которая в ряде моментов выглядела сильнее зависимости Троцкого от Ленина. Опубликованная в таком виде в 1924 г. история революционного партнерства двух главных архитекторов Октября должна была придать дополнительный блеск биографии Троцкого и подчеркнуть его особые преимущества в качестве преемника Ленина на роль главы партии. И хвалебные рецензии его сторонников на брошюру вряд ли могли еще больше акцентировать эту идею.
Но предложенная работа «О Ленине» задела самые тонкие душевные струны некоторых большевиков. Если в 1902-1903 гг. Троцкий предстал только лишь уважаемым молодым протеже Ленина, то в революционный период он уже выглядел совершенно равным Ленину в политике и таким же вождем революции. Ленин уже не походил на сверхчеловека, демиурга Октября. Он изображался не только постоянно ищущим советов Троцкого и придающим им особое значение, но и часто ошибающимся в делах, в которых Троцкий, как подтверждали последующие события, оказывался правым. Так было, по словам Троцкого, в начале октября при решении вопроса о незамедлительном захвате власти, на чем настаивал Ленин, опасавшийся, что Временное правительство может перехватить инициативу, так было и тогда, когда встал вопрос о необходимости приурочить восстание к открытию съезда советов, на чем настаивал и настоял Троцкий. Таким образом, у Троцкого Ленин, оставаясь величайшим революционером и зте яиа поп* успеха большевистской революции, уже выглядел подверженным человеческим слабостям. В середине 1924 г., в атмосфере быстро растущего культа Ленина, когда его с невероятной быстротой превращали в «икону» (как с сожалением отметила Крупская в своем выступлении на XIII съезде партии), подобная трактовка образа Ленина казалась оскорбительной. Многим большевикам даже представить было трудно, что в столь героический момент партийной истории, как захват власти, кто-то мог быть равным Ленину.
Поэтому Троцкий оказался уязвимым к обвинению в чрезмерном преувеличении за счет Ленина собственной роли в Октябре, и некоторые участники дискуссии особенно нажимали на это обстоятельство. Молотов, предложивший критический анализ брошюры «О Ленине» в качестве своего вклада в дискуссию, представил эту работу в виде попытки исторического самовозвеличивания Троцкого и принижения Ленина. Вместо того чтобы показать Ленина истинным руководителем и вдохновителем партии и масс в Октябре, его заставили играть роль «заговорщика, при этом — весьма неудачного заговорщика»25.
По многим причинам подход Сталина к политике революционной биографии очень отличался от подхода Троцкого. Связывая свою собственную и дореволюционную карьеру Ленина, он не пытался встать на одну ступень с ним. Напротив, начиная с «клятвенной» речи, изображавшей всю партию в целом почтительным учеником Ленина, он сделал все, чтобы возвести Ленина на пьедестал, возвышавший его над всеми остальными, включая сюда и самого себя. В речах и статьях, относящихся к середине 20-х годов, он помог выработать особый метод цитирования Ленина как высшего и неоспоримого авторитета во всех вопросах, касающихся марксизма, революции и советского строя. Старательнее всех других ведущих большевиков Сталин стремился сделать из Ленина культовую фигуру — выдающуюся, как Монблан, геройскую, достойную подражания и непогрешимую. Упоминая себя или партию, он всегда рекомендовался послушным, верным учеником Ленина, и... никем более. И в данном вопросе он проявлял такую настойчивость, что, когда Ксенофонтов в письме от 1926 г. назвался «учеником Ленина и Сталина», Сталин отчитал его. Называй
ся: г-
’ Без чего нет (лат).
238 те себя учеником Ленина, посоветовал он в ответном послании, ибо было бы неправильным называть себя «учеником ученика Ленина»26. Таким образом, линия Сталина в биографической политике сводилась к утверждению собственной роли ученика, а не партнера Ленина. Правда, в этой связи ему пришлось столкнуться с рядом серьезных проблем.
В истории партии 1917 г. обычно кульминационный момент. События «этой эпохи легендарных подвигов и величайших свершений в истории»27 пересказывались и обсуждались в мельчайших подробностях, и к середине 20-х годов об Октябре накопилась обширная литература. Сточки зрения Сталина как участника биографической политики, такой подход ему не благоприятствовал. Ибо данная литература хотя бы уже одним фактом игнорирования его имени подчеркивала ту малозаметную роль, которую он играл в 1917 г., а в ряде случаев даже уличала в ошибках. Все это хранилось также в памяти многих участников революционных событий. Обстоятельства диктовали Сталину необходимость осторожного обращения со своей ролью в революции.
