— Огонь!

Несколько десятков гранат полетело вниз. Они разорвались почти одновременно, и в страшном грохоте но было слышно ни стонов раненых, ни команд, с помощью которых растерявшиеся командиры пытались вновь организовать в воинское подразделение своих солдат. Но организованность была безнадежно нарушена.

Немцы открыли беспорядочный отзетный огонь. Они строчили и в железо двери, н в черные провалы пустых амбразур, н, .просто для успокоения, в воздух, пока еще не понимая, откуда был нанесен по ним удар, когда Евсеев, стараясь быть услышанным, вновь энергично прокричал:

— Огонь!

Тяжело ахнул гранатный залп, еше более мощный, чем первый. Он свалил там, внизу, до двух десятков человек, но остальные наконец поняли, откуда им грозит опасность. Некоторые уже, отстегнув от пояса гранаты на длинных ручках, швырнули их на крышу. Теперь это оказалось неожиданным для защитников. Гранаты, разорвавшись посередине крыши, сразу вывели нз строя несколько человек. Поднятая взрывами пыль лезла в глаза и в рот, мешала дышать и смотреть. Застонали раненые, вымокая в собственной кровн. Нельзя было терять ни секунды,

чтобы нс дать оправиться врагам. Евсеев, уже ни на что не обращая внимания, выдвинулся на самый край крыши и, повернувшись к прижавшимся к крыше бойцам, сердито размахивая пистолетом, стал энергично кричать:

— Все на кран! Стреляй! Бей гранатами! Не давать опомниться!!

И тогда все бросились к краю крыши, швыряя уже и без команды гранаты, свесившись чуть ли не по пояс, строчили из автоматов зло. остервенело, не обращая внимания на ответный огонь, на тонкий посвист пролетавших мимо пуль, па мелкие брызги известняка, дробившегося у края крыши от бесконечных вражеских очередей.

Немцы отстреливались зло и ожесточенно, они, казалось, тоже забыли об опасности и стояли почти в рост, безостановочно выстреливая магазин за магазином, стараясь, словно водяной струей, смыть все с края крыши сплошным потоком огня.

Но позиции были все же не равны. Прижавшиеся к крыше защитники были кое-как защищены, и сверху нм было гораздо удобнее расстреливать почти совершенно открытого врага. Это вскоре сказалось — почти навалом валялись у стен равелина вражеские трупы. Бесполезность такой атаки была совершенно очевидной. Взводные командиры свистками уже отзывали своих солдат. И вдогонку не выдержавшим, отступающим. немцам грохотал всей своей огневой мощью вновь победивший равелин...

В третий раз за этот беспокойный день была отбита атака врага. Красное, точно пропитанное кровью сегодняшних боев, быстро и безвольно падало солнце за северо-западной стеной равелина... Побежали в сторону врага голубоватые тени, прикрывая убитых, принося живительную прохладу раскаленной за день степи. Третья атака была, очевидно, и последней за этот день. Подождав еще около получаса, Евсеев, желая дать людям получше отдохнуть перед завтрашними боями, объявил по секторам:

— Оставить наблюдателей на наблюдательных пунктах! Остальным — отбой!

В этот вечер в кубрике было чересчур оживленно и шумно. Удачи прошедшего дня не могли не сказаться благотворно на настроении защитников равелина. Испытав свою силу, потеряв страх перед неведомым, люди сразу обрели спокойную, полную достоинства осанку и многие даже бравировали этим, когда разговор заходил о новых немецких атаках:

— 11у что ж? Пускай попробуют! Одна баба попробовала — потом всю жизнь каялась! Петро! Нема цигарки покурить?

— Ребята! Ребята! А помните, как Усов кишки Степаненко промывал? — крикнул чей-то веселый голос.

Неизвестно почему вдруг вспомнили забавную историю, которая произошла чуть ли не на второй день после прибытия Усова в равелин; может быть, потому, что хотелось от души посмеяться после такого нечеловеческого напряжения последних дней, и все действительно дружно расхохотались. Л дело было так.

