Произнести такую речь Бухарин не мог. Он тем не менее нашел путь к достижению поставленной им цели. Для этого надо было, во-первых, предстать перед судом. В любом случае он был принужден сделать это. Во-вторых, следовало придерживаться определенной тактики. Сталин настаивал, что главным обвиняемым на данном процессе был Бухарин. Ну и прекрасно. Бухарин примет это и попытается спасти свою семью, подчинившись такому не допускавшему возражений требованию. Но он сделает это на свой лад: выступая по сценарию Сталина и Вышинского, он найдет возможность изложить свою точку зрения. Сталин не мог не понимать, что Бухарин поступит именно так. И он посчитал это, по-видимому, приемлемой ценой за тот огромный успех, который принесет ему признание Бухарина в участии в контрреволюционном заговоре.
Итак, на процессе Бухарин преследовал двойную цель: пойти навстречу пожеланию Сталина, признав свою вину, с одной стороны; нанести поражение своему противнику его же оружием — с другой. Бухарин пытался трансформировать суд в два одновременно проходивших процесса. Он сам сказал об этом эзоповым языком в своем последнем слове. Говоря о недоумении, испытываемом зарубежной интеллигенцией в связи с московскими процессами и особенно со звучащими на них признаниями, Бухарин подчеркнул, что он сохраняет ясность ума и отвергает фантастические объяснения таких признаний воздействием гипноза или особенностями «славянской души» («Гате 51ауе»), Далее, Бухарин призвал «прежде всего понять», что у него, как и у любого другого подобного ему человека (т. е. «врага»), «раздвоенное, двойственное сознание».
Что имел в виду Бухарин под этим, стало понятно немного позже. Здесь следует лишь отметить, что изложить ход своих мыслей в каком-то одном месте речи он мог лишь с риском полностью раскрыть свой план. Вот почему последовательность его эзоповой аргументации следует искать в ряде пассажей, каждый из которых содержит только один довод.
Процесс, сказал Бухарин, заключает в себе аспект признания вины, но не в этом суть проблемы: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип». Тем самым Бухарин между строк намекает на то, что в известном смысле этот процесс представляет собой «охоту на ведьм» и что к признаниям обвиняемых всерьез относиться нельзя, поскольку на подобных процессах «ведьм» принуждают сознаваться. А другой аспект? Бухарин формулирует его, заметив, что Фейхтвангер в книге «Москва 1937», которую ему показали в тюрьме, не дошел до самой сути дела, «а на самом деле все ясно, мировая история есть мировое судилище». Ключевое содержание такой констатации — в ее совпадении с гегелевским афоризмом, утверждавшим, что мировая история есть мировой суд. Ставя вопрос таким образом, Бухарин хотел сказать, что этот процесс проводится перед лицом суда истории.
Если, с одной стороны, это был суд над Бухариным, то с другой — под судом оказался Сталин, который оскверняет память Ленина, предает дело революции, уничтожает старую, большевистскую партию. Бухарин был вправе отдать Сталина под суд за все эти прегрешения благодаря его собственному, Бухарина, положению. Он сам был символом. Если кто-либо из оставшихся к тому времени в живых большевиков обладал правом считаться носителем большевистского наследия, так это был Бухарин. Вот почему он мог своим самопожертвованием на судебном шоу драматично продемонстрировать, что делает Сталин с партией. Претерпев муки оклеветанного, каким его подверг Вышинский, Бухарин оказался в состоянии не только вынести приговор Сталину за то, что тот устроил судилище над ленинским режимом, но и поймать его на месте преступления (а речь, действительно, шла о преступлении) и продемонстрировать это всему миру. (Другое дело, насколько мир это понял.) Казалось, именно это Бухарин пытался донести до слушателей, когда в своем последнем слове сказал, что, оказавшись перед лицом абсолютно черной пустоты, он хотел бы знать, что умирает не зря.
