли, ядовитого сарказма; он определенно меня не жалует; подозреваю, что он боится, будто я хочу потеснить его с должности, и я не отрицаю, что несколько лет назад подобные мысли действительно приходили мне в голову... но сейчас об этом не может быть и речи. Короче говоря, мне не за что его благодарить, я считаю его самодовольным павлином, если хотите знать мое мнение; но при этом признаю высокий уровень его компетенции в этом вопросе, и поэтому я... Одним словом, я написал ему письмо.

Он потянулся к внутреннему карману плаща, собираясь что-то достать; однако в последнюю минуту отдернул руку и устремил на собеседника полные слез глаза.

- Ради Бога, Уайтлендс, возьмите себя в руки, - пробормотал советник посольства, пытаясь успокоить собеседника. - Вы слишком взволнованы. - Хотите еще виски?

Он сделал знак официанту, и тот, правильно поняв его желание, поспешил принести стакан виски. К этому времени Энтони уже оправился от внезапного приступа волнения и начал протирать стекла очков платком.

- Простите, Паркер, - произнес он запинающимся голосом. - Это было... это был приступ слабости... но теперь всё в порядке. Письмо, - продолжил он, сделав несколько маленьких глотков из стакана, - письмо, адресованное Эдвину Гарриго, нужно передать ему, только если со мной что-нибудь случится. Ну вы понимаете. Я вручаю его вам с этим условием. Если со мной... если со мной что-нибудь произойдет, если мне помешает что-нибудь непредвиденное... Жизненно важно, чтобы письмо попало в руки Гарриго. В нем всё написано... Я о картине Веласкеса, которую только что упоминал. Ни под каким видом и ни по какой причине ее нельзя больше скрывать, мир должен узнать о ее существовании, и что бы ни случилось, картина должна оказаться в Англии. Эдвин сообразит, как это устроить. А если он не сможет, то пусть выкопают из могил лорда Нельсона или сэра Фрэнсиса Дрейка, но мы должны завладеть этой проклятой картиной, Паркер, любой ценой, понимаете? Любой ценой. Эта картина стоит больше, чем рудники Рио-Тинто. Вы поняли, Паркер? Поняли характер и масштабы своей миссии?

- Разумеется, друг мой. Нет проблем. Я отправлю ваше письмо в Лондон этому типу.

- Только в том случае, если со мной что-нибудь случится, хорошо? Если ничего не случится, то ни в коем случае. А если, паче чаяния, вам придется отправить письмо Фиалке, не забудьте упомянуть, что это я обнаружил картину и определил ее подлинность. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы ему достались и картина, и слава. И если со мной что-то случится - тогда, по крайней мере... по крайней мере, Паркер, обо мне будут вспоминать с благодарностью...

- Перестаньте, Уайтлендс, - остановил его молодой дипломат, увидев, что на глаза собеседника вновь навернулись слезы. - Ваше письмо в надежных руках. И будем надеяться, что оно благополучно дойдет до адресата. А теперь скажите мне, что вы собираетесь делать?

- Письмо...

- Разумеется, письмо - на тот случай, если с вами случится что-то непоправимое; это я уже понял. Но пока вы, слава богу, еще живы, и я думаю, что с вами ничего не случится, если вы, конечно, не станете совать свой нос, куда не следует. Поэтому я вас спрашиваю: что вы собираетесь делать? В смысле, что вы собираетесь делать с этой картиной, я хочу сказать.

Энтони ошарашенно уставился на дипломата, словно вопрос показался ему абсурдным. Через некоторое время он провел по лицу рукой и сказал:

- Что я собираюсь делать?.. - переспросил он. - Даже не знаю... Я еще об этом не думал.

- Я понимаю, я всё понимаю. Вообще-то ваши дела меня не касаются. Но, поскольку вы мне доверились, я считаю себя обязанным оправдать доверие и дать вам дружеский совет.

- Я догадываюсь, что вы хотите сказать, - перебил Энтони. - Но предпочел бы не слышать этого вашего совета. Не обижайтесь, Паркер. Вы хороший человек, и я весьма ценю ваше участие. И вы действительно... Вы действительно мой единственный друг в этом мире...

Заметив, что у опечаленного собеседника снова задрожали губы, молодой дипломат мягко забрал у него письмо, положил в карман, поднялся и произнес:

- В таком случае, Уайтлендс, я дам вам именно тот совет, что и собирался: идите в гостиницу и поспите. Завтра вы всё увидите свежим взглядом, и умоляю, ни с кем больше сегодня вечером не разговаривайте.

Неуверенной и замысловатой походкой пьяного Энтони Уайтлендс шел к гостинице по холодным и пустынным улицам зимнего Мадрида, когда услышал окликнувший его голос, и человек, который выглядел как попрошайка, прикоснулся к старомодной широкополой шляпе, приблизился и зашагал рядом в одним с ним темпе. Поскольку он был похож на персонажа, словно сошедшего с картины, Энтони посчитал его появление галлюцинацией и продолжил идти, не обменявшись с этим типом ни словом, ни взглядом, пока неожиданный спутник не взял его мягко под руку, заставив остановиться под светом фонаря, и уязвленным тоном заявил:

- Да ладно, неужели вы меня не узнаете? Посмотрите как следует, я Ихинио Самора Саморано, сохранил прошлой ночью ваш бумажник.

Произнося эти слова, он приподнял полы шляпы, чтобы фонарь осветил его худое лицо. Увидев его, англичанин вздрогнул и воскликнул:

- Черт возьми, дон Ихинио, вы уж простите меня. Уличное освещение такое скудное, а я, должно быть, забыл очки в "Ритце".

- Нет, сеньор, очки на вас. И не называйте меня дон Ихинио. Просто Ихинио будет достаточно. Вы хорошо себя чувствуете?

- О, превосходно, превосходно! И я крайне рад этой случайной встрече, которая позволит мне выразить свою благодарность. Я тщетно пытался выяснить ваш адрес, чтобы отблагодарить вас за то, что отнесли мои вещи в посольство.

Ихинио Самора Саморано взмахнул шляпой и снова ее надел.

- Ни в коем случае. Нет никакой необходимости. Но скажите, куда вы так бодро направляетесь, в такой-то час? Если, конечно, я могу этим поинтересоваться.

Энтони указал на улицу впереди и устало произнес:

- В гостиницу, вздремнуть.

- И далеко это отсюда?

- Нет. Если способность ориентироваться меня не подводит, то это там.