Ландри всю неделю не встречал маленькой Фадеты, что его немало удивляло и тревожило. «Она еще подумает, что я неблагодарный, — рассуждал он. — А ведь я поджидаю ее и ищу и все-таки не встречаю, но я не виноват в этом. Быть может, я огорчил ее тем, что поцеловал в каменоломне. Но у меня не было никаких дурных намерений, и я не хотел ее обидеть».

За эту неделю он передумал больше, чем за всю свою жизнь. Он не мог сам разобраться хорошенько в своих мыслях, но он был так задумчив и взволнован, что ему приходилось принуждать себя работать. Ни рослые быки, ни блестящий плуг, ни тучная, темная земля, влажная от мелкого осеннего дождя, не могли вызвать в нем грез и восхищения.

В четверг вечером он пошел к брату, который находился в таком же тревожном состоянии, как и он. Сильвинэ совершенно не походил характером на Ландри, но противоположности иногда сходятся. Сильвинэ, казалось, угадал, что какое-то обстоятельство нарушило спокойствие его брата; но ему и в голову не могло прийти, в чем было дело. Он спросил Ландри, помирился ли он с Маделоной. Близнец ответил утвердительно, и тут он впервые добровольно солгал брату. На самом же деле Ландри еще не поговорил с Мадленой, — ему казалось, что это еще успеется, время терпит.

Наконец, наступило воскресенье. Ландри рано пришел к обедне. Он вошел в церковь, когда еще не звонили. Он знал, что Маленькая Фадета приходила сюда в это время молиться, за что над нею все смеялись. Он увидал в пределе святой девы маленькую коленопреклоненную фигурку, повернувшуюся спиной к молящимся. Она закрыла лицо руками, чтобы сосредоточиться в молитве. Это была поза Маленькой Фадеты, но это не могла быть она, потому что одежда и манеры этой девушки не напоминали Фадету. Тогда Ландри пошел поискать ее на паперти, где обыкновенно собираются все нищие. Но и там ее не было. Ландри прослушал всю службу, а ее все не было. Но в самом начале обедни он посмотрел еще раз на девушку, которая так ревностно молилась в приделе; она подняла голову, и тогда он узнал свою Фадету, хорошо одетую и выглядевшую совсем иначе, чем всегда. Правда, ее бедное одеяние было все то же: та же юбка, тот же красный передник, тот же белый чепец без кружев. Но она все это перечистила, перекроила и перешила в течение недели. Ее платье было длинное и спадало на чистые белые чулки, чепец принял другую форму и хорошо сидел на голове, черные волосы были гладко причесаны. У нее была новая желтая косынка, которая красиво оттеняла смуглый цвет ее кожи. Она удлинила свой корсаж и не походила больше на деревянный обрубок. Наоборот, у нее была тонкая и стройная талия. Не знаю, каким составом из цветов и трав она мыла свои руки и лицо в течение этих восьми дней; но ее бледное лицо и маленькие руки казались теперь чистыми и нежными, как цвет боярышника весной.

Видя, как она изменилась, Ландри от удивления выронил из рук молитвенник. Фадета, услыхав шум, обернулась и встретилась с ним взглядом; она чуть-чуть покраснела, что к ней необыкновенно шло, а черные глаза ее так сияли, что все лицо казалось почти прекрасным. И Ландри еще раз подумал: «Она все-таки колдунья: она захотела из некрасивой превратиться в красавицу; и вот это чудо совершилось». Он точно оцепенел от испуга, но, несмотря на страх, у него было такое страстное желание подойти к ней и заговорить с нею, что он с трудом выстоял обедню.

Но Фаншона не взглянула на него больше; после обедни она не стала бегать и дурачиться с детьми, а поспешно ушла, так что никто не успел заметить происшедшую в ней перемену. Ландри не решился итти за ней, тем более, что Сильвинэ не спускал с него глаз. Но через час ему удалось незаметно скрыться. На этот раз сердце ему верно подсказало, и он сейчас же нашел Фадету. Она скромно пасла свое стадо на узкой дороге, называемой Тропой Жандармов. Жители Коссы убили там некогда королевского жандарма, который вынуждал их платить налоги и выполнять барщину, вопреки закону, который и без того был довольно тяжел.

Обыкновенно когда маленькая Фадета пасла стадо, она шила или вязала. Но это был воскресный день, и она развлекалась тем, что искала клевер о четырех листиках, который редко встречается и приносит счастье нашедшему.

— Ты нашла свое счастье, Фаншона? — спросил Ландри, подходя к ней.

Я его часто находила, но напрасно думают, что это действительно приносит счастье. У меня в молитвеннике лежат три веточки, и все-таки это мне не помогает.

Ландри уселся возле нее с таким видом, точно он хотел затеять длинный разговор. Но вдруг он почувствовал такое смущение, какого никогда не чувствовал в присутствии Маделоны. Он хотел так много сказать Маленькой Фадете и не мог вымолвить ни одного слова. А Маленькая Фадета тоже смутилась, потому что Ландри хотя и молчал, но смотрел на нее странными глазами. Наконец, она спросила у него, почему он с таким удивлением на нее смотрит.

