В апреле 1844 г. прекрасно оборудованное помещение было открыто для читателей. Это явилось большим событием в культурной жизни Севастополя и Черноморского флота. Но новая библиотека просуществовала недолго: в ночь с 16 на 17 декабря 1844 г. в ее здании возник пожар, уничтоживший многолетние труды. Корнилов, бывший в это время в отпуске в Петербурге, очень тяжело переживал потерю. «Пожар этот, — писал он в феврале 1845 г., — поразил меня прямо в сердце, — до сих пор не могу поверить ему. Я смотрю на него, как на примерное общественное бедствие не только для Севастополя, но и для всего Черноморского флота». Много сил и труда положил он на возрождение любимого детища, и спустя несколько лет библиотека была восстановлена.

Севастопольская морская библиотека (здание разрушено бомбардировками в 1854—1855 гг.). Справа — «башня ветров», сохранившаяся поныне.

Современники высоко оценивали деятельность Корнилова как энтузиаста библиотечного дела. «Первые избранные директоры, в числе которых В. А. Корнилов был наиболее действующим лицом, — писал И. Шестаков, — с самого начала поставили библиотеку на совершенно общественную ногу. Немало было борьбы с привычками к привилегиям и с злом в других видах, но настойчивость Корнилова помирила всех с новым порядком вещей». Реорганизация библиотечного дела в Севастополе признавалась в условиях мракобесия того времени своеобразной «умственной реформой», а сама библиотека считалась одним из «законодательных общественных учреждений флота».

В тесной связи с популяризацией книги на флоте находились и литературные интересы самого Корнилова. Каждое новое событие в культурной жизни страны вызывало сразу же его интерес. В апреле 1836 г. в Петербурге вьгшел первый номер журнала «Современник», основанного А. С. Пушкиным. Уже в сентябре того же года Корнилов наказывает брату выписать для него этот журнал. В августе того же года вышел первый номер «Художественной газеты», и Корнилов просит выписать это издание как для себя, так и для П. С. Нахимова.

В Николаеве Корнилов пользовался библиотекой Черноморского гидрографического депо, в которой находилось много исторической и современной литературы, начиная от Геродота до «Отечественных записок» и знаменитых лекций Грановского. Письма Корнилова к своим родным и друзьям постоянно содержали просьбы о высылке книг: в одном он благодарит Матюшкина за книгу Вольтера, в другом упоминает о Грибоедове, в третьем — о «Мертвых душах» и т. д.

Корнилов интересовался музыкой, архитектурой, театром. «Что-то ваши литературные вечера? Кто в чести? Что драматург Батурин?» — спрашивал он в одном из своих писем к брату. Он увлекался историей и археологией, с интересом наблюдал за раскопками древнегреческих колоний Херсонеса (близ Севастополя) и Пантикапея (на территории нынешней Керчи). «Гробница Митридата и другие чудеса, открываемые в бесчисленных окрестных курганах,— перед глазами моими», — сообщал он из Керчи.

На протяжении многих лет Корнилов поддерживал дружбу с К. П. Брюлловым, с которым вел переписку и посещал его во время своих приездов в Петербург. В это время Брюллов был в расцвете своих творческих сил; у него бывали Пушкин, Жуковский, Венецианов, Глинка, Крылов. От Брюллова Корнилов мог узнавать все новости литературы, музыки, театрального искусства. Получая многочисленные заказы на портреты, Брюллов нередко бывал в аристократических домах и видел всю подноготную их жизни. «Многие молодые люди с талантом, — говорил он, — считают за счастье проводить время в кругу аристократов, а попадут в этот круг — пропадут. В аристократический круг полезно иногда заглядывать, чтобы понять, что в нем не жизнь, а пустота». Отрицательно относившийся к крепостничеству, Брюллов многое сделал для освобождения своего ученика — великого сына украинского народа Тараса Шевченко — от крепостной неволи.

