— Моя бедная Фаншона, — сказал Ландри, растроганный ее слезами, — предположим даже, что ты была причиной недоразумения, которое произошло между мной и девушкой, в которую я, по твоему мнению, влюблен. Но каким образом ты можешь примирить нас?

— Доверься мне, Ландри, ответила Маленькая Фадета. — Я не дура и сумею объясниться, как следует. Маделона узнает, что я была виной всему происшедшему. Я ей признаюсь во всем и докажу, что твоя совесть чиста, как снег. Если же она завтра не помирится с тобой, то она докажет этим, что никогда не любила тебя и…

— И что мне нечего жалеть об этом, Фаншона. А так как она меня и в самом деле никогда не любила, то все твои старания пропадут даром. Поэтому не предпринимай ничего и не огорчайся, что ты причинила мне горе. Я уже вполне утешился.

— От такого горя люди не легко утешаются, — сказала Фадета, но спохватилась и прибавила: — Так утверждают, по крайней мере. В тебе сейчас говорит досада, Ландри. Ты заснешь с этим чувством, а завтра встанешь и будешь огорчен, пока не помиришься с этой красавицей.

— Это возможно, — сказал Ландри, — но клянусь, что в эту минуту я о ней ничего не знаю и знать не хочу. Мне представляется, что ты хочешь меня убедить в моей любви к ней, а я сам как будто и забыл про нее: так она была ничтожна.

— Это странно, — сказала Маленькая Фадета со вздохом, — так-то вы, значит, любите… вы, мужчины?

— Господа! А вы, женщины, разве вы любите иначе, раз вы ссоритесь из-за пустяков и можете утешится с первым встречным? Но мы говорим о вещах, которых мы сами, быть может, не понимаем, — особенно ты, Маленькая Фадета, ведь ты всегда смеешься над влюбленными. Ты вот хочешь уладить мои дела с Маделоной, а, быть может, ты и теперь смеешься надо мной. И не улаживай ничего, говорю я тебе! Маделона подумает, наверно, что я тебя просил об этом, а это неправда. И потом она, может быть, недовольна, что я считаю себя ее присяжным вздыхателем. Ведь я ей никогда ни слова не говорил о любви; правда, мне доставляло удовольствие бывать с ней и танцовать; но она никогда не давала мне повода говорить ей о любви. И потому оставим это. Она сама обратится ко мне, если захочет. А если она не помирится со мной, я тоже не умру от огорчения.

— Я лучше понимаю тебя, Ландри, чем ты сам себя, — возразила Маленькая Фадета. — Я верю, что ты никогда не объяснялся Маделоне в любви; но неужели она так наивна, что не поняла этого по твоим глазам, особенно сегодня. Так как я была причиной вашей размолвки, то я должна устроить ваше примирение; и вот прекрасный случай дать понять Маделоне, что ты ее любишь. Это я должна сделать и сделаю это тонко и умело, так что она не сможет подумать, что ты меня подослал. Доверься, Ландри, Маленькой Фадете, бедному скверному Сверчку; у нее душа гораздо лучше, чем внешность. Прости меня, что я доставила тебе огорчение, но зато последствия его будут хорошие. Ты поймешь, что если любовь красавицы приятна, то дружба дурнушки иногда полезна, ведь она действует бескорыстно, и ничто не вызывает в ней досады или злобы.

— Хороша ты или дурна, Фаншона, — сказал Ландри, беря ее за руку, — я, кажется, начинаю понимать, что твоя дружба нечто прекрасное, такое прекрасное, что любовь едва ли может сравниться с нею. Ты очень добрая, я это вижу; ведь я тебя не поцеловал сегодня, а ты даже не обратила на это внимания. Наоборот, ты говоришь, что я себя хорошо вел, а я думаю, что я поступил нечестно.

— Как так, Ландри? Я не понимаю, о чем…

— Ведь я тебя ни разу не поцеловал при танцах, Фаншона, а ведь это была моя обязанность и мое право, так как этого требует обычай. Я обошелся с тобой, как с десятилетней девочкой, которую не удостоиваешь поцелуя. А ведь ты почти одних лет со мной; между нами всего год разницы. Да, я тебя обидел, и если бы ты не была такая добрая, ты бы это заметила.

— Я даже не думала об этом, — сказала Маленькая Фадета, поднимаясь; она лгала и хотела это скрыть. — Послушай, — сказала она вдруг, делая над собой усилие, чтобы казаться веселой, — послушай, как трещат сверчки в хлебах, они зовут меня, а сова криком дает мне знать, который час показывают звезды на небе.