— Надеюсь, — сказала она, — это не по поводу моего убора. Я последовала твоему совету и решила, что надо начать прилично одеваться, чтобы иметь приличный вид. Но я боюсь показаться, — как бы меня не высмеяли. Люди еще скажут, что я хочу казаться красивой и что это мне не удается.

— Пусть говорят, что им угодно, — сказал Ландри. — Не знаю, что ты сделала, чтобы стать красивой. Но сегодня ты действительно красива, и надо быть слепым, чтобы не заметить этого.

— Не смейтесь надо мной, Ландри, — ответила Маленькая Фадета. — Говорят, что красота кружит головы красавицам, а безобразие приводит в отчаяние некрасивых. Я уже привыкла отталкивать всех своей внешностью и вовсе не желаю быть дурой и воображать, что на меня приятно смотреть. Но ведь ты не об этом хотел со мной говорить. Скажи мне лучше, простила ли тебя Маделона?

— Я вовсе не пришел сюда говорить о Маделоне. Я не знаю и не стараюсь узнать, простила ли она меня. Я только знаю, что ты говорила с ней, и так хорошо говорила, что я тебе бесконечно благодарен.

— Откуда ты знаешь, что я с ней говорила? Значит, она тебе сказала об этом? Вы помирились?

— Мы не помирились; мы недостаточно любим друг друга, чтобы ссориться. Я знаю, о чем ты с ней говорила; она сказала об этом одному человеку, который мне это передал.

Маленькая Фадета сильно покраснела, от чего она показалась Ландри еще лучше. Ведь никогда еще у нее не было этого румянца испуга и удовольствия, который красит самых некрасивых девушек; но она боялась, что Маделона передала все, что она ей говорила, и, воспользовавшись ее откровенностью, выставила на посмеяние ее любовь к Ландри.

— Что же Маделона рассказала обо мне? — спросила она.

— Она сказала, что я большой дурак, который никому не нравится, даже Маленькой Фадете; она сказала, что Маленькая Фадета меня презирает и избегает, что она всю неделю скрывалась, чтобы не видеть меня, хотя я все время бегал и искал ее. Значит, я служу посмешищем для людей, Фаншона; все знают, что я тебя люблю, а ты меня не любишь.

— Вот так злостные выдумки, — ответила удивленно Маленькая Фадета; она не заметила, что в ту минуту Ландри перехитрил ее. — Я не думала, что Маделона такая коварная лгунья. Но надо простить ее, Ландри; ведь это она с досады так говорит, а досада проистекает из любви.

— Возможно, — согласился Ландри, — потому-то ты не досадуешь на меня, Фаншона. Ты мне все прощаешь, потому что презираешь все, что от меня исходит.

Чем я заслужила, Ландри, что ты мне это говоришь? Нет, правда, я этого не заслужила. Я не настолько глупа, чтобы говорить ту ложь, которую мне приписывают. Я говорила Маделоне совсем другое; но это предназначалось только для нее. То, что я говорила, не могло, разумеется, тебе вредить, а, наоборот, должно было ей показать, как высоко я тебя ценю.

— Послушай, Фаншона, — сказал Ландри, — перестанем спорить о том, что ты говорила и чего не говорила. Ты много знаешь, и потому я хочу с тобой посоветоваться. Прошлое воскресенье, не знаю, как это случилось, меня охватила такая любовь к тебе, что я всю неделю почти не ел и не спал. Но ты девушка умная, и я ничего не скрою от тебя, так как это все равно было бы напрасно. И вот, в понедельник утром, признаюсь, я стыдился моей любви, и мне хотелось убежать далеко, далеко, чтобы не поддаться вновь этому безумию. Но уже в понедельник вечером я был во власти этого безумия; я прошел через брод, не обращая внимания на блуждающий огонек, который хотел меня сбить с толку и насмеяться надо мной. Но я сам посмеялся над ним. И вот, начиная с понедельника, я каждое утро сам не свой, потому что все смеются над моим влечением к тебе; но каждый вечер я становлюсь сумасшедшим, потому что чувствую, как мое пристрастие к тебе сильнее глупого стыда. Ты сегодня такая милая и скромная, что все будут удивляться тебе; если ты будешь продолжать в таком же роде, то мне не только простят мою влюбленность, но наверно найдутся такие, которые будут к тебе неравнодушны. Любовь моя уже не будет заслугой с моей стороны, и ты не должна будешь оказывать мне предпочтение. Но если ты вспомнишь прошлое воскресенье, день праздника, то вспомнишь также, что я просил у тебя позволения поцеловать тебя. И я целовал тебя с таким жаром, как если бы ты не славилась своим безобразием и дурным поведением. Вот в чем мое преимущество, Фадета. Скажи же мне, принимаешь ли ты это в расчет, или все, что я говорю, нисколько не убеждает тебя, а только сердит.