Революционная биография Сталина наконец начинает становиться предметом публичных комментариев Троцкого в его полемике с генеральным секретарем. Выступая на расширенном пленуме Исполкома Коминтерна в конце 1926 г., Троцкий заявил, что «Сталин после февральской революции проповедовал ошибочную тактику, которую Ленин характеризовал как каутскианский уклон». Процитировав в заключительном слове на этом же заседании данное утверждение, Сталин заявил: «Это неверно, товарищи. Это — сплетня. Никакого каутскианского уклона Сталин не “проповедовал”. То, что у меня были некоторые колебания после возвращения из ссылки, я этого не скрывал и сам писал об этом в своей брошюре «На путях к Октябрю». Но у кого из нас не бывали мимолетные колебания»28. В жестоких условиях политической борьбы самокритика превратилась в самооправдание.
Троцкий вновь перешел в атаку в своем послании Комиссии Истпарта «О подделке истории Октябрьского переворота, истории революции и истории партии». Написанное в 1927 г. в ответ на разосланную Истпартом анкету, это неопубликованное «Письмо в Истпарт» разошлось в сотнях машинописных и рукописных копий. Живой язык и сенсационные разоблачения обеспечили ему в партийных кругах широкую и восприимчивую читательскую аудиторию. Хотя главная цель Троцкого состояла в том, чтобы защитить собственное революционное прошлое от организованных попыток партийной печати очернить его, «Письмо в Истпарт» детально разбирало и прошлое Сталина. «Сталин стоял за объединение с Церетели», — заявил Троцкий и привел выдержки из протоколов мартовского совещания, на котором Сталин предложил, чтобы большевики встретились с меньшевиками из группы Церетели и обсудили с ним и проблемы объединения. На этом же заседании Сталин позднее, отвечая на возражения, что объединение сделает партию слишком разнородной, заметил, что «без разногласий нет партийной жизни. Внутри партии мы будем изживать мелкие разногласия». Затем, поинтересовавшись, почему протоколы мартовского совещания никогда не публиковались, Троцкий прямо обвинил руководителей Истпарта в сокрытии документа «потому, что он жесточайшим образом компрометирует политическую физиономию Сталина в конце марта и в начале апреля, т. е. в тот период, когда Сталин самостоятельно пытался выработать политическую линию». Чтобы достаточно четко изобразить эту «физиономию», Троцкий добавил, что Сталин как редактор «Правды» и автор по-луоборонческих статей, условно поддерживавших Временное правительство, был одним из тех, кого критиковал Ленин, в речи от 4 апреля резко осудивший
«Правду» за то, что она потребовала от империалистического Временного правительства обещание отказаться от аннексий29.
«Письмо» Троцкого было написано в октябре 1927 г., незадолго до того, как партия с большой помпой отметила 10-ю годовщину прихода к власти. Хотя к тому времени, как справедливо предположил Троцкий, историю революции уже переписали заново, важно отметить, что Сталина пока не превозносили в качестве творца победы Октября. В посвященных юбилею официальных материалах историческую роль Троцкого уже затушевали, Зиновьева и Каменева вновь предали анафеме за их хорошо известные прегрешения, но Сталина еще не вознесли задним числом до сияющих высот революционной славы. Для иллюстрации можно сослаться на работу о 1917 г., опубликованную к юбилею партийным историком Емельяном Ярославским, который к тому времени поставил свой талант на службу Сталину. По Ярославскому, выходило, что Ленин был единственным героем и вождем большевистской революции с самого начала и до конца. Даже в те 110 дней, проведенных в подполье, «он зорко следил за всем, что происходило в стране, давал ясную и точную оценку положения и точные указания партии, как ей действовать». Касаясь непосредственной организации восстания, Ярославский вскользь упомянул Военно-революционный комитет (не называя его председателя) и затем отнес политическое руководство восстанием па счет ЦК и Петербургского комитета партии, а «практически организованное руководство» на счет избранного Центральным Комитетом Военно-революционного центра в составе Свердлова, Сталина, Дзержинского, Бубнова и Урицкого. «Этот орган (а не кто другой), — писал Ярославский, — руководил всеми организациями, принимавшими участие в восстании (революционными военными частями, Красной гвардией)»30.