Пользуясь дружескими отношениями и взаимным «хлебосольством» с Брюлловым, Корнилов писал брату в Петербург осенью 1836 г.: «Если Брюллов не уехал, попроси его намарать карандашом грудной бюст Ореста — беснующегося, терзаемого фуриями; мне бы это весьма кстати для корвета «Орест», поступающего в мое командование». Спустя некоторое время Корнилов просил Брюллова написать картину для линейного корабля «Двенадцать апостолов»: «Если только Вы уделите секунду из Ваших дорогих минут Вашему старому приятелю, — писал Корнилов художнику, — то кораблю его будет чем похвастаться и кроме пушек»⁶⁶. Своему брату Корнилов постоянно давал наказы: «О Брюллове уведомляй, я его очень люблю за чистый его характер»; «Сходи к нему, пожми ему руку от меня...» Через К. П. Брюллова Корнилов в 40-х годах привлек к участию в строительстве Офицерского собрания в Севастополе его брата Александра — известного тогда архитектора.

В 1838—1839 гг., во время плаваний у кавказского побережья, Корнилов познакомился с известным уже в то время художником-маринистом И. К. Айвазовским, который нередко пользовался консультациями Корнилова как спе-циалиста-моряка. Со своей стороны, Корнилов рекомендовал художнику сюжеты для его произведений. «Надо бы задать ему хороший сюжет», — писал он в одном из писем Лазареву. Сюжетом одной из картин Айвазовского послужил корабль «Двенадцать апостолов».

В 1846 г., в десятую годовщину творческой деятельности «певца моря», Корнилов во главе отряда из шести военных кораблей прибыл в Феодосию, чтобы приветствовать юбиляра от имени Черноморского флота.

Еще до службы на Черноморском флоте Корнилов был знаком с некоторыми высокообразованными моряками-декабристами. Один из видных деятелей декабристского движения Михаил Бестужев до конца жизни сохранил теплые воспоминания о Владимире Корнилове и Павле Нахимове, которых называл «товарищами моей юности». В одном из писем из сибирской ссылки он писал: «С почтенным семейством В. А. Корнилова я познакомился по возвращении из Архангельска... Я уже был лейтенантом, когда В. А. Корнилов вышел из корпуса на службу, а нежно любящая его мать просила меня не оставить ее сына добрыми советами. Но судьба решила иначе. Милый наш Володя (как мы его все называли) отправился в кругосветный вояж, а я перешел в гвардию, где служил в одном батальоне со старшим его братом — благородным, умным Александром»⁶⁷.

Личное знакомство с лучшими представителями рус-ской культуры и повседневное общение с книгой оказывали значительное влияние на Корнилова, расширяли его кругозор, избавляли от узкого практицизма и придавали бодрость в минуты уныния. Когда ему, например, хотелось бросить службу и переселиться в свою деревню, воспоминания о персонажах гоголевских «Мертвых душ» сразу же отгоняли эти настроения. «В нашей русской деревне, — говорил он,—еще скорее поглупеешь, чем на службе. Того и смотри, что попадешь в герои Чичикова»⁶⁸.

Однако общественно-политические воззрения Корнилова, как и многих представителей дворянства того времени, в течение всей его жизни не выходили за рамки весьма умеренного дворянского либерализма; ему было чуждо сознание необходимости коренной ломки существовавшего строя, являвшегося главным источником политической, экономической, военной и культурной отсталости страны. Наоборот, эти взгляды еще более укреплялись в обстановке тяжелых репрессий, жандармского сыска, шпионажа и доносов, которыми были опутаны все звенья государственного и военного устройства того времени. Неслучайно один из современников Корнилова писал: «Погром 14 декабря надолго отнял охоту у передовых людей общества вмешиваться во внутреннюю политику нашей жизни».

Видя многие темные стороны тогдашней действительности, Корнилов вместе с тем был далек от мысли о конфликте с порождавшими их условиями и порядками. «Нигде Россия столько не нуждается в людях благомыслящих и образованных, — писал он, — как в основе благосостояния государства по разным отраслям внутреннего управления. Но время все сделает, его не остановишь и не придашь ему рыси»⁶⁹. В этом рассуждении наиболее рельефно выражалась основная общественно-политическая позиция Корнилова. Он принимал как неизбежное самодержавный строй, не понимал, не сочувствовал той борьбе, которую вели с царизмом его современники — сначала революционные дворяне-декабристы, а затем революционные демократы.