— Я тоже слышу ее и должен теперь итти в Приш. Но перед прощанием, Фадета, ты должна меня простить.

— Да ведь я не сержусь на тебя, Ландри, и мне не в чем тебя прощать.

— Как так, не в чем! — воскликнул Ландри. С момента, как девушка заговорила о любви и дружбе, он был крайне возбужден. Голос Фаншоны казался ему нежнее щебетанья птичек. — Как не в чем? Ты должна меня простить, и я сейчас поцелую тебя, чтобы искупить свою вину.

Маленькая Фадета вздрогнула; но сейчас же успокоилась и добродушно сказала:

— Ты хочешь, Ландри, чтоб я заставила тебя искупить свою вину наказанием. Нет, мой милый, я считаю, что ты сдержал свое слово тем, что танцовал с такой дурнушкой. А поцеловать ее было бы уже прямо геройством.

— Не говори этого! — воскликнул Ландри, хватая ее за руку. — Поцеловать тебя не может быть наказанием… если только это тебя не огорчает, и я тебе не противен…

Ему страстно хотелось поцеловать Маленькую Фадету, и он дрожал от волнения, что она не согласится на это.

— Послушай, Ландри, — сказала она своим нежным и вкрадчивым голосом: — если бы я была красива, я бы сказала, что не время и не место целоваться здесь украдкой. Если бы я была кокетка, я бы, наоборот, думала, что это подходящее время и место, потому что темнота скрывает мое безобразие и никто тебя здесь не сможет пристыдить. Но я не кокетка и не красавица, и вот что я тебе скажу: пожми мне руку в знак дружбы, и я, которая до сих пор не знала, что такое дружба, буду радоваться ей и никогда не буду стремиться иметь другого друга.

— Хорошо, — сказал Ландри, — я от всего сердца жму твою руку, ты слышишь, Фадета? Но самая искренняя дружба, а моя именно такова, не может помешать нам поцеловаться. Если же ты откажешь мне в этом доказательстве дружбы, я буду думать, что ты имеешь что-нибудь против меня.

И он пытался неожиданно поцеловать ее. Но девушка воспротивилась, а когда он продолжал настаивать, она заплакала и сказала:

— Оставь меня, Ландри! Ты меня очень огорчаешь!

Ландри стоял неподвижно, удивленный и встревоженный ее слезами.

— Я вижу, — сказал он недовольным тоном, — что ты была не искренна со мной. Ты сказала, что желаешь только моей дружбы. По-видимому, какая-то другая, сильнейшая, привязанность мешает тебе меня поцеловать.

— Нет, Ландри, — ответила Фаншона, заплакав. — Я боюсь, что завтра днем, когда вы меня увидите, вы возненавидите меня за то, что ночью, в темноте, поцеловали меня.

— Да разве я тебя никогда не видел? — нетерпеливо сказал Ландри: — и разве я тебя сейчас не вижу? Подойди-ка сюда, здесь светит луна, и я тебя отлично вижу. Не знаю, может быть, ты и некрасива, но я люблю твое лицо, потому что я тебя люблю, — вот и все.

И он стал целовать ее; сначала робко и с волнением, а потом с таким увлечением, что она испугалась и оттолкнула его.

— Будет, Ландри, будет! — сказала она. — Можно подумать, что ты со злости целуешь меня или что ты в это время думаешь о Маделоне. Успокойся, завтра я поговорю с ней, и завтра же ты поцелуешь ее с радостью, которой я не могу тебе доставить.

Затем она быстро вышла из каменоломни и направилась домой своей легкой поступью.

Ландри был как безумный, и ему хотелось побежать за нею.

Трижды бросался он ей вслед и каждый раз возвращался. Наконец, он пошел в сторону реки. Чувствуя, что в нем сидит какой-то бес, он без оглядки бросился бежать в Приш.

На следующий день, рано утром, он пошел поглядеть на своих быков. Он гладил их и ласкал и все время думал о своем разговоре в каменоломне Шомуа с Маленькой Фадетой, который показался ему кратким, как мгновение. Голова у него была тяжелая от сна и усталости после дня, который он провел совсем иначе, чем предполагал.

Чувство, которое Фадета ему внушила, тревожило и даже пугало его. Он вспоминал ее, некрасивую и грязную, какою он ее всегда знал. Минутами все происшедшее казалось ему сном. Неужели он хотел ее поцеловать, неужели ему было отрадно прижать ее к груди, точно он ее глубоко любил, и она вдруг показалась ему самой прекрасной и милой из всех девушек.