Утверждение, что Бухарин не пытался защитить себя, быть может, внешне противоречит отрицанию им виновности в различных уголовных преступлениях. Но такая позиция казалась защитой лишь на первый взгляд. Бухарин отвергал уголовные обвинения не потому, что хотел заявить о своей невиновности, а лишь стремясь показать, в чем же состоит его истинная вина, лежавшая в сфере политики. Именно потому он должен был доказывать, что неповинен в преступлениях определенного характера. Таким образом, отказ Бухарина сознаться в совершении уголовных преступлений органично вписывался в стратегию контрпроцесса. Только в том случае, если общественность или история, как считал Бухарин, будут видеть в нем политика, только тогда станет понятным, что выступающий в роли обвинителя Сталин на самом деле уничтожает целое политическое течение.
Поэтому для достижения той цели, которую ставил перед собой на контрпроцессе Бухарин, было жизненно важно показать, что он — большевистский
оппозиционер, противостоящий Сталину, а не уголовный преступник, долгие годы маскировавшийся под революционера, как это утверждал Вышинский.
Бухарин, которому в то время исполнилось сорок девять лет, был столь жизнелюбив, что, не прося публично о милосердии, он тем не менее после вынесения 13 марта ему и семнадцати другим обвиняемым смертного приговора написал Сталину записку. Она начиналась так: «Коба, почему ты хочешь моей смерти?». Эта записка вместе с письмом Ленина от 1923 г., в котором он угрожал разорвать отношения со Сталиным из-за грубости, допущенной последним в отношении Крупской, были обнаружены после смерти Сталина в 1953 г. в ящике его письменного стола. Бухарин и остальные приговоренные были казнены 15 марта.
Процесс превратился в фантасмагорию, в которой переплелись факты фальсифицированной истории с полностью вымышленными эпизодами, такими, например, как шпионаж в пользу иностранных держав или планы заговорщиков свергнуть советский режим и расчленить СССР. Многое из того, о чем упоминалось на процессе, действительно имело место. Так, Бухарин возражал против Брестского мира, а Крестинский, будучи послом в Берлине, несомненно вел переговоры с немецкими военными. В начале 30-х годов вспыхивали крестьянские бунты, а поголовье скота сокращалось. Накануне XVII партсъезда — действительно в тайне — предпринималась завершившаяся неудачей попытка устранить Сталина с поста генсека, а после съезда Киров был убит при участии в этом преступлении Ягоды и Запорожца. Жизнь Горького, вероятно, укоротили, дабы предотвратить его попытку вмешаться в подготавливаемое крупное политическое событие — суд над Зиновьевым и Каменевым. В стране существовал во многих областях товарный дефицит, который, конечно же, порождал большое недовольство. Однако все это никоим образом не представляло собой отдельных элементов заговора «право-троцкистского блока». Ни такого «блока», ни такого заговора и в помине не было.
В разыгранной в суде драме перед Сталиным предстала советская история в том ее варианте, который его устраивал и в котором все заслуги приписывались ему, а носителями всего зла и всех несчастий, в которых фактически был повинен он, объявлялись замаскировавшиеся враги революции. Пользуясь тем, что я назвал «судебной системой» с присущими ей алгебраическими формулами, вражескому заговору приписывались все деяния и преступления того другого, презираемого Сталина, который не вписывался в вымышленный им идеализированный образ самого себя, и поэтому для Сталина эта инсценировка выполнила функцию катарсиса, очищения. На людей, которых он ненавидел, был перенесен образ того Сталина, который конфликтовал с Лениным, завалил коллективизацию, вызвав ужасный голод, настоял на индустриализации в формах, породивших всякого рода срывы и дефициты. Этот Сталин навлек на себя в начале 30-х годов широко распространившуюся в партии критику. Именно его хотели на XVII съезде отстранить от власти. Он мечтал о соглашении с нацистами, организовал мерзкий заговор сверху, использовал свои секретные службы для убийства Кирова и, должно быть, других деятелей.