Под вечер явился к Усову в санчасть матрос, жалуясь на ломоту и головную боль. Усов дал ему термометр, а сам вышел в другую комнату. Бесшумно вернувшись, он увидел, как ничего не подозревающий матрос старательно пощелкивает по термометру, нагоняя температуру. С детства Усов ненавидел симулянтов и решил проучить обманщика. Осторожно выйдя из комнаты, он с шумом вернулся и быстро подошел к матросу, сидевшему с жалким, болезненным видом:

— Давайте термометр! — протянул Усов руку. - Ого! Тридцать восемь и пять! Да, у вас — жар! Немедленно в постель!

Л\атрос обрадованно юркнул под одеяло. Все складывалось прекрасно: несколько дней он сможет спокойно полежать и отдохнуть.

Однако он и не подозревал, на какие муки обрек себя. Началось с того, что Усов уже вечером сделал ему промывание желудка. Промывание повторилось и на второй день, кроме того, ему приходилось пить какие-то невероятно горькие лекарства и проделывать еще множество неприятных вещей, с удивительной изобретательностью придумываемых новым доктором.

На третий день матрос не выдержал и запротестовал:

— Товарищ доктор! У меня же грнпп! Так его нс лечат! Нужно кальцекс давать, а вы мне кишки моете!

— У вас грнпп? — совершенно серьезным тоном удивленно переспросил Усов. — Пет, мой друг! У вас совсем

14D

другая, опасная болезнь, и называется она по-латыни — сакоманиус!

На четвертый день, чуть ли не со слезами на глазах, матрос клялся, что он уже совершенно здоров и просил как можно скорее выписать его из лазарета. Усов уступил его просьбам и, напутствуй на дорогу, вежливо говорил:

— Если вновь почувствуете себя плохо — немедленно сюда! Может быть, болезнь еще не прошла окончательно, и мы ее вылечим до конца!

Радуясь, что его наконец выписывают, матрос машинально кивал головой, думая только о том, как бы поскорее вырваться из лазарета.

Скрыть эту историю ему не удалось, и уже через неделю он и сам посмеивался над собой, беззлобно говоря в адрес Усова:

— Вот черт! Сразу раскусил. Хорошо еще, что живым выпустил!

Даже Гусев немного приободрился и смеялся вместе со всеми над хлесткими остротами товарищей. Он совсем бы чувствовал себя хорошо, если бы не жажда, мучившая его с самого утра.

Чтобы скоротать время, он присел на койку рядом с Демьяновым, сказал, широко обняв его за плечо:

— Ну н пить же охота! За день все нутро выжгло!

При напоминании о воде Демьянов с трудом проглотил пересохшим ртом слюну. До этого он не вспоминал о жажде, так как до сих пор переживал странное и еще не испытываемое чувство. Оно родилось после того, как остался во всех сегодняшних атаках, обстрелах и бомбежках целым и невредимым. Теперь он ощущал себя каким-то обновленным, будто заново родившимся, гордым, потому что нс хуже других вел себя под пулями и выстоял до конца вместе со всеми. Может быть, в первый раз за все время подумал, что мог бы быть таким, как Зпмский, Юрезанскнй или Остроглазов, и эта мысль наполняла душу приятно щекочущей теплотой.

— Семен! Оглох, что ли? — недовольно встряхнул его Гусев, который тоже уловил в нем эту перемену и, не понимая ее причины, но интуитивно чувствуя, что теряет единомышленника, стал медленно накаляться подкатывающей к горлу тупой злобой.

Ничего... потерпим... — ответил наконец Демьянов.

— Ну-ну! — с усмешкой произнес Гусев, резко вставая. — Смотри, с таким терпением можно в мумию превратиться!

Он пошел к своей койке, раскачиваясь из стороны в сторону и бормоча какие-то ругательства. Глаза его горели злыми зелеными огоньками, как в темноте у кошки, — ом не мог простить Демьянову внезапной перемены.

Вскоре принесли бак с водой. Один из несших его матросов объявил:

— Товарищи! В связи с приходом бойцов майора Данько порция воды уменьшается до половины кружки!

По кубрику прошел глухой ропот. Солдаты Данько, чувствуя себя виновниками, смущенно потупились. Видя эго замешательство, Знмский громко крикнул:

— Чего там! Валян по половине!

11оддавшнсь этому возгласу, все бросились к баку. Выстроилась очередь. Воду цедили из крана тонко» струйкой, и каждый, боясь пролить хоть каплю, выпивал свою порцию и, крякнув, точно после водки, уступал место товарищу.