Но в пользе этого общественного цеха в нашем доме убедились все. Он стал и для мужчин, и для таких ребят, как мы с Лёнчиком, чем-то вроде домового клуба. У кого-то колесо в велосипеде начало восьмёрку делать — помочь беде можно сразу же в общественном цехе. Кому-то надо коньки поточить — пожалуйста: зажимай их в тиски, бери широкий напильник и работай на здоровье. Не умеешь? Дедушка тебе покажет. Рыбаки — грузило для блесны отлить, грибники — нож подострить, — все толпятся возле дедушки. А уж всякое гам трубное хозяйство: отопление, водопровод — всё это бесповоротно передано нам на самообслуживание. Чем бегать в домоуправление, писать вызов слесарю, а потом ждать его, то не проще ли самому с помощью дедушки всё сделать?
Не помню, говорил ли я вам, что дедушке выдали почётный бессрочный пропуск на завод. Так он им тоже пользуется сполна. Всё у него на заводе какие-нибудь дела.
А другой раз гонец с завода бежит:
«Сегодня у нас в клубе посвящение молодёжи в рабочий класс, не смогли бы вы молодой смене рассказать, как революцию когда-то вершили на заводе, как вам работалось?»
Дедушка тронет седой казацкий ус, усмехнётся:
«Почему же — можно…»
Дедушка у меня из людей весёлых, за словом в карман не полезет и очень любит шутку.
Но после того как побывали мы с ним на колокольне, я начал замечать, что он какой-то задумчивый стал и даже будто бы хмурый. То, бывало, копается на своём верстаке возле чего-нибудь и песню в усы мурлычет. А сейчас время от времени вздыхает.
— Что с вами, дедушка? — допытываюсь. — Вздыхаете…
Поднимет смущённо глаза, рукой махнёт:
— Да ты не прислушивайся, делом занимайся.
Мы с Лёнчиком и так не очень-то приглядываемся да прислушиваемся к дедушкиным хлопотам, потому что своих хватает.
Но как-то мы пришли из Дворца пионеров, а дедушка, улыбаясь, подзывает меня к себе:
— Жужу, можешь не задаваться. Не только у тебя тайна, теперь она и у меня есть. Но поскольку ты тогда со мной не поделился…
Я пожал плечами:
— Дедушка, вы же понимаете, что на то она и тайна, чтобы её никому не рассказывать… Понимаете?..
— Ну-ну, — засмеялся он, — значит, у тебя недобрая тайна была, а у меня добрая, хорошая, и я могу, если хочешь, даже показать её…
Показать? Меня разобрало любопытство, и я выкрикнул:
— Ну конечно, дедушка! Я обещаю никому ни звука…
— А Лёнчику?
— Лёнчик же мой друг… Мы с ним как один человек…
— Вот так!.. А Лёнчик ещё кому-нибудь… Что ж это будет за тайна?..
— Нет, нет, дедушка, — поторопился я его успокоить. — Лёнчик — уже и конец… Он уже никому…
— Ну хорошо, пойдём!
Мы спустились в подвал. Дедушка отомкнул свой цех, и я увидел, что его верстак завален какими-то колесиками, пружинами, валами…
— Узнаёшь?
Нет, я ничего не узнал. Да и как тут узнаешь: какой-то мусор, чёрный от пыли и старого масла.
— Ну, ну, — засмеялся дедушка, — а вот это и есть моя тайна. Разве не догадываешься? А на колокольне механизм помнишь?
О, только теперь я понял, что это были разобранные часы.
— Зачем вы их, дедушка, сюда принесли?
Он подошёл ближе к куче железа, задумчиво сказал:
— Но ты же слышал, что те проворные молодые люди собираются разрушать колокольню и монастырь, а на их месте строить какой-то модерновый ансамбль? Завалят вот это всё, — он указал глазами на кучу железа, — камнем… Вот я и упросил пока что отдать часовой механизм мне. Может, что-нибудь сделаем. — Он посмотрел на меня, добавил: — Хочешь, я и тебя с Лёнчиком могу принять рядовым в свой цех «Ремточмеханики», — и засмеялся.
Конечно же, я согласился не задумываясь.
Теперь дедушка каждое утро, позавтракав, спускается в свою мастерскую. А за ним и я с другом.
Дедушка сразу же нашёл нам работу. Налил в корыто с полведра керосина, дал две чистые тряпки и приказал каждое колесико, каждый винтик, каждую шайбочку промыть, как он сказал, «до первородного блеска».
И мы с Лёнчиком немедленно приступили к делу.
И КАМЕНЬ ИМЕЕТ ГОЛОС
Уже прошло немало времени, как мы отослали Вилли посылку, а ответа всё не было. За разными делами мы стали и забывать про него.
А дел у нас действительно было очень много. Ходили во Дворец пионеров на занятия «Глобуса», занимались фотографированием, дрессировали нашего Крутя. К тому же — речка, кино, стадион… Одним словом, всего и не перечислишь.
Кроме того, была и новая забота — помогать дедушке.
Мы старались. Промыли детали часов так, что дедушка не мог найти на них ни одной песчинки, ни одной капельки старого масла. Кое-где попадалась, правда, ржавчина, но мы её наждаком очистили, и все внутренности механизма теперь поблёскивали такой новизною, словно только что со станка.
Дедушка терпеливо собирал часы и всё чаще чесал затылок…
— Трёх колесиков не хватает, — вздыхал. — Вот и попробуй теперь… И зачем я вам отдал ещё и то…
— Так оно же без двух зубчиков, — разводил руками Лёнчик.
— Всё равно, пусть и без двух. Мы бы те зубчики вставили. А теперь как всё наново рассчитать?.. Ах вы, сорванцы!..
Но сколько бы дедушка ни жалел о колесике, теперь ничего уже нельзя было сделать. Не писать же в Дрезден Вилли: так, мол, и так, дорогой друг, верни назад подаренное тебе колесико, потому что нас ругают за него.
Я всё так и сказал дедушке. Он улыбнулся:
— Оно-то, конечно… Но морока же будет…
Прошлый год в школе мы два раза в неделю ходили в мастерскую по обработке металла. Но там разве всё услышишь, разве всё поймёшь? Ведь у нашего учителя целый класс: и у того вопрос, и у другого.
Зато у дедушки нас только двое: о чём хочешь, о том и спрашивай, дедушка всё расскажет и покажет. И мы спрашивали, не стыдясь.
— Дедушка, — говорил, например, я, — а что этот механизм должен делать?
Дедушка шевелил усами.
— Откуда же мне знать, ведь я этот механизм не делал. Должен работать. Когда-то он заставлял звонить колокола. Но вот беда — инструкции нет. Книжку, где бы можно было прочитать об этом, тоже не найдёшь. Вот и попробуй разгадать. Но разгадаем… Ещё и новое что-нибудь придумаем.
Прилаживая между колесиков рычажок, неожиданно сказал:
— Ветеран, можно считать. Да-а… Полстолетия там висел без работы. Сколько ветров сквозь него пролетело, сколько всего прошумело над ним! А теперь мы ему снова вернём жизнь. Вот так-то, голубчик мой, — будто живому, приказывал он рычажку. — Становись-ка сюда. Вот и хорошо. Клади одну руку на это колесико, а вторую на соседнее. Вот и будешь целый век качаться, как молодка с вёдрами на коромысле.
Я взглянул на рычажок, а он и действительно будто дивчина с коромыслом на плечах.
— Смотрите, дедушка, — засмеялся я, — чтоб коромысло с вами не заговорило…
Дедушка подмигнул мне хитро:
— Оно уже давно со мною разговаривает. А ты разве не слышал? Мы с Лёнчиком переглянулись: мол, говорите, говорите, дедушка, но вы нас не обманете…
А дедушка допытывается:
— И ты, Лёнчик, не слышал?
— Такое скажете, — поднял брови мой друг. — Если бы ещё и железо заговорило, то на свете было бы очень шумно.
— Молодец, Лёнчик, что сумел туго сплести слова во фразе. Но в них не вся правда. Каждая порошинка в мире, хлопчики, имеет свою душу и свой голос. Только надо всё уметь услышать и увидеть.
— И вот эти часы тоже?
— О, — задумчиво прищурил глаза дедушка, — как жаль, хлопчики, что вы ещё и спрашиваете. Пусть вам ещё не слышно мудрой речи вот этих колесиков, пружин, рычажков, что так умно пригнаны один к другому. Но разве мало вам сказала хотя бы только одна эта надпись: «Ганс Кюнте»?
Мы переглянулись с Лёнчиком: а ведь и действительно! Нам всегда было некогда, мы не имели времени над всем этим подумать.
Дедушка в своей рабочей спецовке, в фартуке внимательно и пытливо смотрел на нас поверх очков. Потом взял стульчик, присел на него и продолжал:
